Ангатир (СИ) - Журкович Андрей - Страница 13

— Тебе понравилось ее душить? Хочешь закончить начатое?

Неожиданный вопрос заставил Люту дрогнуть и перевести растерянный взгляд на Радиславу, глаза которой от удивления расширились, а руки обхватили шею.

Люта испуганно покачала головой из стороны в сторону. Убийцей становится не по ней. Наместник криво усмехнулся.

— Если убиваешь, то иди до конца, иначе за спиной останется живой враг.

Он махнул воинам подойти ближе.

— Обеим по двадцать плетей. Эту, — он показал на Люту, — после ко мне в шатер.

Под горящим от ненависти взглядом Хатум, девушек повели к столбам.

Жгучие удары вновь и вновь рассекали кожу, но приносили не боль, а освобождение. Люта закрыв глаза, привязанная за позорный столб, молилась богам о прощении. Она старалась не думать о словах Изу-бея, потому что лишать жизни другого человека — преступление, и не важно враг он тебе или друг. Если бы все думали так как Изу-бей, то людей бы не осталось. Каждый удар был наказанием за чуть не свершенное убийство. Она принимала их с благодарностью, слизывая долгожданную соленую влагу с губ. Слезы искупления, слаще малины в июле. Где-то в стороне рыдала и кричала Радислава. Ее пороли впервые.

Когда порка прекратилась и Люту отвязали, она покорно встала и побрела без всяких понуканий и толчков к шатру наместника, там ей предстояла новая пытка.

***

Стоило только Люте сомкнуть глаза и погрузиться в болезненную дремоту, как кто-то начал грубо расталкивать ее. Сдержав отчаянный стон, девушка поднялась, кое-как разлепляя слезящиеся глаза. Усталость, что с каждым днем накатывала все сильней, рухнула на плечи непомерным грузом, придавливая к земле. Сухие обветрившиеся губы болели, руки тряслись как у старухи, каждая косточка в изнуренном теле ныла от недостатка питания и нормального сна. Но тем, кто ее побеспокоил было все равно на все злоключения рабыни. Ее повторно грубо пнули и заставили выйти из юрты. Разозленный ее копошением воин сердито махнул в сторону шатра Изу-бея. Кулаки девушки сжались. Не хватило страмецу [13] дневного унижения, захотелось начисто душу вынуть да истоптать в пыли.

Прежде чем войти под полог ненавистного шатра, Люта глубоко вздохнула и выдохнула. Живот скрутило, ее немного подташнивало, кожа на спине горела, а все тело одеревенело, по позвоночнику пробежал холодок, отчего девушка поежилась, но вскинув голову, сделала шаг вперед. Не надышишься перед смертушкой.

— Лютонька, девочка моя! — громкий вскрик кормилицы подействовал на Люту как звонкая пощечина. Она приложила ладони к горящим от стыда щекам и всхлипнула, когда полные руки Брони обхватили ее и сжали в крепких объятиях. Люта вскрикнула от резкой боли, но почувствовала, как хватка кормилицы дрогнула, и прижалась сильней. Обе они осели на пол. Кормилица причитала и плакала, гладя свою ненаглядную девочку, а Люта смотрела на Изу-бея. Пристально, не отрываясь, словно выискивая там ответ на вопрос, который никогда не решилась бы задать. Первым не выдержал наместник, дрогнул и отвел взгляд.

Изу-бей стремительно вышел из палатки, оставляя наедине двух женщин, только бросил холодно: «Несколько минут, Люта, не боле».

Люта как ото сна очнулась после этих слов, встряхнула кормилицу, похлопала по щекам и мрачно посмотрела в заплаканные глаза.

— Зачем явилась сюда, Броня?

— Отец твой слег, Лютонька. Совсем плох стал, боюсь не сдюжит, — Броня всхлипнула, но тут же постаралась взять себя в руки.

— Исхудала-то как, милая, изменилась-то как, хорошая моя, — вновь запричитала кормилица, заглянув в потемневшие глаза воспитанницы. Внезапно взгляд Брони будто дымкой подернулся и заледенел. Она схватила девушку за руку и с силой прижала к внутренней стороне запястья странный амулет. Женщина, будто глядя в никуда, зашептала:

— Все что уготовано тебе прими. Злость — это хорошо, питайся ею как самым сладким нектаром и знай, рабство — не твоя судьба. Помолись Моране, как я склоняла голову и мысли пред великой, как делали до меня женщины рода. Попроси силу рода этого, да не откажет он тебе. Помни, Люта, тьма в душе твоей — помощник, приголубь ее да кормить не забывай вовремя.

Люта зашипела от боли, когда кожу на запястье обожгло. Она с ужасом наблюдала, как странный отпечаток в виде серпа проявился и тут же исчез. Броня подвела руку девушки к глазам и осмотрела кольцо на пальце, что Хатум в дар преподнесла.

— Берегись Шулмы, как помолишься Моране да ответ услышишь, капни каплю крови на камень, иначе отравит тебя ведьма степная.

— Броня… — сипло выдохнула Люта, изо рта вылетело облачко пара. Только сейчас она поняла, как в шатре похолодало, словно не апрель месяц на дворе стоял, а зима лютая. Лютая…

Кормилица, обмякла в руках девушки и слабо проморгалась. Когда в шатер зашел наместник и его воины, готовые по первому приказу выкинуть бабку за пределы стана, она в последний раз сжала ладошку Люты и тут же отпустила. Встав, не без помощи мужчин, кормилица, не глядя на Люту, вышла прочь, нырнув в ночную темноту.

Когда лицезреешь величие мира, стоя на отвесной скале в абсолютном одиночестве, им легко восхищаться. Каждый луч солнца и дуновение ветерка кажутся божественными касаниями, будоражащими сознание от ощущения единения с древними и властными первородными стихиями. Вздох полнит грудь силой, а выдох пронзает все тело ответной волной, уходящей в мертвый камень под ногами. Создания мира кажутся внизу ничтожно маленькими и такими же прекрасными, как все, что тебя окружает. Так горе тому, кто вернется с небес на землю, позабыв, что прекрасен мир только когда ты один на один с ним.

Зачарованный неистовой погоней за призрачным противником, чей силуэт и запах еще не удавалось вкусить, чудь мчался вдоль реки. Касание рук — прыжок, касание ног — прыжок, касание рук и снова тело уходит в полет. Чудь без труда нагнал повозки недавно встреченных людей, однако, едва он заметил их, то понял, что здесь побывал кто-то еще. Лошадей не было. Зато были мертвые тела.

Один из витязей, что ехали во второй повозке был пригвожден к земле собственным копьем. Из уголков его рта стекала кровь, которая успела застыть на щеках, а оледеневшие на веки глаза изумленно взирали в небеса. Другой мужичек лежал здесь же. Он лишился кисти, а чья-то твердая и злая рука вонзила ему клинок прямо в рот, пробив голову насквозь. Третий витязь был обезглавлен и шутки ради посажен неизвестным изувером на облучок, в его руки были вложены вожжи. Хотя, как знать, быть может именно в такой позе парня и застала смерть.

Крови были столько, что ногу поставить некуда. Нападавшие свежевали лошадей прямо на месте, на мясо вестимо. Три конские головы нашлись здесь же. Весельчаки, которые устроили бойню, поставили их в ряд перед первой повозкой.

Чудь ступал меж телами, стараясь не касаться капель крови, коя подобно росе забрызгала всю траву окрест жуткого места смертоубийства. У первой повозки в куче лежали сразу три мертвеца. Три мужчины. Их стащили друг к другу, возможно допрашивали, а потом жестоко изрубили, нанося удары с нескольких сторон. Белоглазый замер, заметив светлый сарафан в высокой траве. Он не мог пошевелиться, зная, что там увидит. Ступая мягко и осторожно, словно мог кого-то спугнуть, чудь подошел к телу девушки, которая так красиво пела всего несколько часов назад. Подол задран и окровавлен, на бедрах успели проявиться синяки. Сарафан разорван. Она долго страдала прежде чем отойти к вечному сну. На иссиня-бледном и когда-то прекрасном лице застыла маска ужаса и отвращения. Груди отрезаны и валяются в стороне. Бедняжку не убили одним ударом. Чудовища, что учинили такое, не подарили ей освобождения быстрой смертью. Она была для них лишь очередной игрушкой. Куклой из плоти и крови. Девушка погибла, истекая кровью, возможно даже после того, как натешившиеся звери ушли. Она была парализована горем от истязания и потери родичей. Даже не пошевелилась. Не попыталась встать и ушла вслед за солнцем, когда глаза затмила пелена избавления. Рядом в стеблях высокой осоки лежала крошечная фигурка.