Сын на отца (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 32

Алексей прикинул расклады и сразу укорил себя — он многого просто не понимал раньше. А теперь выходило, что не он на Ромодановского охотился, а его самого давно под опеку взяли.

«Да — женитьба есть дело политическое!»

— Все, сын мой, теперь зови князя с дочерью, ругай нас, волю свою объяви, да уважение Ивану Федоровичу выскажи!

Алексей встал, гордый как патриций, закинув за плечо кончик одеяла. И негромко произнес, но властно:

— Князь Иван Федорович, и ты, Катенька, любовь моя, явитесь предо мною, на то моя царская воля!

Ромодановские явились почти сразу, склонили головы, как и сама царица Евдокия Федоровна — все блюли ритуал, хоть и было всем давно ясно что к чему и как.

— Спасибо тебе Иван Федорович, что взрастил царицу — Екатерина Ивановна достойной супругой мне будет, и смею заверить — девичество свое соблюла, и меня им одарила. А что до свадьбы сие приключилось, так то не грех, а необходимость государственная — наследник престола русских кровей нужен, нечего на иноземцев смотреть и с ними родство искать!

— Правильно говоришь, великий государь, нечего нам с иноземцами кумиться, — Ромодановский поклонился земно, коснувшись пальцами пола. — И горд, что дочь моя тебе по сердцу пришлась и ты ее царицей избрал. А что девичество свое честно сохранила, так-то я своими глазами вижу на царском ложе, что застелено.

Алексея бросило в краску, румянец на щеках Кати стал багровым — они оба посмотрели на красное пятно с разводами, что разлилось по простыне, хорошо видное даже в тусклом пламени свечей.

— А потому поторопитесь со свадьбой — ее нужно провести как можно скорее, время не терпит. Назначаю тебя своим князем-кесарем, Иван Федорович, сам знаешь что делать, и главой Боярской Думы также. И поторопитесь со свадьбой, каждый час на счету!

Алексей подумал немного, и в голову пришла мысль, которую он поспешил озвучить:

— В честь своего воцарения решил я учредить орден святого Александра Невского и наградить им достойных. И первым его кавалером станешь ты, Иван Федорович, а награду получишь из рук царя и царицы. А теперь оставьте нас — каждый должен делать то, что положено…

— Государь — из Москвы гонец, поручик Вязьмикин!

Петр с Меншиковым живо обернулись к двери, в клубах морозного воздуха зашел караульный офицер, а с ним еще один — в запорошенной снегом епанче и раскрасневшимся лицом.

— Что в Москве?

Петр бросился к вошедшему, все же в нем еще жила надежда, что переворот в Первопрестольной не состоится. Но поручик чисто по-солдатски рубанул честный ответ, предельно честный в своей убийственности.

— Измена, государь! На сторону Алексея перешли бояре и купцы, офицеры и солдаты, посадские всем скопом, и все, да это так, духовенство. Из персон выделю князя-кесаря Ромодановского…

— Ванька-каин все и затеял, вор! Вор! Быть ему на колу!

Вспышка Петра была яростной, лицо скривилось от гнева, пальцами он смял оловянную кружку как бумагу.

Произнес хрипло, через силу:

— Дальше иуд перечисляй, всех запомню намертво!

— Митрополит Стефан благословил царевича прилюдно — Поместный собор состоялся на второй день переворота, местоблюстителя избрали патриархом! Я, как услышал это, рванул вслед за прапорщиком Войковым, коего отправил к вам, государь, в первую ночь, с упреждением…

— Не было его, часа три назад купец был из Суздаля — рассказывал как все там началось, как схватили Скорнякова-Писарева, как освободили из монастыря дуру Дуньку!

— Убили, значит, Никитку, или схватили! Либо в метель попал, и сгинул — я сам чуть не замерз, круговерть снежная, ни шагу ступить. Вырваться из Москвы трудно — везде разъезды драгун, все дороги на Петербург перекрыли караулами. Обратно не заворачивают, хватают и прямиком в Преображенский Приказ отправляют.

— Псы! Все продумали!

— Говорили вечером позавчерашним, что на Поместном Соборе решили дружно все иерархи и клирики анафеме тебя предать, государь. Ее патриарх с прошлого утра должен был объявить перед Архангельским Собором, но я как услышал, сразу заторопился в дорогу.

— У-у, твари долгогривые — все время волками на меня смотрели — перемены мои им не нравятся! Так я вам булатный нож в патриархи дам, как тогда его в стол воткнул, когда попы меня просить начали! Ну что ж — будет им патриарх — всех изведу! Ишь ты, сидели и молчали как мыши под веником, а тут силу почувствовали?! Каленым железом скверну выжгу!

— Так с ними и надо, мин херц! Давить их надо, и как можно скорее. Иначе попы всю Россию на бунт поднять могут — с анафемой какие шутки, тут дело опасное и кровавое!

Меншиков мотнул головою, да и самого Петра тряхнуло изрядно от таких слов, сказанных честно «светлейшим». Церковь была слишком серьезной организацией, чтобы ее сломать просто так. Не имея под рукой ни одной пехотной роты, чтобы себя защитить силой, она обладала значительными богатствами, даже после введения ее земель в Монастырский Приказ. А все это злато-серебро с блюд, кубков, окладов и облачений, в случае необходимости, могло быть легко обращено в звонкую монету — на этой пары миллионов царь не раз домогался.

После Нарвской «конфузии» его отговорил старый князь-кесарь Федор Юрьевич. Хотя колокола содрали со звонниц, дабы отлить пушки взамен захваченных шведами. И совершенно напрасно, кстати — десятки тысяч пудов колокольной меди так и остались лежать не востребованными, занесенные снегом. Требовалась орудийная медь, что лучше держала выстрел, а у нее совсем иная добавка олова. Пришлось часть орудий отливать из чугуна — тяжелых, совершенно ненадежных — они часто взрывались при воспламенении порохового заряда.

Средства у церкви имелись, и изрядные — богатства ведь веками копились. Одна Троицкая Лавра в смуту пятьдесят тысяч рублей отдала, да ему на воцарение архимандрит легко двадцать тысяч выдал — эти деньги и помогли сломить ненавистную царевну Софью.

— Кто там был из златорясых?

— Патриарх Стефан, митрополиты Сильвестр, Иеремей, Афанасий, епископы Иона, Досифей — их в митрополиты пророчат, и еще семеро архиереев — все кто под рукой оказались. Все архимандриты и игумены московские також с ними, а притча несметное число…

— Ого, как воронье слетелось, мин херц, закаркали, силу почуяв! А мы им шейки свернем!

— Васильевич — указ срочно пиши! Самозваного патриарха Стефана не признавать, его посланников хватать, заковывать в железо и в Петербург отправлять! Все священники должны дать мне новую присягу на верность, о том, что не будут утаивать от сыска тайну исповеди, если воровство какое против меня проведают!

— Уже, государь! Карами изменникам угрожать?!

— Самыми страшными — я с них шкуры сдирать прикажу, всех на колесо положу, чтобы долго мучились, каины! Кто там дальше с изменниками из персон шашни крутит?!

— Обе царицы, государь — они с царевичем народ с Красного крыльца благословляли, сам это зрел. Весь гарнизон московский на сторону царевича перешел — четыре полка солдатских вышло, да еще три гарнизонных, если с окрестностями считать. Да три полка драгунских, два полевых и от гарнизона один и шквадрон еще с ним отдельный — тем Вилим Монс командует! Он, собака, царицу от Суздаля сопровождал!

— Вот где тать, Данилыч, изменника не дал ты мне покарать! Сам его в Москву отпустил! Ой, дурень!

— Шкуру сдерем, сам его на ломти нарежу!

Совершенно спокойно отозвался Меншиков, что-то подсчитывая — силы мятежников его явно не впечатлили — десять полков, почти наполовину из гарнизонных солдат невеликая сила.

— Начальство над оными принял фельдмаршал Шереметев…

— Это он на тебя в обиде, мин херц, за сына!

— Надо было старика в монастырь отправить — сейчас бы под ногами не мешался! Дальше реки!

— Генерал-поручик Федька Балк присягнул с иноземцами — тех, кого не побили сразу.

— Эти сбегут быстро, как я с полками подойду, — Петр пожал плечами — «кукуйским немцам» царевич Алексей как батогами по причинному месту, попы все реформы свернут, а Немецкую Слободу сожгут — чего они не раз просили и даже требовали.