Сад для бедной маргаритки - Коростышевская Татьяна "фантазерка" - Страница 1

© Коростышевская Татьяна

© ИДДК

Ардерских принцев звали Клод и Филипп, причем кого именно как – для большинства обитателей замка оставалось загадкой, ибо юноши были близнецами, высокими и широкоплечими, с одинаково блестящими темными волосами и глазами столь теплого карего оттенка, что пред восхищенным либо влюбленным их взглядом не в силах была устоять ни одна девица, вдовушка, дама, танцовщица или куртизанка на многие лье окрест. Его величество Тигарден наследников различал, но обращаться к ним предпочитал как «болваны вы половозрелые», «династическое проклятие», «лентяи», ну и прочими нелестными эпитетами, диктуемыми бурным военным прошлым венценосной особы.

В этот прекрасный летний вечер, дарующий наконец прохладу, когда Лорд Солнце еще не до конца скрылся за горизонтом, а супруги его, луны Нобу и Алистер, только готовились явить человечеству свои лики – темный и белоснежный соответственно, принцы беседовали на крыше башенки внутреннего замкового круга и, полускрытые балюстрадой, угощались птичьей вишней, сплевывая косточки вниз.

– Король все-таки исполнил свою угрозу, – сказал Клод, метким выстрелом сбивая перо с шествующей через двор дамы. – Он нас женит. Четыре два.

– Продолжение династии есть первейшая обязанность, – Филипп явно кого-то передразнивал, – налагаемая на… Пригнись! Нас заметят!

– Война его испортила, – сообщил Клод, пережидая опасность на корточках. – Я имею в виду не вообще, а последняя. Он вдруг задумался о хрупкости человеческой жизни и опасности оставить престол без наследника. Стареет.

– Буквально накануне я пытался донести до старикана мысль, что переизбыток наследников хуже недостатка, приводил примеры из древнейшей и заграничной истории про братоубийства, отцеубийства и детоубийства.

– А он что? – Клод выглянул за парапет и щелчком отправил вниз очередную косточку. Истошный дамский визг проводил последние солнечные всполохи. – За это, пожалуй, я получаю сразу два очка, счет шесть два в мою пользу.

– Он выразил восхищение нашему учителю и заставил меня чистить конюшни, чтоб физическая моя форма не отставала от умственной. – Филипп поморщился и, высмотрев жертву, отправил косточку в цель. – Шесть три.

– Ты только посмотри, сколько женщин приехало по наши души! Сотня?

– Лорд канцлер сказал, что двести три половозрелых ардерских девицы возрастом от тринадцати до сорока восьми лет выразили желание принять участие в отборе. А его величество заметил, что «если из двух сотен женщин эти обалдуи не выберут…»

– Я гляжу, ты у нас примерным наследничком заделался: с тем побеседовал, с этим… Готовишься?

– Шесть шесть!

– Врешь! Одним выстрелом?

Во дворе уже зажглись фонари, поэтому принцы без опаски перегнулись через балюстраду.

– Смотри! Вон та семейка. Вульгарная матушка в цветочной шляпе и две дочери – дылда и толстуха.

– Какой кошмар, – хмыкнул Клод. – Хотя тебе подойдет та, что пострашнее. Не уверен, они обе, гм-м, тебя достойны.

– А тебя вообще мать! Погоди, дочурок три. Сейчас я ее…

– Это горничная. Одета в какие-то обноски и тащит весь багаж. Хотя нет, кастелян говорил, что гостьям привозить слуг запрещено. – Принц придержал брата за локоть, не позволяя сделать выстрел. – Хорошенькая какая!

Девушка внизу как раз запрокинула голову, пытаясь рассмотреть, откуда прилетели снаряды в ее родственниц. Большие светлые глаза и густые блестящие волосы казались серебряными в фонарном свете.

– Мой выбор сделан, – сказал быстро Филипп. – Молодая, сильная, вон какую поклажу способна нести. Немедленно нужно сообщить старикану, что оставшиеся двести две девицы…

– Ну-ну, малыш, – Клод покровительственно похлопал брата по плечу, – разберемся по старшинству. Эту маргаритку выбираю я.

– Можно подумать, четверть часа, на которые ты дольше портишь жизнь окружающим, хоть что-нибудь решают. Я первый.

И принцы, толкаясь плечами на узкой винтовой лестнице, наперегонки устремились к его величеству Тигардену.

Жара стояла просто ужасная. Вереница экипажей растянулась на многие лье по столичному тракту, наша карета продвигалась среди прочих с медлительностью улитки. Разумеется, все были раздражены, и многие не считали нужным свое раздражение сдерживать. Мне еще повезло, маменька позволила взять с собой на облучок старый зонтик от солнца, почти совсем не дырявый, а во флягу, которую я отыскала среди хлама на чердаке, поместилось около двух пинт колодезной воды. Форейтору Жану приходилось хуже, хотя бы потому, что жажду он утолял кисло воняющим сидром. Уже к полудню соседа моего изрядно развезло, и хмельную свою злость он направил на первый же сочтенный им достойным объект. Форейтор выругался и щелкнул кнутом стоящую на обочине нищенку. От резкого звука удара я вздрогнула, а женщина рухнула в дорожную пыль. Наша карета продвинулась вперед еще на пару локтей. Я спрыгнула с облучка и приблизилась к несчастной.

– Простите. – Протянув руку, я помогла ей подняться. – Он не хотел…

– Не хотел? – Нищенка сплюнула под ноги и размазала плевок босой ступней. – Не хотел…

– Простите, – повторила я, думая, как скоро маменька заметит мое отсутствие и что по его поводу скажет.

Скорее всего: «Подобное тянется к подобному, вот и замарашка нашла себе подружку-оборванку». И добавит, что, если бы не ее, маменькина, доброта, ходить бы мне от деревни к деревне, прося подаяние, как эта босоногая нищенка.

Женщина была очень высокой и болезненно худощавой, ее платье из вытертого до ветхости темного бархата висело на ней мешком, распущенные черные волосы, влажные у лица, к плечам покрывал слой пыли, скуластое лицо тоже было грязным, нижняя губа напухала от удара.

– Держите! – протянула я носовой платок. – Если смочить ткань…

– Пустая трата жидкости. – Глаза нищенки блеснули алым, она схватила флягу и жадно приникла к горлышку.

Вереница экипажей пришла в движение, и я потянула за ветхий бархатный рукав, чтоб мы отошли с дороги в жухлую траву.

– Дворянский герб? – спросила женщина, рассматривая опустевшую флягу. – Кажется, де Жуаньи? Украсть вещицу ты не могла, просто духу бы не хватило, значит…Ты, что ли, графская служанка? И господа твои путешествуют ко двору в столь чудовищной развалюхе, посадив на облучок какого-то неотесанного пейзанина?

Отчаянно покраснев, я пробормотала:

– Маргарита де Жуаньи, и…

– И юная графиня, – нищенка исполнила преувеличенно торжественный реверанс, – не сумевшая окоротить зарвавшегося слугу, желает теперь избежать последствий?

– Последствий? – растерялась я. – Нет, просто…

Что просто? Я ее пожалела, эту странную женщину, по-человечески пожалела. И да, укоротить форейтора я не смогла, и вовсе не от недостатка времени. Потому что никакая я не графиня, я никто, меньше чем никто, падчерица, бесправная и нелюбимая.

– Возьмите, – протянула я зонт. – Небольшая защита от солнца вам не повредит. Прощайте.

– Марго! – остановил меня властный возглас.

Подняв лицо, я встретила взгляд алых глаз.

– Фата?

Так вот о каких последствиях она говорила. Нищенка, сбитая с ног ударом хлыста нашего форейтора, деревенского столяра Жана Экю, оказалась феей. Если верить слухам, эти волшебницы часто бродили среди людей, награждая либо наказывая их по своему разумению. А наказывать они могли.

Не в силах ни пошевелиться, ни что-нибудь произнести, я смотрела в алую пульсирующую глубину, поглощенная ею без остатка. Гляделки продолжались довольно долго, настолько, что когда наконец удалось моргнуть, ноги мои ослабли и я пошатнулась.

– Забавно, – сказала фея, – похоже на начало простенькой народной сказки. Мачеха стремится пристроить при королевском дворе двух любимых дочурок, а главной героиней, к удивлению почтенной публики, оказывается третья, не родная, лишняя, нелюбимая.