Охотник на водоплавающую дичь - Дюма Александр - Страница 14

• Предыдущая
• 14/49
• Следующая

Каким образом Ален Монпле сумел взять взаймы у лавочника Ланго такие баснословные деньги?

Сын фермера не смог бы этого объяснить.

Но факт был налицо, о чем свидетельствовали многочисленные векселя; все они были просрочены и опротестованы — оставалось только передать их в суд.

Вскоре суд сказал свое слово, невзирая на противодействие мелкого адвоката из Исиньи по имени Ришар, бывшего приятеля и сотрапезника Алена в пору его юношеской разгульной жизни. Согласно постановлению суда, подтвержденному в ходе обжалования, Хрюшатник был подвергнут аресту и продан; после того как судейские, подобно туче саранчи, пронеслись над фермой, полями и плодовым садом, у бедного Алена от богатства старика Монпле, которое тот по грошам с такой любовью собирал для сына, осталось лишь немного одежды, кровать и ружье.

Пора было искать утешения у прекрасной Лизы.

И Ален поспешил в Исиньи.

Однако, как ни быстро мчался наш герой к своей невесте на крыльях любви, весть о его полном разорении долетела до нее раньше, и папаша Жусслен заявил молодому человеку, что муж-транжира никоим образом не подходит его дочери.

В заключение, выразив удовлетворение тем, что старик, покоящийся в могиле, не видит, в какую пропасть угодил его непутевый сын, торговец попросил Алена никогда больше не появляться в их доме.

Молодой человек пришел в отчаяние.

Но то, что он услышал, исходило от себялюбивого отца.

Оставалось выяснить, что думает по этому поводу дочь.

И тогда Монпле решил притвориться, что он уезжает из Исиньи.

Он притаился в одной из комнат гостиницы «Крестовый Лебедь» и с наступлением темноты принялся бродить вокруг дома Лизы Жусслен.

Чувствительной нормандке, очевидно, во всем следовавшей велению сердца, трудно было решиться на разрыв с женихом, каким бы бедным он теперь ни был; дождавшись, когда г-н Жусслен отправился в кафе Малерб, где он ежедневно играл в домино, девушка, догадывавшаяся, что ее возлюбленный ходит где-то рядом, открыла ему дверь.

Ален поведал ей о встрече с папашей Жуссленом и о том, как плачевно закончилась эта встреча.

Лиза попыталась растолковать своему избраннику различие между расчетливым умом шестидесятилетнего старца и сострадательным сердцем двадцатидвухлетней девушки. Невеста всячески утешала Алена, пытаясь убедить его, но лишь на словах, в том, что постигшее его несчастье нисколько не охладило ее пылких чувств; девушка поклялась жениху всеми праведниками и даже Богоматерью Деливрандской, что выйдет замуж только за него, и в подтверждение своих слов назначила ему свидание через день, чтобы завершить дело утешения, на которое ее обрекла любовь к несчастному Алену.

Разумеется, через день влюбленный явился на свидание в условленное время.

В восемь часов вечера он уже стоял перед лавкой торговца маслом; дверь дома была наглухо заперта, и молодой человек расценил это как дополнительную меру предосторожности со стороны Лизы.

Он прождал до девяти и даже до половины десятого, надеясь, что дверь откроется, как и в прошлый раз, но все было тщетно.

Обеспокоенный Ален стал наводить справки у соседей.

И тут ему сообщили, что его очаровательная возлюбленная вместе с отцом еще утром уехала в Париж.

Несчастный жених отказывался поверить в это удручающее известие. Он вернулся к дому г-на Жусслена и на всякий случай, рискуя навлечь на себя гнев хозяина, принялся неистово стучать в дверь.

Дверь открылась, но перед Аленом Монпле предстало вовсе не насупленное лицо папаши Жусслена и не прелестное личико его дочери.

Он увидел багровую физиономию толстой служанки по прозвищу Болтунья, которая, как ему было известно, прислуживала Лизе.

Болтунье было поручено передать Алену послание.

Молодой человек отошел к фонарю, чтобы легче было читать письмо.

С неистово бьющимся сердцем и дрожащими руками он вскрыл конверт.

В начале послания прекрасная Лиза заверяла друга в неизменности своих чувств, но в то же время признавалась, что она не смогла ослушаться недвусмысленно выраженной воли отца, который, как новоявленный Агамемнон, вознамерился принести дочь в жертву на алтарь Гименея, даже если новый брак, который он замышлял, стоил бы ей жизни.

Тем не менее Лиза обещала, что, кем бы она ни была — ничем ни связанной девушкой или женщиной, обязанной подчиняться мужу, — она никогда не перестанет, по крайней мере в душе, принадлежать Алену — первому, кого она полюбила, и единственному, кого она поклялась любить вечно.

Будучи не в силах поручиться за физическую верность, она гарантировала молодому человеку преданность чувств, которую превыше всего ценят благородные люди и, надо сказать, ни во что не ставят низменные души.

Прочитав заключительные слова письма, Ален был совершенно ошеломлен. Смерть отца и потеря состояния оказались для него весьма

чувствительными ударами, но нежное чувство и жалость любимой женщины, а также уверенность в том, что ее любовь, способная выдержать подобные испытания, никогда ему не изменит, смягчали горечь его страданий.

Теперь же, когда несчастного покинул Бог, забрав у него отца, обманула судьба, отняв у него его состояние, забыла возлюбленная, лишив его своей любви, слегка утихшая боль двух предыдущих утрат овладела Аленом с прежней силой; едва зарубцевавшиеся язвы снова открылись, и кровь разбитого сердца хлынула из трех разверстых ран.

Молодой человек скомкал в руках письмо Лизы, а затем, испытывая потребность дышать полной грудью, кричать во весь голос и неистово кататься по земле, он поспешил за город и, подобно Роланду, принялся бегать взад и вперед по полям, не отдавая себе отчет в том, что он делает.

Несчастный не владел собой: необузданные чувства мчали его неизвестно куда, словно упряжка взбесившихся лошадей. Гнев и ревность воспламенили его кровь. Ален перебирал в памяти достоинства своей возлюбленной и грезил о тех ее прелестях, которые ему не довелось увидеть; он представлял женщину, являвшуюся для него идеалом творения, в объятиях другого мужчины, и ему казалось, что она смеется над ним вместе с этим другим. Молодой человек был охвачен лихорадочным возбуждением; словно безумец, он брел наугад, терзаемый горестными раздумьями; бесконечный круговорот мыслей вызывал у него сильное головокружение.

В конце концов, когда мучения Алена достигли предела, его легкие почувствовали недостаток воздуха. Несчастный упал и принялся с диким воем кататься по земле; скупые слезы пробились сквозь его сухие пылающие веки, и он заплакал — эти слезы облегчили боль страдальца, и он немного успокоился.

Встав на колени, юноша стал громко звать неверную подругу, заклиная ее не предавать свою любовь и не изменять своим клятвам. Он обращался к возлюбленной с самыми горячими мольбами, а затем впал в какое-то оцепенение, вскоре сменившееся новым приступом бешеной ярости.

Ален пребывал в состоянии, граничившем с безумием, несколько часов, но в конце концов это отчаянное исступление, слишком сильное, чтобы быть продолжительным, утихло, и он немного пришел в себя.

Между тем наступила ночь, и беднягу, одежда которого промокла оттого, что он так долго катался по земле, стал бить сильный озноб.

Ален попытался понять, где он находится, но не потому, что стремился к людям (сейчас ему было невыносимо видеть людей, а особенно женщин): он чувствовал, что должен найти какой-нибудь приют.

Судьба направила его в сторону устья Виры.

Вокруг виднелись только заросли камыша и небольшие водоемы, мерцавшие в свете луны, когда она ненадолго выходила из-за туч, застилавших лазурный лик небосвода.

Внезапно Ален услышал заунывный вой собаки, раздававшийся не более чем в пятистах-шестистах шагах от него, и понял, где он оказался.

Завывавшая собака, очевидно, принадлежала папаше Шалашу, его первому наставнику в охотничьем деле.

Ален не видел старика с тех пор, как вернулся домой из Парижа.

• Предыдущая
• 14/49
• Следующая