Сын на отца (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 17

— Собаке — собачья смерть! Только и всего — получил по заслугам. Он палач, не думаю, что о нем стрельцы, им умученные, горевать будут.

— Но ведь я тоже, таким образом, кат — я ведь людишек уйму умучил, — невесело усмехнулся князь Ромодановский.

— Работа такая, политический сыск государству потребен в любые времена — без него никак не обойтись. Ты мне только скажи — удовольствие получал, глядя на человеческие страдания и мучения?

— Нет, как только истины допытывался, то приказывал с дыбы снимать немедленно и лекаря звать.

— Вот видишь! Твой Артемий властью просто упивался, наслаждался муками несчастных жертв — я собственными ушами его слова слышал и улыбочку на губах зрел подлую. Отморозок он конченный — хорошо хоть наказание ему состоялось!

Царевич усмехнулся, встал из кресла, медленно отошел к резному поставцу. Достав из него белую бумажную палочку, закурил — по комнате пополз душистый табачный дым. Князь незаметно поморщился, но понимал, что наследник в своем полном праве, и волен делать то, что ему угодно. Удивило только то, что он не взял трубку — а ведь их было несколько.

— Но да ладно — о другом сейчас вести речь нужно — о тебе, князь Иван Федорович. Ибо рано наш разговор состоялся, примерно на две недели, но что случилось, то случилось. Твои слова касательно меня я хорошо слышал, а потому есть у меня предложение к тебе откровенное. Но вначале скажу тебе прямо — я не беглец, что спасения ищет! Так что искать меня не придется — как видишь, я сам перед тобою!

Алексей Петрович затянулся еще раз, о чем-то задумался, черты лица сделались суровыми — видимо он принял какое-то важное для себя решение. Затушив окурок, царевич снова уселся напротив него — взгляд был настолько тяжел, что Иван Федорович отвел глаза в сторону — впервые он видел человека, который совершенно не боялся, наоборот, сам напряженно думал, лишить ли его жизни, или пожалеть.

— Давай говорить без иносказаний — ты сам пришел сюда и попал в капкан. Карета твоя во двор заехала — там кучер и подьячий. Охранники твои верхами — все трое в людской. У меня здесь дюжина людей, все военные, в боях побывавшие. Приказ получили — вырежут твоих людишек без малейших затруднений и шума не поднимут. Как то так…

Царевич усмехнулся, вернее, оскалился хищным зверем. Иван Федорович сидел окаменевший, прекрасно понимая, что сейчас решается вопрос о его жизни или смерти. В такой ситуации он никогда в жизни не был, видел только страх других и нарочитое почтение самого царя, который писал ему письма, наделяя высшим титулом, который другим не полагался. Но сейчас все пошло совсем не так как он представлял.

— Пустое, — царевич словно отмахнулся от своих мыслей. — Убить тебя и твоих людей можно просто. Далее со двора выедет твоя карета, но поедет на окраину Москвы — мало ли у князя-кесаря каких-нибудь тайных дел. А там будет нападение татей шатучих, стрельба начнется…

Царевич говорил спокойным голосом, и от него разило таким холодом, что внутри живота лед клубком застывал. А сам Алексей Петрович ничего не замечал, рассуждал вслух.

— Дело под вечер будет — трупы мы подкинем ваши, живописно раскидаем — создадим картину схватки. За пару часов тела подмерзнут хорошенько, по окоченению уже нельзя будет определить точный час смерти. Подворье там у меня есть одно — людишки верные сидят, все организуют как нужно. Потом все запалят огнем — и следы огнем уничтожены будут — толпа ведь огромная налетит, пожар тушить. И не иначе — весь город сгорит на хрен, дай пламени разрастись.

— Кхе-кхе…

Иван Федорович непроизвольно закашлялся — воображение нарисовало ему страшную картину — на окровавленном снегу лежит его тело, а над огромным городом полыхает адский костер, от которого тысячи дымов сходятся в огромную черную завесу.

— Гонцы в Петербург отправятся, пока оттуда ответ придет, времечко то пройдет. К этому времени Москва за меня встанет против царя-антихриста, народ поднимется и в других городах…

Возникла паузу, князь с трудом сдерживал кашель, по лицу потек холодный пот — он теперь ясно представлял, какие события ожидают Первопрестольную впереди.

— Ладно, не будем о печальном! У меня к тебе, Иван Федорович, есть предложение, от которого не стоит отказываться…

— Иван Федорович, ситуация такова, что тебе придется сделать выбор здесь и сейчас — или ты за царя Петра, коего в народе антихристом считают, либо держишься меня. А третьего просто не дано!

Но перед тем как ответить мне на этот вопрос, почитай лучше мой манифест, что будет оглашен не только в Москве, но во всех русских городах. И подумай хорошо, прежде чем выбирать не только свою судьбу. Именно так — твое слово определит судьбу многих близких для тебя людей!

Алексей внимательно посмотрел на князя-кесаря, тому явно было не по себе. Ромодановский внимательно читал документ, наклоняясь над столом, едва касаясь пальцами бумаги.

«Да, по сути, он стоит перед выбором жизни или смерти — и хорошо это понимает. Не согласится стать моим сторонником — будет убит, вернее он так считает. Нет, князюшка — мы инсценируем твою смерть в пламени пожара, я тебя наизнанку выверну. Узнаешь, что такое дыба на собственной шкуре и пройдешь все круги ада — и лишь когда твоя обугленная шкурка выложит все, что знает, ты получишь милосердную смерть.

Ведь ты, кесарь, по большому счету вырос в пыточных застенках, и ничего другого в своей жизни не видел — на это и сделан расчет. Ты опередил нас — а ведь послезавтра тебя должны были пригласить на поминовении сестры, первой супруги дядьки. Но ты сам залез в подготовленные силки — и если я тебя не сломаю в разговоре, то сдохнешь на дыбе — жалеть главу Преображенского Приказа нельзя, себе дороже выйдет!

Неужели я сам превратился в жестокую сволочь, как окружающие меня люди, прагматичные в своей суровости согласно нормам этого времени, когда о гуманизме только начинают догадываться?!

И то смутно!

Однако я сделаю все, в этом уже нет сомнений. Меня изначально обрекли на смерть — терять больше нечего по большому счету. Чтобы выжить самому — должны умереть все мои враги. Вот таким ребром стоит ныне вопрос о власти, под которой всегда будет обильно струиться кровь — либо моя, если стану жертвой, или вражеская, когда превращусь в палача!»

Алексей закурил очередную папиросу. Он уже уяснил, что такое зрелище, с одной стороны, сбивает собеседника с мысли. И, тем самым, велика вероятность случайной обмолвки или оговорки, столь важных в разговоре. А с другой сам может выиграть время для более детального обдумывания положения. Ведь на человека, что захотел покурить, гораздо меньше обратят внимания, чем на того, кто напряженно думает.

— Я просмотрел заговор, ваше высочество, а потому хочется спросить — насколько он далеко зашел?!

«Чисто профессиональный интерес у князя сыграл — и это хорошо, все же внутри души стальной стержень имеется. С такими людьми надо работать — не тварь дрожащая, а право имеет».

— До выступления осталось пару недель, не больше. Можем начать переворот, а ведь это не мятеж, и раньше — хоть завтра. Но выйдет все не так ладно, всегда найдутся разные случайности, что помешают ходу дела. Но если выступить в оговоренный срок, хоть их будет меньше.

— Я понимаю, — с кривой улыбкой отозвался Ромодановский, и постучал пальцем по листку с манифестом.

— Отпечатано в монастырской типографии, у меня там людишек нет, иначе бы знал. Потому местоблюститель Стефан в известности о твоем присутствии, государь, да и сам епископ Иона без его согласия на такое дело бы решился. Значит, читать его будут в церквях, а срок вызван тем, что в разные города доставить бумаги нужно. Думаю, что митрополиты Сильвестр и Афанасий також в заговоре, да епископ Досифей — он недавно посещал в Суздальском монастыре твою матушку. И другие иерархи тоже — проще назвать тех, кто руку царя Петра держит, их намного меньше.

«Умен, собака, все как по полочкам разложил. Не зря его «папаша» во главе тайного сыска поставил. Такой мне и нужен!»