Однажды в Лопушках (СИ) - Лесина Екатерина - Страница 5
- Предыдущая
- 5/127
- Следующая
И верно.
Надо бы и мне, а то мало ли, кто их этих посторонних некромантов знает.
— Вестимо, какой! Зачарованный! — Васяткины глаза заблестели, и я поняла, что ночью братца придется сторожить, ибо не усидит.
— Нет тут кладов, — возразила Линка, которая венка плести не стала, но присела, ткнула палец в землю, а после коснулась им лба. Сперва своего, потом моего и Ксюхиного.
Сила Линкина была горячей, острой, что кайенский перец.
Я уж и позабыла.
— Крепче стало, — Ксюха скривилась. — Мамка тебе ничего… не говорила?
— Пока ничего, — Линка и Васятку пометила, отчего тот замер, замолк, рот раскрывши. И только из глаз слезы градом сыпанули. — И не спрашивает, и не говорит, но… я вот думаю, а смысл бегать-то? Уже набегалась.
Мы кивнули.
И ведь каждая, готова поклясться, тоже о том думала, что… набегались. Хорошее слово. Правильное. Как раз для нас всех.
— Так что, если не заговорит, сама спрошу… оно ведь все одно не сразу… пока представит, пока… благословение получу.
— А разве его нет? — Ксюха сплела венок и для Линки, а я коснулась трав, потянулась к ним ласкою, прося защитить от неведомого, и те отозвались привычным теплом.
— Есть, но… оно ведь тоже разным бывает. И не факт, что примут… я ведь теперь… — она руками себя обняла. — И… эх, почему все так… нелепо вышло, а?
Кто бы умел ответить.
Я напялила венок на вихрастую Васяткину макушку, а он и не подумал протестовать, но лишь крепче вцепился.
— Примут, — Ксюха погладила подругу по плечу. — Кого, как не тебя-то?
До старой усадьбы мы добрались к полудню. Сперва вышли к аллее, тоже старой, ибо разбивали её еще в те незапамятные времена, когда в усадьбе жили люди.
Или не люди.
Тут уже точно не скажешь. Главное, что с той поры клены выросли, раздались, переплелись ветвями, и некогда нарядная звонкая аллея сделалась сумрачною. Под сенью из было влажно, что весьма пришлось по вкусу мошкаре.
Дорога вывела к столбам, к которым некогда крепились ворота. Ни сами они, ни ограда не уцелела, а вот столбы — вполне себе, разве что кирпич потрескался, да из двух химер, некогда украшавших их, уцелела лишь левая. И то наполовину.
За воротами начинался сад.
То есть когда-то эти дебри первозданные были вполне себе приличным садом. Теперь же где-то там упреждающе заухал филин. И Васятка присел. Шмыгнул носом и поглядел на нас.
— А… мы прятаться не станем? — тихо спросил он.
— От кого?
— От некроманта!
— Зачем? — удивилась Ксюха и бодрым шлепком размазала комара, что присел на белую Ксюхину руку.
— Ну… не знаю. Для порядку, — Васятка снова носом шмыгнул. А ведь этак и простудиться недолго, вода-то в бочаге темная, а если родники подземные питают, то вовсе ледяная.
Придется тетке говорить.
— Если только для порядку… Марусь?
Я что, мне полог сплести — дело недолгое, а вот с тропою сложнее. Старый сад был явно недоволен, что покой его потревожили. Он, пребывавший в некой непонятной полудреме — никогда-то с таким не сталкивалась, — встрепенулся, зашумел, загудел ветром в ветвях, пытаясь напугать незваных гостей. Да только мы не испугались.
— Идите по следу, — велела я, становясь на узенькую тропку, проложенную в зарослях шиповника. За прошедшие годы тот, казалось, разросся пуще прежнего, и шипы сделались длиннее. Темно-желтые, загнутые, они походили на звериные когти, и мне подумалось, что этот сад, он… неправильный.
Насквозь неправильный.
А потом подумалось, что и правильно. Это ведь аномалия. А если бы сад был правильным, то какая аномалия тогда? То-то и оно.
Тропинка легла полукругом, будто и сад не желал подбираться близко к черному озерному стеклу. При дневном свете проклятый бочаг гляделся почти обыкновенным. Разве что слишком уж правильная форма, будто кто-то циркулем окружность вычертил. И вода черная, гладкая, что стекло. Даже на воду и не похожа.
— Мертвая, — тихо сказала Ксюха и себя обняла. — Надо же…
— Нормальная, — Васятка нос рукавом вытер.
Вот точно простынет.
— Нет, — Ксюха прикрыла глаза и качнулась. — Силы… силы из неё тянет, будто… там, на дне лежит что-то, воду мучит…
Светлые волосы Ксюхи задрожали, поплыли новорожденным туманом. И я ущипнула подружку.
— Клад? — с надеждою воззарился Васятка.
Ксюха покачала головой и вцепилась в Васяткино плечо с такой силой, что он охнул.
— Лазал туда? — спросила она.
И побелевшее вытянувшееся Ксюхино лицо было страшно. Хотя Васятка не испугался. Он у нас вовсе не пугливый.
— Я только окунулся разочек, — сказал и голову задрал. — Я не трус!
— Дурак, — Линка отвесила подзатыльник, но по-сестрински, любя. Она-то всегда братца хотела, у матушки спрашивала, пока не поняла, что в иных семьях мужчины не родятся.
Судьба.
— Потом на пруд пойдем, омыть тебя надо, — сказала Ксюха, пальцы разжимая. — И чтоб больше сюда не совался. Там… очень дурное.
И плечами повела.
А я Ксюхе поверила. Кому, как не ей про воду знать. И раз уж такое дело, то…
— Это Тимоха его подбил. Взял на «слабо», а этот и рад доказать…
— Плохо, — Ксюха нахмурилась.
Теперь она смотрела на воду, и я тоже. И чернота её уже не казалась густой, дегтярною, скорее уж наоборот. В черноте этой виделась глубина.
Будто…
В зеркале.
В том старом зеркале, которое тетка убрала на чердак, потому как иные зеркала не след держать в доме, где дети есть. И еще скатертью расшитой занавесила. Только я… я ведь все одно гляделась.
Тогда.
На Зимнюю ночь, которая самая длинная в году. И не только я, мы все… гляделись и забыли. И про то, что видели, тоже забыли. А теперь вдруг вспомнила я ту густую непроглядную черноту, которая взяла да выплюнула искорки. Сперва одну, после другую, а там и третью. И искры эти закружили, заплясали, складываясь…
— Стой, — на плечо легла рука. — Не ходи, заморочит.
Ксюхина сила была ледяною, что вода родниковая. И я очнулась. Надо же… и вправду нехорошее место.
— Надо будет поговорить с Беспальным, — сказала Линка. — Пусть окоротит сыночка, а то ведь и вправду до беды недалече.
Ксюха кивнула.
— Я пыталась, — сказала я, хотя признаваться в собственной слабости и неудаче — чтоб ведьма и не смогла с человеком договориться? — было стыдно. — Но он только сказал, что на всех управу найдет.
— Тимоха тоже тут был? — спросила Ксюха, которая все еще то ли любовалась бочагом, то ли пыталась взглядом пронзить толщу этих вод.
— Ага…
— В воду лез?
— Неа, он там, в стороночке стоял, — Васятка зябко плечами повел. И указал на куст роз. — А потом вовсе ушел. Ну, когда я в воду полез.
— Кто-то еще был?
— Неа…
— Что ж, хорошо. Может, и обойдется, но… мне его тоже омыть бы. На всякий случай, — Ксюха перевела взгляд на Васятку. — Идем.
— А некромант?!
— Никуда он не денется, этот твой некромант…
Тут в доме что-то грохнуло, затрещало, а там и с уцелевшей стены, которая тяжко опиралась на колонны, посыпались камушки.
Мы замерли.
Ненадолго.
Следом раздалась ругань, такая веселая, задорная даже. И мы выдохнули. Ежели некромант матерится, то, стало быть, живой.
— Может… — Васятка не договорил, Линка прижала палец к его губам.
А некромант соизволил выглянуть.
То есть, сперва в оконном проеме, том самом, которое выходило на остатки портиков, показалась некромантова задница. К счастью, не голая, но весьма себе плотно обтянутая синей джинсовой тканью. Заканчивалась та чуть выше колен, выставляя на всеобщее обозрение мосластые волосатые ноги.
— Так себе, — заметила Линка.
— Тощеват, — Ксюха согласилась с нею.
Ноги елозили по древнему подоконнику, заставляя думать, что там, в доме, некроманта чем-то крепко приложило, ежели он решил выходить не через дверь, а через окно. Но вот, нащупав, как ему казалось, более-менее устойчивую позицию, некромант пополз дальше. И мы получили возможность полюбоваться узкою загорелой спиной.
- Предыдущая
- 5/127
- Следующая