Паскаль Бруно - Дюма Александр - Страница 10

• Предыдущая
• 10/20
• Следующая

При имени Паскаля Бруно четыре жандарма убежали; собаки, естественно, погнались за ними. Бригадир, оставшись один, выхватил из ножен саблю и направил коня прямо на бандита.

Паскаль приложил карбин к плечу и стал целиться так медленно и хладнокровно, будто стрелял по мишени, ибо он решил выпустить свой заряд лишь тогда, когда всадник окажется от него шагах в десяти, но не успел он спустить курок, как лошадь с седоком рухнули на землю. Оказалось, что Али незаметно последовал за Бруно и, увидев, что бригадир собирается напасть на него, по-змеиному подполз к лошади врага и перерезал ятаганом ее коленные сухожилия; всадник не успел опомниться, как быстро и неожиданно упал его конь, он ударился головой о землю и лишился чувств.

Убедившись, что опасность миновала, Паскаль подошел к бригадиру. Он перенес его с помощью Али в повозку, которую тот за минуту перед этим пытался защищать, и, передав вожжи юному арабу, велел ему доставить в свою резиденцию бригадира и повозку. Сам же он направился к раненой лошади, отстегнул карабин, прикрепленный к седлу, вынул из седельных сумок свернутые трубочкой бумаги, свистнул собак, которые прибежали с окровавленными мордами, и отправился вслед за своей богатой добычей.

Войдя во двор маленькой крепости, он запер за собой дверь, взвалил на плечи бесчувственное тело бригадира, внес его в комнату и положил на матрас, на котором любил отдыхать, не раздеваясь; затем, то ли по рассеянности, то ли по неосторожности, он поставил в угол карабин бригадира и вышел из комнаты.

Пять минут спустя бригадир очнулся, осмотрелся, ничего не понял и, думая, что это сон, ощупал себя. Тут он почувствовал боль в голове, поднес руку ко лбу и, заметив на ней кровь, догадался, что ранен.

Рана помогла ему собраться с мыслями; он вспомнил, что был арестован одним-единственным человеком, подло брошен подчиненными и что в ту самую минуту, когда он хотел расправиться с разбойником, лошадь под ним упала как подкошенная. После этого он уже ничего не помнил.

Бригадир был славный малый; он почувствовал всю тяжесть лежащей на нем ответственности, и сердце его сжалось от стыда и гнева. Внимательно оглядев комнату, он попытался уяснить себе, где находится, но все окружающее было ему незнакомо. Он встал, подошел к окну и увидел, что оно выходит в поле. Тогда перед ним блеснул луч надежды: он решил вылезти из окна, сбегать за подмогой и расквитаться с бандитом. Он уже отворил окно, чтобы выполнить свое намерение, но, осмотрев в последний раз комнату, заметил карабин, стоявший неподалеку от изголовья покинутого им ложа; при виде оружия он почувствовал, что сердце бешено заколотилось у него в груди, ибо мысль о побеге сменилась другой властной мыслью. Он посмотрел, не подглядывает ли за ним кто-нибудь, и, убедившись, что никто его не видит и не может увидеть, поспешно схватил карабин, средство спасения, правда, рискованное, но позволявшее ему немедленно отомстить бандиту; он открыл затвор, убедился, что порох насыпан, проверил шомполом, заряжен ли карабин, поставил его на прежнее место и снова лег, притворившись, будто еще не приходил в себя. Едва он проделал все это, как вернулся Бруно.

Он держал в руке горящую еловую ветку, которую бросил в очаг, где тут же запылали сложенные там дрова, затем открыл стенной шкаф, достал две тарелки, два стакана, две фляги вина и жареную баранью ножку, поставил все это на стол и, видимо, решил подождать, пока бригадир очнется, чтобы пригласить его на эту импровизированную трапезу.

Мы уже говорили о помещении, где происходит описываемая нами сцена: это была скорее длинная, чем широкая комната, с одним окном, с одной дверью и камином между ними. Бригадир, который служил теперь жандармским капитаном в Мессине, он-то и передал нам все эти подробности, лежал неподалеку от окна; Бруно стоял перед камином, обратив невидящий взгляд на дверь, и, казалось, глубоко ушел в свою думу.

Настала минута, которую ждал бригадир, решительная минута, когда предстояло все поставить на карту, рискнуть головой, жизнью. Бригадир приподнялся, оперся на левую руку и медленно протянул правую к карабину; не спуская глаз с Бруно, он взял оружие между спусковой скобой и прикладом, после чего застыл на мгновение, не решаясь пошевелиться, испуганный ударами собственного сердца, которые бандит вполне мог услышать, если бы он не витал в мыслях где-то очень далеко; наконец, сообразив, что он, так сказать, сам готов себя выдать, бригадир постарался успокоиться, приподнялся, бросил последний взгляд на окно — единственный путь к отступлению, — приставил карабин к плечу, тщательно прицелился, сознавая, что жизнь его зависит от этого выстрела, и спустил курок.

Бруно спокойно нагнулся, поднял что-то у своих ног, разглядел этот предмет на свету и повернулся лицом к бригадиру, потерявшему дар речи от изумления.

— Приятель, — сказал он ему, — когда вы вздумаете стрелять в меня, берите серебряные пули. Видите ли, все другие непременно сплющатся, как сплющилась вот эта. Впрочем, я рад, что вы очнулись. Я проголодался, и сейчас мы с вами поужинаем.

Бригадир застыл на месте, волосы стояли дыбом у него на голове, лоб был в поту. В ту же минуту дверь открылась, и Али ворвался в комнату с ятаганом в руке.

— Все в порядке, мальчик, все в порядке, — сказал ему Бруно по-франкски, — бригадир разрядил свой карабин, только и всего. Ступай спать и не тревожься за меня.

Али вышел, ничего не ответив, и растянулся перед входной дверью на шкуре пантеры, которая служила ему постелью.

— Что же вы? Не слышали, что я вам сказал? — продолжал Бруно, обращаясь к бригадиру и наливая вино в оба стакана.

— Разумеется, слышал, — проговорил бригадир, вставая, — и раз я не сумел вас убить, я выпью с вами, будь вы самим чертом.

С этими словами он решительно подошел к столу, взял стакан, чокнулся с Бруно и залпом выпил вино.

— Как вас зовут? — спросил Бруно.

— Паоло Томмази, жандармский бригадир, к вашим услугам.

— Так вот что, Паоло Томмази, — продолжал Паскаль, кладя руку ему на плечо, — вы храбрый малый, и я хочу кое-что обещать вам.

— Что именно?

— Дать заработать вам одному три тысячи дукатов, обещанных за мою голову.

— Мысль недурна.

— Да, но ее надо зрело обдумать, — ответил Бруно. — А пока что — ведь жить мне еще не надоело — давайте-ка сядем к столу и поужинаем. О серьезных делах поговорим после.

— Можно мне перекреститься перед ужином? — спросил Томмази.

— Разумеется, — ответил Бруно.

— Дело в том… я боюсь, как бы крестное знамение вас не обеспокоило. Всякое бывает.

— Что вы? Нисколько.

Бригадир перекрестился, сел за стол и приступил к бараньей ножке, как человек, совесть которого вполне чиста, ибо, несмотря на сложную обстановку, он сделал все, что может сделать честный солдат. Бруно не отставал от него, и, видя, как эти два человека едят за одним столом, пьют из одной бутылки, опустошают одно и то же блюдо, никто не поверил бы, что на протяжении какого-нибудь часа они сделали все возможное, чтобы убить один другого.

Наступило недолгое молчание, вызванное отчасти важным занятием, которому предавались сотрапезники, отчасти думали, не дававшими им покоя. Паоло Томмази первый нарушил его, чтобы выразить мучившую его мысль.

— Приятель, — сказал он, — кормите вы на славу, что правда, то правда: вино у вас отменное, с этим нельзя не согласиться; угощаете вы как хлебосольный хозяин, все это так. Но, признаться, я нашел бы угощение куда лучше, если бы знал, когда выберусь отсюда.

— Думается мне, что завтра утром.

— Разве я не ваш пленник?

— Пленник? На кой черт вы мне нужны?

— Гм… — пробормотал бригадир, — видно, дела мои не так уж плохи. Но, — продолжал он с явным замешательством, — это еще не все.

— Вас еще что-нибудь тревожит?

— Видите ли… — сказал бригадир, разглядывая лампу сквозь стекло своего стакана, — видите ли… это довольно щекотливый вопрос.

— Говорите, я слушаю.

• Предыдущая
• 10/20
• Следующая