Свежий ветер дует с Черного озера (СИ) - "Daniel Morris" - Страница 89

Ночью, когда все, наконец, разошлись по спальням, Малфой тихо спустился в небольшую кухоньку, чтобы налить себе воды. Из комнат доносился чей-то мерный храп.

Напившись, он поставил стакан на стол и вышел в темную столовую. Приятно пахло хвоей, под елкой уже красовались подарки в ярких самодельных упаковках, явно наскоро трансфигурированных из того, что под руку попалось. Повинуясь любопытству, которому с детства не привык отказывать, Малфой склонился над коробками и свертками. Он не собирался ничего разворачивать, ему было совершенно неинтересно, что они все собрались дарить друг другу, он просто хотел взглянуть… и вдруг, к удивлению его, ему на глаза попался небольшой сверток, на котором красовалась кривая бирка с надписью: «Драко Малфою от семейства Уизли». Сердце вдруг забилось чаще, но чувства, которые он при этом испытал, сложно было назвать хоть сколько-нибудь приятными. Интересно, что там лежит? Взять и посмотреть?.. Нет, не стоит. Узнает завтра утром. Или не узнает, лучше вообще не выйдет из спальни, скажется больным. Против воли рука потянулась к свертку, Драко схватил его и поднёс ближе к глазам. Упаковка, перевязанная простой бечевкой, чуть надорвалась, открывая взору что-то мягкое и зеленое, какую-то вещь грубой вязки, которая при более пристальном рассмотрении оказалась темно-изумрудным шарфом. Никому не нужная ерунда, но он почему-то почувствовал, как защипало в глазах, и поспешно вернул сверток на место.

Ну и глупость, в конце концов! Он вовсе не просил, не хотел. Ему не нужно…

Малфой чертыхнулся. Помедлив, несколько секунд прожигая взглядом дыру в каком-то елочном шаре, Драко вдруг принял для себя какое-то решение, которое тут же счел единственно правильным. Он снял с руки золотые часы и внимательно рассмотрел дорогую сердцу вещицу, провел пальцами по искусной гравировке на задней части циферблата. Красивая, тонкая работа. Единственное, что осталось у него от родителей. Увидит ли он их вновь? Не думая больше ни секунды, Малфой положил тяжелые часы на узкую каминную полку, спрятав подальше за горшочек с летучим порохом, потом развернулся и вышел из гостиной, чтобы подняться по скрипучей лестнице в маленькую спаленку и забыться беспробудным сном, желательно, на пару суток. Часов было не жаль, им они нужнее. Скоро, очень скоро Оборотное Зелье будет готово, и он покинет их уютное гостеприимное жилище. И никогда больше их не увидит.

***

Темнело теперь совсем рано, и уже едва ли можно было что-то различить во мраке заснеженного сада, но Гермиона все равно провела там весь вечер в умиротворяющем одиночестве, бродя по хрусткому снегу, пока совсем не замерзла. Ей было хорошо с собой. Раньше она скучала по общению с друзьями, по разговорам с Гарри и Роном в гостиной Гриффиндора, даже по бесконечной болтовне Парвати и Лаванды в спальне девочек… Но не теперь. Теперь она прислушивалась только к себе. Кривые ветви спящих тисов, ровными рядами стоявших вдоль ведущей к крыльцу аллеи, чернели на фоне сине-лилового неба, а мрачный особняк неприветливо встречал гостью (пленницу? хозяйку?) темными провалами глазниц-окон. (Не хватало только каких-нибудь воронов, угрожающе кричащих свое nevermore с деревьев окружающего леса, чтобы дополнить эту мрачную и чарующую картину. Ведьма улыбнулась сама себе).

Оказавшись в теплом холле, она стянула элегантные, но промокшие насквозь перчатки и зимнюю мантию и оставила их прямо на перилах — заберет потом. Домовиков беспокоить не хотелось (если хоть кто-нибудь из них вообще еще оставался в поместье), чай решила заварить себе сама. После мороза кожу немного покалывало.

Дом казался совершенно пустым, и оттого почему-то было не по себе; захотелось зажечь свет в каждой комнате, как будто это позволило бы отпугнуть прятавшихся в темноте чудовищ. Но Гермиона только крепче сжала в пальцах палочку черного дерева.

Глубоко вдохнула. Наконец-то она знала точную дату: Антонин ранним утром поздравил ее с наступающим праздником. Сочельник. Сочельник она всегда любила, чуть ли не больше самого Рождества — за предвкушение, подготовку, ожидание чуда. За прекрасные, сладкие мгновения, когда кажется, что все впереди. Обычно, сколько себя помнила, Гермиона всегда проводила праздники с родителями или с Гарри и Роном, и это навсегда останется в ее сердце одними из самых теплых воспоминаний о прошлой жизни.

Конечно же, в мэноре в такой день никого не было. Практически у каждого из Пожирателей смерти были семьи, а Рождество — праздник, который проводят в кругу семьи. У них были семьи. У многих были дети. У кого-то даже внуки… (Через всю жизнь кто-то из них пронес отвратительную Черную метку на своем предплечье, и это было так… неправильно. Почему они все — и ведь много их было! — шли за одним? Из страха? Из алчности? Верности…? Верили ему?)

У них были семьи. У всех, кроме их бессменного лидера. Интересно, хоть когда-нибудь в жизни Рождество могло иметь для него значение? Кто бывал с ним рядом в сочельник, кроме Нагайны? Считал ли он этот день особенным? Вообще, хоть какие-нибудь дни он считал особенными?

Был ли он когда-нибудь другим? Гарри когда-то говорил о его прошлом, рассказывал, что знал, о тех временах, когда он еще был человеком. Интересно, каким он был? Как выглядел?

Лорд Волдеморт был где-то здесь. И не зная наверняка, она это ощущала так же, как шестым чувством «слышала» змею, что охотилась теперь где-то в подвалах на мелких грызунов. Забыв о чае, Гермиона, как завороженная, всем корпусом развернулась к залу — комнате, где в последнее время проходили их тренировки и занятия; и верно, зайдя за угол, она обнаружила, что двери приоткрыты (как будто находящемуся там хотелось знать, что происходит снаружи), а на полу лежит полоса неровного оранжевого света. Лорд сидел у камина, конечно же, как и всегда.

Ее, будто незадачливую Сатурнию Луну, что-то влекло туда, но она больше не страшилась этого, напротив, даже рада была оказаться рядом. Была мысль, одна неоформившаяся в умозаключение идея, и объять ее, довести до конца все время мешали обстоятельства и он сам (как будто понял, что она догадалась о чем-то жизненно важном!) — а Гермионе нужно было знать наверняка, проверить, подтвердить или опровергнуть собственные догадки. Еще шаг к свету. Просто быть немного ближе. Она даже не знала, что будет делать и будет ли вообще. Дверь открылась бесшумно.

Можно было подумать, что Волдеморт спит, настолько неподвижно он сидел у камина, но яркое пламя отражалось в змеиных глазах. Он был так же недосягаем, ни словом, ни жестом не давал понять, заметил ли вообще чужое присутствие. Волшебница смотрела на него совершенно иначе; ей все казалось, что она не может разгадать его отстраненности, но на самом деле где-то глубоко в душе поняла все давным-давно и совершенно ясно — тогда, в зимнем мраке, поглощенная внутренним, умирающая под его полным ненависти взглядом. Он избегал прикасаться к ней, это было слишком очевидно.

Что-то бормотало в сознании тягучим шорохом, манило, шептало о вечном, о несбыточном, обещало и лгало.

Время замедлилось, отдаваясь в голове неслышным в реальности тиканьем секундной стрелки. Гермиона, завороженная, скользнула к нему и опустилась на пол — прямо как раньше, когда она была здесь жертвой, пленницей и страдала, бесконечно страдала — возле кресла, опираясь руками о блестящий лаком пол, едва не коснувшись подола его мантии. Черный атлас платья миссис Малфой растекся по деревянной поверхности паркета, и Гермиона, устроившись удобно, бесшумно выдохнула. Вот так правильно. Лорд не был удивлен ее появлению. Ни слова не произнес, не выразил своего неудовольствия, ни одобрения. Но она знала, что так было правильно. Они оба знали. Близко-близко, захочешь — прикоснись.

И Лорд, как будто ждал ее все это время, все эти долгие вечера, что проводил здесь в бесконечных мрачных раздумьях, вдруг — что-то странное, забытое, виденное в одном из давних ее снов — дотронулся до ее волос, запутывая длинные белые пальцы в каштановых локонах, и знакомое тепло, зародившись в груди, волной прошлось по телу, баюкая на мгновение ощерившиеся эмоции. Мерлин, за что это ей, за что эта горечь поражения в битве с самой собой? К черту все. Порыв — пока не успела испугаться, передумать, задуматься — она прижалась виском к его колену и глубоко вдохнула, отдаваясь ощущениям, готовая и не готовая ко всему на свете. Он едва заметно вздрогнул, очевидно, не ожидавший от неё такой экспрессии и, должно быть, вопиющей наглости, и она внутренне порадовалась, что не видит его лица. Кто знает, может быть, одного взгляда было бы достаточно, чтобы она усомнилась, отринула собственную решимость — отпрянула бы от него, как всегда, сбежала от самой себя. Не смогла бы. Но теперь было все равно. Знакомое счастье дарило знакомый покой, и теперь казалось, что она не только права в своих подозрениях — а темный волшебник, не ведающий пощады, не только спас ее от смерти магией, что была теперь для них обоих даром и проклятием, не только, нет, произошло много больше. Все это значило гораздо, гораздо больше. И ответ на незаданный себе же вопрос — вот он, вертится на языке… Гермиона прекрасно знала, кто он и что совершил. Все еще помнила и кем является она сама, точно знала, на чьей она стороне. Знала, что должна будет найти выход, найти способ победить, и все же… Время перестало иметь значение. Как он и предрекал.