Грешница - дю Террайль Понсон - Страница 3

• Предыдущая
• 3/28
• Следующая

— Не думаю.

— Как, вы сомневаетесь?

— Спросите его, — сказал молодой человек, указав на Оскара де Верни, спокойно завтракавшего за соседним столиком.

Барон оглянулся.

— Как, — сказал он удивленно, — вы здесь?

— Как видите, — сказал Шерубен, продолжая завтракать.

— И слышали наш разговор?

— Слышал.

— И что же вы на это скажете?

— Что граф счастливый человек благодаря, конечно, своему богатству, — сказал Шерубен с презрительной улыбкой.

— Во всяком случае, вы хорошо сделали, что не держали пари.

— Напротив, теперь я его держу скорей, чем когда-, либо.

— Вы с ума сошли!

— Может быть.

Заплатив за завтрак, Шерубен встал и раскланялся с тремя червонными валетами.

— Барон, — обратился он к Манерву, — не знаете ли, где я могу застать Артова?

— У Баккара, — отвечал барон, иронически улыбаясь.

— Отправлюсь туда, хотя это будет весьма оригинально. До свидания, господа!

Шерубен вышел. Грум подвел ему лошадь. Он вскочил в седло и поехал по направлению к лесу, где у него было назначено свидание с виконтом де Камбольхом.

Рокамболь уже с нетерпением ждал его.

— Ну, что, — спросил он, — виделись вы вчера вечером с госпожой Маласси?

— Да, маркиза приезжала к ней вчера вечером и, к несчастью нашему, узнала, что я уже выходил из дому.

— А, черт возьми, — пробормотал Рокамболь, нахмурившись.

— Говоря между нами, виконт, вы сделали маленький промах.

— В чем?

— В том, что назначили мне роль, при исполнении которой я не могу применить ни одной из своих способностей.

— Не понимаю, — сказал Рокамболь, пожимая плечами.

— Дело в том, что если меня называют Шерубеном-очарователем, то, вероятно, во мне есть что-то чарующее — что подействовало весьма сильно, быть может, даже сильнее, чем дуэль, от которой мы ожидали гораздо большего. Маркиза, узнав, что я ранен, упала в обморок и, придя в себя, чуть не призналась во всем…

— Да, — прервал его Рокамболь, — но я думал, что она сама навестит вас.

— В этом и состоит ваш промах.

— Однако, друг мой, нам надо поспешить с развязкой.

— Этого только я и хочу.

— Нам остается всего одна неделя.

— Ну, так устройте мне свидание с глазу на глаз с маркизою, — пробормотал Шерубен невольно изменившимся голосом.

— Хорошо, — твердо отвечал Рокамболь, — сегодня вечером у госпожи Маласси. Будьте в восемь часов дома.

— Ах да! — проговорил вдруг Шерубен. — Вы сообщили мне сегодня, что глава позволяет мне держать пари.

— Ну да. Что же вы, решились?

— Да.

В это время в конце аллеи показалась коляска, запряженная четверкой, с форейтором.

— Вот так кстати, — сказал Рокамболь, — это едет ваш противник: можете сейчас предложить ему пари.

Действительно, в коляске сидели Баккара и граф, которые, держались за руки, нежно глядели друг на друга.

Шерубен выбежал на середину дороги и сделал знак форейтору — остановиться.

Вернемся теперь в отель Ван-Гопа.

Услышав от Дай Натха ужасное открытие, маркиз Ван-Гоп в продолжение целого часа бессознательно бродит по Елисейским полям. Наступила ночь, пошел мелкий дождь с холодным ветром.

Маркиз сел на скамейку, закрыл лицо руками и горько заплакал — как осиротелый, покинутый ребенок.

Он просидел так несколько часов, не обращая никакого внимания на холодную и сырую погоду: горе заглушило в нем все внешние чувства.

Вдруг маркиз увидел мелькнувший сквозь деревья огонек.

Это был фонарь тряпичника, отправлявшегося на ночную работу.

Тряпичник этот был человек средних лет, высокий, широкоплечий, с лицом, выражающим полнейшую беззаботность и презрение ко всем невзгодам.

— Эхе! — сказал он, заметив маркиза. — Барин-то какой! Не боится дождя, как и я. — Сударь, — обратился он к маркизу, — вы, должно быть, нездоровы; если прикажете, я провожу вас домой или схожу за каретой.

— Благодарю, — отвечал маркиз, . — я не болен, я так гуляю.

— Гм! — пробормотал тряпичник. — Извините, но мне кажется, что у вас какое-то горе на сердце. Я сам испытал это не далее как неделю тому назад. Вообразите — мне наговорили разных вздоров о моей жене.

У маркиза пробежала дрожь по всему телу.

— Я женат уже двенадцать лет, извольте видеть, — продолжал тряпичник, фамильярно садясь подле маркиза, — жена моя хороша собой, скромна, ну, одним словом, золото. Согласитесь, что после двенадцатилетнего беспорочного поведения жены было бы весьма глупо верить разным дрязгам и сплетням… Для этого нужно быть положительно набитым дураком.

Маркиз побледнел: ему показалось, что тряпичник рассказывает про него самого.

— И мог же я быть таким дураком, чтоб поверить этой долговязой Полине.

— Что это за Полина? — спросил пораженный маркиз.

— Э! так себе — пустая женщина, которой я, кажется, приглянулся, проходя часто мимо ее дома; она живет в улице Кокнар. Вот эта-то долговязая Полина и наговорила мне разных вещей о моей жене, но так, знаете, ловко, что я сдуру и поверил. Несколько дней я был страшно расстроен и плакал как маленький ребенок, но впоследствии оказалось, что я дурак набитый, а моя жена непорочна как ангел.

— И вы убедились в этом?

— Вполне.

Маркиз как будто чему-то обрадовался. Он встал, бросил своему собеседнику кошелек и торопливо удалился.

Ван-Гоп возвратился домой в двенадцать часов ночи. Он заперся в своей комнате и начал размышлять о таинственных словах Дай Натха и о неверности своей жены. И в одно мгновение ему пришло желание вбежать в комнату жены и убить ее; но тут он вспомнил рассказ тряпичника — и ярость его сразу охладела. Однако индианка поклялась представить доказательства…

Эта борьба с самим собою продолжалась в маркизе более часа; но наконец лицо его приняло спокойный вид, на губах появилась улыбка, и он пробормотал:

— Подожду, если Пепа действительно мне изменила, я убью ее; та же участь постигнет Дай Натха, если она солгала.

Со времени дуэли Шерубена с де Камбольхом прошла целая неделя. Желая рассказать, что произошло в продолжение этой недели, мы должны возвратиться к той минуте, когда маркиза пришла в себя после обморока у госпожи Маласси и увидела, что тайна ее сердца открыта.

— Желаете, чтобы я была вашей сестрою? — обратилась к ней вдова.

Несчастная женщина, невольно полюбившая человека, который лежал теперь смертельно раненный, быть может, уже умер, эта женщина сумела совладать с собою, сумела придать своему лицу выражение крайнего удивления, поразившего госпожу Маласси.

— Почему вы предлагаете это? — спросила она.

— Ваше беспокойство, обморок по поводу этого молодого человека… Я знаю, что женщины слабы и что не всегда умеют обуздать свои чувства…

— Позвольте, — перебила ее маркиза, — я вам докажу в нескольких словах, что вы ошибаетесь. Вчера я была в театре, рядом со мной в ложе сидели двое молодых людей; один из них был Оскар де Верни, которого мне представил на последнем балу майор Гарден. Вдруг является какой-то третий молодой человек по имени де Камбольх и вызывает де Верни на дуэль. Я слышала вызов и ответ де Верни. Майор Гарден, который был со мной в ложе, получил приглашение быть секундантом. Я пришла домой ужасно расстроенная, во сне я видела шпаги, предсмертные агонии, слышала стоны умирающих; я приезжаю сюда и узнаю, что дуэль состоялась и что один из участвующих в ней смертельно ранен. Ну, будь вы на моем месте, вы тоже беспокоились бы, так же были бы расстроены и упали в обморок, как и я…

Госпожа Маласси закусила лишь губу и не нашлась что ответить на это.

После этого маркиза часто приезжала к ней и как будто между прочим узнавала о состоянии здоровья несчастного, как она выражалась, Шерубена.

Однажды вечером, около пяти часов, маркиза, сидя у госпожи Маласси, была необыкновенно расстроена.

— Сударыня, — обратилась горничная к своей госпоже, — вот записка, которую мне велели вам передать.

— А! — воскликнула госпожа Маласси. — Это записка, должно быть, от господина Шерубена.

• Предыдущая
• 3/28
• Следующая