Я Распутинъ. Книга вторая (СИ) - Вязовский Алексей - Страница 35

Я взял в руки бумагу и карандаш, набросал эскиз.

– Вот, сходи в Вене к патентному поверенному, запатентуй такую штуковенцию. Видел на обуви в Лондоне, но очень криво сделано было. Можно проще.

– Для чего это? – удивилась Лена.

– Для одежды. Вместо пуговиц.

Ну откажут в патенте – ничего не теряем. А вдруг шведы еще не придумали?

– И как это работает?

– По змейке едет вот такая застежка, соединяет звенья.

– Удивительно!

Эсерка бросила шить, начала вглядываться в рисунок.

– А еще что-нибудь придумай!

Эх, была не была. Рисую классический женский бюстгальтер с застежкой сзади и спереди.

– Ой! – Лена прижала руки к лицу – Это же…

– Да, женское белье. Новое. Видел как ты мучаешься по утрам с этими нижними рубашками и подъюбниками… Вы же сами на манифестациях кричите – долой корсеты!

Лена молчала, вертя листик так и сяк.

– Ну? Берешь?

– Беру!

В изобретениях и разговорах доехали. Поезд с положенными свистками втягивался в дебаркадер Вестбанхофа, сильно напоминавшего треугольной крышей Манеж в Москве. Правда, полное сходство рушили восьмигранные башни по бокам и пристроенные справа-слева здания вокзала или путейских служб.

Встречали прямо по-королевски, чую руку Фергюсона, непризнанного гения пиара. Дудел оркестр, поперек всех перронов висел транспарант «Да здравствуют советские летчики – покорители воздушного океана!» или что-то в этом духе, я в немецком не очень силен. Лена перевела, я верно угадал – ура-ура, небывалое достижение, первый человек над Ла-Маншем, в общем, все как положено. Толпа с цветами тоже присутствовала, журналисты теребили блокнотики и карандашики, фотографы расставили свои штативы и сжимали магниевые вспышки, готовые пыхнуть, как только я выйду из вагона.

Ну я и вышел – в кожанке с гербом, в шлемофоне с очками, орел мужчина. Толпа как-то слишком организованно взревела, не удивлюсь, если Кристиан нанял театральных клакеров, и подалась ко мне с целью забросать цветами. Первым поспел худой в клетчатом костюме парень лет двадцати пяти, отрекомендовавшийся Иоганном, знакомым Фергюсона.

Но все чуть было не испортила маленькая группка сбоку, которую я поначалу тоже принял за встречающих. Это потом мне объяснили, что они выползли с антиславянскими лозунгами. Вообще, у австрийских немцев сейчас положение хуже губернаторского: империя громадная, но половина, Транслейтания, строго под венграми – собственно Венгрия. Транссильвания, кусок Словакии, Хорватия и Словения. А во второй половине, Цислейтании, вроде как австрийской, две трети тоже славянские – славяне! От Триеста и сербских земель до Богемии с Моравией и такого подарочка, как Галиция. Вот и получается, что нация-то титульная, но в явном меньшинстве, меньше четверти населения империи. Оттого у них всякие мысли завиральные – то взять чехов за шкирку и принудительно онемечить, то бросить к черту всех славян и немецкими землями слиться в аншлюсе с Германской империей… И, разумеется, всякие радикальные националисты при таком раскладе самозарождаются, как мыши в тряпках.

Группка выглядела вполне однородно – приличная одежда, на шляпах у всех черно-бело-красные ленточки и кокарды, то есть германские цвета. И по васильку в петлице, любимому цветку императора… нет, не Франца-Иосифа, а как раз Вильгельма. Символ пангерманистов. Но почему-то орала «Хайль!» и стояла под плакатами, как позже перевела Лена, «Немецкая рабочая партия Австрии».

От них отделился грузный дед с наполовину седой бородой и начал неразборчиво орать мне прямо в лицо. Не знаю, может, хотел чего, но мне очень не понравилось, что он при этом еще и палкой махал у меня под носом. Ну я ее и выхватил у него из руки, да и зашвырнул через платформу, на пути. Самого деда сдвинул в сторону – благо боевики помогли – и пошел к толпе, которая быстро затерла группку, завопившую «Фюрер! Фюрер!», а три или четыре шуцмана не дали им пробиться обратно.

– Херр Распутин, что вы чувствовали…

А как я себя чувствую прямо сейчас? Когда рядом орут чуть ли не Хайль Гитлер. Замечательно, прямо как на исторической экскурсии.

– Херр Распутин, каково оно там, в небе?

– Херр Распутин, каковы ваши творческие планы?

Ну и так далее. Вспышки, фото (причем бьюсь об заклад, фотографы засняли и то, как я обошелся с дедом), восторженные поклонницы, махание шлемом и все такое.

Когда ажиотаж малость утих, следуя малозаметным пассам Иоганна, последний подхватил меня и Лену и повлек на выход.

– Господа, нашему гостю необходимо отдохнуть с дороги, сегодня вечером состоится встреча с прессой и банкет в гостинице «Ритц».

Банкет? Это хорошо, хоть об ужине голова не болит.

Выбрались на площадь, под портик, украшенный полудюжиной статуй, тут же подкатила коляска, куда Иоганн усадил нас и сам устроился рядом с кучером.

– Лена, спроси у Иоганна, что это за дед был на вокзале? – уж больно у него все в строку, и «хайль», и «фюрер», и даже национал-социалистише дойче партай или как там их.

– О, херр Распутин, это Георг фон Шенерер, наш enfant terrible! Ему уже шестьдесят пять лет, а он все тщится вернуться в парламент Австрии!

– А чего это вдруг он на вокзал приперся? Где я ему успел дорожку перейти?

– Не могу сказать точно, но в столице ходят слухи, что вы договорились с императором Германии по боснийскому вопросу, а фон Шенерер категорический противник аннексии славянских земель, которых в империи и без того слишком много, по его мнению.

Молодец Кристиан, хорошие у него знакомые, информированные. Но откуда слух пополз? Неужто немцы сами его пустили? Или просто течет, как и у всех сейчас?

– Не упомню договора, – нахмурился я, оглаживая бороду, растрепанную ветром. – И вот только из-за этого он и буянил?

– Он в этом большой мастер. Лет двадцать назад, когда он был помоложе, он устроил самочинный обыск в газете, неправильно, с его точки зрения, высказавшейся об императоре Германии. Пангерманист, националист, антисемит, куда же без этого. Был весьма влиятелен, но его партия почти распалась, и теперь ему нужны громкие акции, чтобы поддержать сторонников и не дать забыть о себе. А тут такой повод – славянин, Босния…

– На чужом горбу в рай въехать, знакомо…

Дед, судя по всему, местный протофашист, но их время еще не пришло, вот и пробавляются мелочевкой, а не штурмовыми отрядами.

– Зря вы так легкомысленно, херр Распутин. Он мстительный, поберегитесь.

– Учту, спасибо.

Пока ехали по Вене в нанятой коляске, я рассматривал красоты города и грустил. Солнце играло в липах Рингштрассе, отражалось в волнах Дуная, вокруг щебетали птицы, дамы в белых платьях с зонтиками прогуливались по бульварам… И что-то не то. Вот прям ножом по сердцу.

– Ты чего такой хмурый? – спросила Лена, кивая на белый памятник Моцарту – Смотри какая прелесть!

– Угу…

– Ой, а это знаменитые венские кофейни? Гляди, дама курит прямо за столиком на улице! У нас бы за такое..

– Чтобы у нас? – не выдержал я.

– Ославили. А может и выгнали из заведения. Нет, вот скажи, – эсерка повернулась ко мне, гневно сверкнула глазами. – Почему в Европе все так ладно устроено, а у нас гадко, бедно…

– Помню, помню. Намедни Чехова читал. В «Вишневом саду», прислуга, как его… Епиходов говорит «За границей всё давно уж в полной комплекции».

– Так ведь так и есть! И права женщин и законы против насилия. А детские сады? А медицина?

– Пароходы, мосты, вон даже брусчатка бульвара ровнее.

– Ты утрируешь. Но ладно, пусть так.

– Пойми, Лена, их богачество – обратная сторона нашей бедности. Вот взять эту Австро-Венгрию. Кто для них славяне? Люди второго сорта. Работают за копейку, горбатятся на немецких господ. Ну или полугоспод-венгров. Заметь! Не первое столетие. Всегда, когда есть кто-то богатый – значица, пограбил кого бедного.

– Ого, господин Распутин, да вы в марксисты подались. Собственность – это кража?