Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 2 - Дюма Александр - Страница 30

• Предыдущая
• 30/157
• Следующая

– Ваш сын – тот самый молодой человек, который оказал услугу ее высочеству? – спросил Ришелье.

– Огромную услугу! – вскричал Таверне. – Это он отбил последнюю упряжку ее высочества, которую собирался захватить Дю Барри.

«Ой-ой! – воскликнул про себя Ришелье. – Да, это он… Самый страшный враг графини… Как удачно подвернулся Таверне! Вместо чина получит ссылку…»

– Вы ничего мне не ответите, герцог? – спросил Таверне, задетый за живое упрямством продолжавшего молчать маршала.

– Это невозможно, дорогой господин Таверне, – проговорил в ответ маршал, поднимаясь и тем давая понять, что аудиенция окончена.

– Невозможно? Такая малость невозможна? И это говорит мне старый друг?

– А что же тут такого?.. Разве дружба, о которой вы говорите, – достаточная причина для того, чтобы стремиться.., одному – к несправедливости, другому – к злоупотреблению дружбой? Пока я был ничто, вы меня двадцать лет не видали, но вот я – министр, и вы – тут как тут!

– Господин де Ришелье, сейчас несправедливы вы.

– Нет, мой дорогой, я не хочу, чтобы вы таскались по приемным. Значит, я и есть настоящий друг…

– Так у вас есть причина, чтобы мне отказать?

– У меня?! – вскричал Ришелье, крайне обеспокоенный подозрением, которое могло зародиться у Таверне. – У меня?! Причина?..

– Да, ведь у меня есть враги…

Герцог мог бы сказать все, что он думал, но тогда он признался бы барону, что так бережно обращается с графиней из благодарности, что он стал министром по капризу фаворитки. А уж в этом-то маршал не мог сознаться ни за что на свете. Вот почему в ответ он поспешил сказать следующее:

– Нет у вас никаких врагов, дорогой друг, а вот у меня они есть. Немедленно без всякой очередности начать раздавать звания и милости – значит подставить себя под удар и вызвать толки о том, что я действую не лучше Шуазеля. Дорогой мой! Я бы хотел оставить после себя Добрую память. Я уже двадцать лет вынашиваю реформы, усовершенствования, и скоро они явятся перед взором всего мира! Фавор губителен для Франции: я буду жаловать по заслугам. Труды наших философов несут свет, который достиг и моих глаз; рассеялись потемки прошлых лет, настала счастливая пора для государства… Я готов рассмотреть вопрос о продвижении вашего сына точно так же, как я сделал бы это для первого попавшегося гражданина; я принесу в жертву свои пристрастия, и эта жертва, несомненно, будет болезненной, но она будет принесена во имя трехсот тысяч других… Ежели ваш сын, господин Филипп де Таверне, покажется мне достойным этой милости, он ее получит, и не потому, что его отец – мой друг, не потому, что носит имя своего отца, а потому, что этого заслужит сам. Вот каков мой план действий.

– Другими словами, ваша философия, – прошипел старый барон, который от злости кусал ногти и досадовал на то, что этот разговор стоил ему такого унижения и малодушия.

– Пусть так. Философия – подходящее слово.

–..которое освобождает от многого, не так ли, господин маршал?

– Вы плохой придворный, – холодно улыбаясь, заметил Ришелье.

– Люди моего звания могут быть только придворными короля!

– Мой секретарь, господин Рафте, принимает в день по тысяче человек вашего звания у меня в приемной, – сказал Ришелье, – они приезжают из черт знает какой провинциальной глуши, где привыкают к невежливости по отношению к своим так называемым друзьям, да еще проповедуют согласие.

– О, я прекрасно понимаю, что потомок Мезон-Ружей, прославившихся еще во времена крестовых походов, иначе понимает согласие, нежели Виньрот, ведущий свой род от деревенского скрипача!

У маршала было больше здравого смысла, чем у Таверне.

Он мог бы приказать выбросить его из окна, но он только пожал плечами и сказал:

–Вы слишком отстали, господин крестовый рыцарь: о вас упоминается в клеветнической памятной записке Парламента в тысяча семьсот двадцатом году, но вы не читали ответной записки герцогов и пэров. Пройдите в мою библиотеку, уважаемый, – Рафте даст вам ее почитать.

В то время как он выпроваживал своего противника с этими ловко найденными словами, дверь распахнулась и в комнату с шумом вошел какой-то господин.

– Где дорогой герцог? – спросил он.

Этот сияющий господин с расширенными от удовлетворения глазами и разведенными в благожелательном порыве руками был не кто иной, как Жан Дю Барри.

При виде нового лица Таверне от удивления и досады отступил.

Жан заметил его движение, узнал барона и повернулся к нему спиной.

– Мне кажется, теперь я понимаю и потому удаляюсь. Я оставляю господина министра в прекрасном обществе, – спокойно проговорил барон и с величественным видом вышел.

Жан был так взбешен выходкой барона, что сделал было два шага вслед за ним, потом пожал плечами и возвратился к маршалу.

– И вы таких у себя принимаете?

– Что вы, дорогой мой, вы ошибаетесь. Напротив, я таких гоню прочь.

– А вы знаете, что это за господин?

– Знаю!

– Да нет, вы, должно быть, недостаточно хорошо с ним знакомы.

– Это Таверне.

– Этот господин хочет подложить свою дочь в постель к королю…

– Да что вы!..

– Этот господин хочет нас выжить и готов ради этого на все… Да! Но Жан – здесь, Жан все видит.

– Вы полагаете, что он собирается…

– Это не сразу заметишь, не правда ли? Партия дофина, дорогой мой… У них есть свой убийца…

– Ба!

– У них есть молодой человек, выдрессированный для того, чтобы хватать людей за пятки, тот самый бретер, что готов проткнуть плечо шпагой Жану… Бедный Жан!

– Вам? Так это ваш личный враг, дорогой виконт? – спросил Ришелье, изобразив удивление.

– Да, это мой противник в истории с почтовыми лошадьми, вам небезызвестной.

– Любопытно! Я этого не знал, но отказал ему в просьбе. Вот только я не просто выпроводил бы его, а выгнал, если бы мог предполагать… Впрочем, будьте покойны, виконт: теперь этот бретер у меня в руках, и скоро у него будет возможность в этом убедиться.

– Да, вы можете отбить ему охоту нападать на большой дороге… О, я, кажется, еще не поздравил вас…

– Вероятно, виконт, это уже решено.

– Да, это вопрос решенный. Позвольте мне обнять вас!

– Благодарю вас от всего сердца.

– Клянусь честью, это было непросто, но все это – пустое, когда победа у вас в руках. Вы довольны, не правда ли?

– Если позволите, я буду с вами откровенен. Да, доволен, так как полагаю, что смогу быть полезен.

– Можете в этом не сомневаться. Это мощный удар, кое-кто еще взвоет.

– Разве меня не любят в народе?

– Вас?.. У вас есть и сторонники, и противники. А вот его просто ненавидят.

– Его?.. – удивленно переспросил Ришелье. – Кого – его?..

– Понятно – кого! – перебил его Жан. – Парламент встанет на дыбы, нас ожидает встряска не хуже той, что была при Людовике Четырнадцатом; ведь они оплеваны, герцог, попросту оплеваны!

– Прошу вас мне объяснить…

– Само собой разумеется, что члены Парламента ненавидят того, кому они обязаны своими мучениями.

– Так вы полагаете, что…

– Я в этом совершенно уверен, как и вся Франция. Но это все равно, герцог. Вы прекрасно поступили, выдвинув его не мешкая.

– Кого?.. О ком вы говорите, виконт? Я как на иголках, я не понимаю ни слова из того, о чем вы говорите.

– Я говорю о д'Эгийоне, о вашем племяннике.

– А при чем здесь он?

– Как при чем? Вы хорошо сделали, что выдвинули его.

– А-а, ну да! Ну да! Вы хотите сказать, что он мне поможет?

– Он поможет всем нам… Вам известно, что он в прекрасных отношениях с Жаннеттой?

– Неужели?

– Да, в превосходных. Они уже побеседовали и сумели договориться, могу поклясться!

– Вам это точно известно?

– Да об этом нетрудно догадаться. Жаннетта – большая любительница поспать.

– Ха!

– И она не встает раньше девяти, десяти или одиннадцати часов.

• Предыдущая
• 30/157
• Следующая