Двойняшки для Медведя (СИ) - Созонова Юлия Валерьевна - Страница 39

— А я вас — нет, — я расправляю плечи и складываю руки на груди. Типичная поза защиты, но в этот раз я пытаюсь спасти не себя, а свою семью. Маленькую, растерянную, неуверенную и хрупкую, но свою.

— Ирина, вы же понимаете, что хамить представителям органов власти это… Несколько опрометчиво?

Госпожа Дячишина улыбается шире, кривит тонкие губы в подобии вежливой улыбки, всё больше напоминающей оскал. Я же в ответ лишь пожимаю плечами и повторяю порядком набивший оскомину вопрос:

— Что вам от меня надо?

На краткий миг самоуверенная маска на лице этой женщины даёт сбой. Ломается, демонстрирует недовольство и откровенную злобу. Вот только эта «вобла» крепкий орешек, тот самый, об который можно и всю челюсть себе сломать. А ещё она — профессионал, что может справиться с ненужными эмоциями за какую-то долю секунды, чтобы вновь улыбнуться ласково и красиво. Так «красиво», что я ни на йоту не верю ни ей, ни в её «добрые» намерения.

Куда больше я верю в то, что она здесь от лица фонда и в целях собственной выгоды, а я всего лишь способ добиться своего. Добиться денег и урвать крупный кусок пирога под названием прибыль. Удобно прячась за буквой закона и обтекаемой формулировкой «забота государства о будущем нашей страны».

— Ирина, право слово… — Дячишина прикусывает кончик ручки и тихо вздыхает, склоняя голову набок. И от её тона у меня на загривке волосы дыбом стают, а сердце заполошно бьётся в груди, гоняя по телу адреналин. И я вынуждена в сотый раз напоминаю себе о том, что всё идёт так, как нужно, что всё хорошо, забив на то, что мне никогда не помогал чёртов аутотренинг. — Вы заставляете меня сомневаться в вашей… Адекватности. Разве не проще решить всё мирно? Прямо здесь и сейчас?

Я невольно ёжусь, дёргаю плечом и проговариваю про себя как мантру, затёртые и банальные фразы о том, что всё будет хорошо. Всё будет просто замечательно. И мне нечего бояться, потому что я больше не одна. Потому что меня есть кому поддержать, есть кому защищать. А потому, я глубоко вздыхаю и тихо, но твёрдо говорю:

— Мне с вами не о чем ни говорить, ни договариваться.

Мои пальцы предательски дрожат и я искренне рада тому, что ей этого не видно. Что сжав их в кулак, я могу открыто противостоять стоящей за моим порогом делегации, всем своим видом демонстрируя уверенность в собственных силах и правах. Ту самую уверенность, которой во мне нет.

Но госпоже Дячишиной об этом знать совсем не обязательно.

Как и о том, что у меня в кармане джинсов лежит диктофон и весь наш разговор записывается от и до. Что в соседней квартире, у доброй соседки, обосновался наряд полиции и мой (теперь уже окончательно мой!) муж, конечно в компании своего адвоката. Что дети под бдительным надзором незаменимой Лёли, отправлены за город и находятся под постоянным присмотром…

Что высокопоставленная «крыша» слила эту тварь с лёгким сердцем, решив показательно наказать. Об этом нюансе я узнаю не сразу, да и то — случайно подслушав чужой разговор. И, может быть, мне стоило тогда ворваться на кухню и требовать справедливости для всех, кого, так или иначе, облапошил этот чёртов фонд, но…

Прикусив губу, я в который раз честно признаюсь самой себе, что не хочу. Не хочу справедливости для всех, не хочу спасать всех и вся. Я просто хочу, чтобы моя семья была в безопасности, чтобы моих детей больше никто не мог и не пытался отнять. И да, я знаю, что это желание насквозь пропитано самым настоящим эгоизмом. Но мне на это в кои-то веки, наплевать

Невозможно спасти всех, невозможно осчастливить весь мир прямо здесь и сейчас. И я достаточно эгоистична, чтобы в этот раз отстаивать исключительно собственные интересы и интересы своей семьи. Как бы это не звучало.

Всё это я успеваю обдумать за какую-то пару секунд. А в следующий миг сдавленно охаю, когда меня толкают в грудь, банально запихивают обратно в квартиру. И все мои попытки сопротивления сходят на нет, когда один из амбалов сжимает мою шею своей рукой и прижимает к стене, не давая вырваться на свободу.

— Видимо, я не совсем точно обрисовала вам ситуацию, Ирина Геннадьевна, — госпожа Дячишина мягко улыбается, переступая порог и останавливаясь напротив меня. Она неторопливо поправляет воротник тёмной блузки, разглаживает несуществующую складку на юбке и снова вертит в руках свой треклятый паркер. — Видимо, вы всё ещё надеетесь, что ваш муж… Тот самый, что, кажется, уехал куда-то в командировку… Предварительно оставив вам приличную сумму денег на откуп. Так вот, видимо вы всё ещё надеетесь, ч то он спасёт вас и ваших детей. Как по мне, совершенно зря, Ирина Геннадьевна. Вам проще отдать деньги мне, вместе с дарственной на вашу квартиру и я гарантирую, что никто не тронет ни вас, ни очаровательных двойняшек. У вас же двойняшки, верно? О, вы бы знали, какой на них спрос на усыновление…

— Ну ты и тварь… — не выдержав, выдыхаю я сквозь зубы, отчаянно дёргаясь в попытке освободиться. Хватаю ртом воздух и хрипло, надсадно дышу, пока чужая рука не разжимается на моём горле. Сползаю по стенке вниз и всё же выдыхаю зло, вытирая выступившие на глаза слёзы. — Какая же ты су…

— Но-но, Ирина Геннадьевна, давайте без лишних эмоций. Сейчас они вам только вредят, — Оксана Витальевна смотрит на меня сверху вниз и не может сдержать улыбки. Довольной улыбки победительницы, оказавшейся на верхушке пищевой цепи. И не замечает, как я засовываю руку в другой карман джинсов, лихорадочно мажу по кнопке снятия блокировки и набираю первый же вызов в списке контактов. И обессилено приваливаюсь к холодной стене, когда в и без того небольшом коридоре становиться откровенно тесно.

Стражи правопорядка без труда скручивают моих незваных гостей. Халамываюти руки всем, и Дячишина не исключение, и ведут их гуськом на выход, сквозь чудом уцелевшую дверь. Сдержанно кивают стоящему на лестничной клетке Потапову и пропускают его в квартиру ко мне. И только тогда я позволяю себе заплакать, размазывая сопли и слёзы по щекам.

От облегчения. Потому что всё наконец-то закончится. От пережитого страха. Потому что мне только чудом не свернули шею и то, что я отделалась лёгким испугом — это самое невероятное везение из всех. От накатившего внезапного осознания, что если бы я промахнулась с номером, если бы не смогла снять блокировку экрана, то всё могло закончиться совершенно не так. И я бы никогда не увидела больше ни Макса, ни детей, ни-ко-го.

Эта мысль бьёт набатом где-то в висках, разрывает сердце на части и заставляет меня лизорадочно прижиматься к единственному близкому и любимому человеку. Я прячу лицо у Потапова на груди, цепляюсь пальцами за его футболку и то реву, то икаю, то и то и другое одновременно. И шепчу, постоянно, целуя его без разбора, куда попаду:

— Я тебя люблю, Потапов… Как же я тебя люблю. И тебя, и мелких и… Позови меня на свидание, а?

— Обязательно, — так же тихо отзывается Макс, стискивая меня в медвежьих объятиях. — И я тоже тебя очень люблю, Риш. Очень люблю.

— Эй, голубки, я конечно всё понимаю… Но вам ещё показания давать. Так что может оставите ваши нежности на потом, а? — насмешливый голос Ильина рушит всю атмосферу романтики и возвращает нас на грещшную землю. Настолько грешную, что я клянусь, что слышу как Макс шепчет себе под нос:

— Я его убью. И меня оправдают, гарантирую

— Думаю… Думаю, Лёля поможет нам спрятать труп. И обеспечит алиби… Наверное.

— Угу. Ну что, идём? — меня поднимают на ноги и помогают поправить одежду. Вытирают лицо взявшимся откуда-то платком и оставляют на носу лёгкий, невинный поцелуй. И ведут следом за залипшим в телефон Ильиным, крепко переплетая пальцы и не отпуская от себя ни на шаг.

Я улыбаюсь, когда вижу эти собственнические замашки. И думаю, что теперь всё действительно будет хорошо. Просто не может не быть, понимаете?

Месяц спустя…

— Кажется, это делают как-то не так…

Я смущённо чешу переносицу и старательно делаю вид, что не замечаю, как неуклюже смотрится на роликах мой Потапов. Честное слово, самый натуральный медведь на льду, мнящий себя грациозной газелью. И я не могу сказать, чего больше на его лице: искреннего желания меня впечатлить или не менее сильной потребности выбросить это орудие пыток и сбежать, пока никто не видит его позор?