Короли городских окраин - Шарапов Валерий - Страница 2

– Игорь, живой! – охрипшим от волнения голосом прошептала мамка и бросилась мужу на шею.

Тот вздрогнул, испуганно подался назад, потом, словно опомнившись, положил руки на плечи жены и застыл в неудобной позе. Мать зарылась лицом в отвороты серого пиджака, плечи ее затряслись в беззвучном рыдании. Затем она громко и жадно вдохнула воздух, в котором будто бы топила два года безрадостной вдовьей жизни, а сейчас вынырнула из воды и с завыванием заголосила:

– Родненький мой… Ведь не чаяла живым увидеть… Любимый… – с трудом выговаривала она между всхлипами.

Дверь напротив приотворилась, и в небольшом зазоре показалась любопытная голова Анны Филипповны, одинокой соседки в летах.

Из шестой квартиры тоже выглянули на шум. Вышел однорукий дядька Егор в рубахе с подоткнутым в рейтузы пустым рукавом. Из-за его спины высунулись любопытные носы Мишаньки с Пашкой, озорных погодков дошкольного возраста.

Потеряв руку еще в начале войны, дядька Егор в сорок втором был демобилизован, вернулся домой. Когда кто-то из соседей получал похоронку, страшно мучился от того, что у него в семье все так благополучно. Он жалел овдовевших и оставшихся без сыновей женщин, стыдился того, что его жена, переживая тяготы войны за мужниной спиной, оказалась счастливее других. Не раз он подбадривал добрым словом и Колькину мать, подсовывал Наташке карамельку, неизвестно откуда взявшуюся у него в военное время.

– Никак Игорь! – удивленно воскликнул дядя Егор и широко улыбнулся. – Ну, Михайловна, поздравляю! Чего ж ты плачешь, дурная голова, смеяться надо. Муж после стольких лет вернулся. Он же у тебя теперь, после похоронки-то, считай, заново родился.

Отец вздрогнул на последних словах соседа, бросил на него беглый взгляд и тут же отвел глаза. Мать, словно пристыженная дядькой Егором, стала всхлипывать реже, оторвалась от мокрого пиджака, стала утирать глаза руками. Сосед заметил на ступенях парня.

– А ты, Николай, что как не родной стоишь? Батяня с фронта вернулся. Теперь совсем другая жизнь пойдет. Не сирота ты больше.

Жизнь Колькина действительно закрутилась по-новому. И дома, и в школе…

– Рассаживайтесь побыстрее, через пятнадцать минут вторая смена завалит. Гладкова, тебя это не касается? Позже с подружками поболтаешь.

– А мы решаем вопрос голодающих детей Африки и подлой эксплуатации их империалистическими странами Запада. Завтра первым уроком – политинформация.

Хорошенькая Оля Гладкова независимо повела плечом и, усаживаясь за парту, гордо вздернула подбородок. Веснушчатая Надя Белоусова прыснула в кулак, предварительно отвернувшись от председателя совета пионерской дружины Антона Мещерякова.

– Знаю я вашу политинформацию, – сдвинул брови Антон. – Была бы моя воля, я бы тебя, Гладкова, ни за что в старосты класса не выбрал. Легкомысленная больно. И сознательность у тебя хромает.

– Ничего. Твоей сознательности, Мещеряков, на весь совет дружины с лихвой хватит. Даже еще останется.

Надя, занявшая место рядом с подругой, постаралась подавить очередную улыбку. От этого ее лицо перекосилось, кожа слегка покраснела, скрывая большие коричнево-рыжие веснушки. Не выдержав, Белоусова снова прыснула в кулак.

Лидия Михайловна, пионервожатая школы, молча сидевшая рядом с председателем совета дружины, строго постучала ручкой по парте. Этого было достаточно, чтобы члены совета быстро расселись по своим местам.

Парты в пионерской комнате были поставлены буквой «Т». С одной стороны, такое расположение позволяло создать иллюзию круглого стола. Каждый видел не затылки, а лица членов совета, чувствовал себя равным сидящему рядом. С другой стороны, председатель и пионервожатая всегда усаживались за парту, являвшуюся шапкой буквы «Т», противопоставляя себя всем остальным, прямой линией столешницы отрезая себя от остальных учеников, одновременно возвышаясь над ними.

Воцарилась тишина. Двенадцать пар глаз выжидательно уставились на Антона.

– Внеочередное заседание совета дружины объявляю открытым. На повестке дня всего один вопрос: моральный облик ученика шестого «Б» класса Николая Пожарского.

– А мне его облик очень даже нравится, – заметила Оля Гладкова.

– Вот и женись на нем, – сострил Каркуша, длинноносый ученик восьмого класса со смоляными, всегда взъерошенными волосами. После избрания в совет дружины он загордился, отдалился от одноклассников и заметно испортился характером.

Все засмеялись, и Лидия Михайловна снова застучала по столу.

– Не совет дружины, а балаган какой-то, – обиженно сказал Мещеряков, повернувшись к пионервожатой. Вся его фигура говорила о том, как тяжело вразумлять дружину, словно малых детей, что в пионерской комнате сейчас находится только два серьезных, ответственных человека, достойных носить звание пионера: он и Лидия Михайловна.

Пионервожатая незаметно для других приподняла брови, молча соглашаясь с любимым учеником.

– Так что там Пожарский опять натворил? – спросил пионер седьмого «В» класса, загорелый и спортивный Захаров Илья. Он был заядлым футболистом, с выгоревшими белесыми волосами, всегда стоящими на макушке ежиком. Илье не терпелось скорее покончить с нудной обязанностью члена совета дружины и убежать на школьный двор. – Давайте влепим ему выговор и разойдемся по домам.

– За что? – возмутилась Гладкова. – Предлагаю выговор влепить Захарову за безответственное отношение к своим обязанностям.

– Голосуем. Я «за»! – Надя потянула руку вверх.

– Серьезнее, ребята.

– Через десять минут вторая смена явится.

Лидия Михайловна встала и строго, сверху вниз, взглянула на пионеров. Все разом притихли, стали серьезными. Антон тоже встал, откашлялся и, несколько смущаясь, начал заседание.

– Итак, как я уже говорил, на повестке дня вопрос о поведении Коли Пожарского. Он систематически прогуливает уроки, плохо учится, не участвует в общественной жизни школы.

– И что? – ломающимся грубым голосом выразил свое удивление Гурам Алиев по кличке Гурман. – Мало ли в школе тех, кто плохо учится? В моем классе трое таких.

– Ну, можно на классном часе поднять вопрос о его успеваемости.

– Правильно. Или назначить сбор на тему «Береги минуту». И отметить, кто к своим минутам подходит ответственно, а кто, как Пожарский, бездумно их прожигает.

– Каждый год проводим эту «Береги минуту». Надоело!

– Тебе, Кораблев, может, и пионером быть надоело?

– Да я что…

Гладкова, порозовев щеками сразу от возмущения и от смущения, встала со своего места. Весь вид этой темноглазой красавицы, принципиально пренебрегавшей модными стрижками и гордо носившей толстую, с кулак, косу, говорил о твердой решимости отстаивать свою точку зрения.

– Я до четвертого класса училась вместе с Пожарским, – начала Оля, обведя взглядом собравшихся в пионерской комнате. Правая рука ее сжалась в кулак, выказывая внутреннее напряжение, левой она оперлась на парту. – Четыре года – срок не малый. И могу с полной ответственностью заявить, что Пожарский – сознательный пионер. Мало кто из сидящих здесь знает, что в самом начале войны, когда Колиного отца забрали на фронт, Николай перестал ходить в школу.

– Вот именно, – радостно подхватил Антон. – Злостный прогульщик ваш Пожарский.

– Так ведь почему он прогуливал? – Оля прямо посмотрела на Мещерякова. Длинная прядь челки повисла над глазами. Оля дунула на челку, убирая с лица, и, обращаясь к одному только Антону, продолжила: – Мать Пожарского была нездорова и… с грудным ребенком. Да, Коля стал прогульщиком, но не от несознательности. Пока мы здесь, в школе, протирали свои штаны, Николай устроился на 393-й Красногорский механический завод, кормил семью и помогал фронту, вытачивая снаряды. А ты, Мещеряков, что в годы войны сделал для фронта?

Повисла напряженная тишина. Надя, запоздало предостерегая подругу, дернула Гладкову за подол платья и испуганно охнула. Оля в упор смотрела на Антона. Рука ее, опиравшаяся на парту, мелко задрожала. Под прямым взглядом председателю совета дружины показалось, что на его стул насыпали битого стекла, которое впивается в пятую точку, отчего хочется заерзать, вскочить и убежать. Антон сглотнул, подавляя свое малодушное желание.