Цитадель Гипонерос (ЛП) - Бордаж Пьер - Страница 13

Он встал и направился в сторону деревни. Они с махди поселились в старом доме Шри Лумпы, которого Шари упорно звал «папой Тиксу». Научившись перемещаться с потоком вибраций антры, Жек особенно радовался ходьбе пешком, простым удовольствиям — осязать предметы, ступать по земле, чувствовать поцелуи солнца на своей коже, вдыхать теплый воздух, напоенный запахами.

Бывшую центральную улицу деревни взяли в полон одичавшие травы, и стоящие в ряд постройки исчезли под буйной растительностью; виднелись лишь куски стропил обрушившихся крыш и верхушки каменных стен. Густой вал из ежевики, образовавшийся вокруг куста безумца, не мешал Жеку регулярно медитировать перед вечно сверкающими цветами. Там, неизменно уносимый течениями мыслей к Йелли, он слышал жуткий звук блуфа, рев далекий и отчетливый, от которого стыла кровь. Агония вселенной с такой силой отдавалась в его собственной плоти, что порой ему казалось, будто невидимый противник человечества пожирает его самого.

— Большая вселенная — не что иное, как проекция маленьких вселенных, — обронил махди Шари, с которым он поделился своим беспокойством.

Эти загадочные слова породили больше вопросов, чем ответов в голове у маленького анжорца, который, хотя и надеялся на более развернутые пояснения, больше не осмеливался побеспокоить своего собеседника, который сумрачно замкнулся в молчании.

Всякий раз, как мальчик проходил узкой тропинкой, пролегшей посреди главной улицы, его охватывал тот же страх — как тогда, когда они с Йеллью обнаружили среди фруктов и овощей криогенизованные тела Сан-Франциско и Феникс. Деревню окутала та же цепенящая, колдовская атмосфера. Сердцебиение Жека, когда он подошел к дому Шри Лумпы и Найи Фикит, участилось в предчувствии, что из дверного проема выйдет обнаженный мужчина и направит в его сторону замораживающее оружие. Однако Марти де Кервалор, прислужник блуфа, покончил с собой, и мобильные дерематы оттелепортировали на Сиракузу наемников-притивов и четыре неподвижных тела. Никто не узнал о присутствии на Матери-Земле махди Шари из Гимлаев и Жека Ат-Скина; кроме того, согласно собственным словам демона, укрывшегося в Марти, махди Шари с вероятностью 89 % считался продуктом сознания человеческого коллектива и в реальности не существующим. Защитный барьер, установленный антрой, сдерживал скаитов-чтецов и прочих любопытствующих, но это не мешало анжорцу впадать в ужас, переступая порог дома. Ему снова и снова виделось тело Йелль, растянувшейся на плитах холла, ткнувшейся лицом в складки задравшегося платья, и печаль словно темным, холодным крылом окутывала его.

В доме пованивало подгнившими овощами и фруктами. Три года махди Шари и Жек жили на запасах, накопленных паломниками, а потом Шри Лумпой и Найей Фикит. У них не было ни времени, ни желания растить новые культуры или хотя бы забросить часть последнего урожая в контейнеры для обезвоживания. Летом, когда природа щедро их одаривала, они от своей нерадивости не страдали, но она немилосердно аукалась зимой, когда им приходилось довольствоваться бульонами из подпорченных овощей и хлебом из влажной и комковатой муки. Что касается воды из колодца, то она застоялась и со временем от нее стало ужасно нести плесенью.

Жек иногда грустил по кухне ма Ат-Скин, по безвкусным фруктам и овощам с общинных ферм Ут-Гена, и даже по горькому супу из горошка, который родители год за годом силой заставляли его съедать до последней ложки. Его не покидало чувство одиночества, и особенно оно угнетало, когда махди Шари отправлялся в странствия, которые иногда длились по нескольку дней.

— Никуда не трогайся, пока я не вернусь. Здесь, под защитой антры, ты в безопасности.

Предоставленный самому себе анжорец изо всех сил отбивался от соблазна нарушить наставления Шари и добраться до обитаемого мира — мира, в котором было бы можно проделывать такие глупости, как болтаться на улицах, идти куда попало, протискиваться среди толп и глазеть на витрины магазинов. Психокинетические трансферты — слово, которое нравилось ему за варварское и таинственное звучание, — совершаемые под руководством махди, всегда приводили его на безлюдные планеты. Прогулки по неосязаемым коридорам эфира вызывали у него головокружительные, волнующие ощущения, но он бывал разочарован, материализуясь после них на жгучем песке барханов, на лиловой траве бескрайней равнины или на пляже у черного туманного океана. Он скучал по скопищам людей — мальчишка, все детство которого прошло в городе, населенном десятками миллионов душ.

Жек вошел в комнату, которая служила кухней, столовой и тренажерным залом сразу. После пекла снаружи здесь царила умиротворяющая прохлада. Он взял фрукт из стоявшей на столе корзины и уселся на табурет лицом к камину, пропахшему холодным пеплом. Как и всякий раз, оставаясь один, он не обкупывался и не стирал в ручье одежды — смехотворная попытка заявить свою независимость в противовес главенству (порой жесткому) махди. Он долго кружил по неспокойному морю своих мыслей, а фрукт оказался настолько противным на вкус, что Жек, несмотря на голод, решился чахнуть без еды (лишний способ утвердиться в своей независимости…) и выбросил его, едва надкусив, в открытое окно.

Он оставался неподвижен, пока солнце в окружении розовых брызг и пурпурных полос не зашло за горизонт.

Когда дом начала окружать тьма, он принял решение. Махди не возвращался, а Жек не мог и представить себе, чтобы провести ночь в одиночестве на Матери-Земле. Вышло бы, что он, как обычно, не мог бы уснуть, а его бессонницу наводнили бы ужасающие призрачные монстры: шепот ветра стал бы шипением усевшихся на крышу гарпий, стрекочущие насекомые предупреждали бы о крадущихся туземцах, шорох листвы превратился бы в адский хор, скрип балок выдавал бы приближение коварного убийцы, и защитная вибрация антры против этих врагов была бы бесполезна. На рассвете он опять стыдился бы своих ночных страхов и клялся бы себе, что больше не поддастся ночному колдовству.

Он отдавал себе отчет, что задержался с выходом из детства, и, возможно, именно из-за этого отказа взрослеть откладывал их выступление махди Шари. Жеку следовало освободить рассудок от преследующих его воспоминаний, а для этого — вернуться в Ут-Ген, увидеть рынок Ракамель и район Старого Анжора, поцеловать в последний раз Па и Ма Ат-Скинов. Этот замысел, возникший как шальная греза, теперь преследовал его как самоочевидность.

Все еще не вставая с табурета, он попытался установить внутреннее безмолвие. Этот шаг занял у него гораздо больше времени, чем обычно — вероятно, потому, что он впервые нарушал приказ Шари, и чувство вины не давало ему расслабиться, погрузиться в покойные глубины разума. Он снова открыл глаза и с изумлением обнаружил, что дом затопила густая чернильная темнота. Характерная дробь известила его, что на деревню обрушился грозовой ливень. Несколько секунд Жека одолевало желание зажечь свечу, так давили на него глубокая темнота и влажность, но он лишь подавил дрожь и закрыл веки. Его мысли внезапно рассеялись, как будто разогнанные могучим ветром, и в тишине его внутреннего храма зазвучала антра, звук жизни. Он быстро добрался до знакомого распутья, с которого начинались все пути, те эфирные коридоры, которые представлялись ему в виде разверстых пастей и туннелей со стенами из голубого света.

— Какими ты их видишь — зависит лично от тебя, — пояснял Шари. — Папа Тиксу рассказывал мне, что в самом начале он видел в них фильтры частиц от старого деремата.

— А вы? Как их видите вы?

— Как отсветы любви Оники…

Жек дал себя поглотить самой первой из пастей и почувствовал, как его подхватило течение безграничной энергии. Какое-то время (какое — трудно было сказать) он парил в потоках эфира, испытывая неописуемое удовольствие. Его тело влилось в пламенное, летучее, изменчивое первоначало, и за последней мыслью о восхитительной маленькой чуме по имени Йелль он потерял ощущение пространства и времени.

Скаит высшего эшелона Киакс в красном бурнусе Святой Инквизиции изо всех сил старался не упустить из виду маленькую фигурку, которая проворно лавировала между прилавками рынка Ракамель. Было бы куда проще позволить цели уйти вперед и отслеживать ее ментальный импринт с расстояния, но Киакс не мог проникнуть в ее разум.