Кудесница для князя (СИ) - Счастная Елена - Страница 4

Таскув склонила голову.

– Пусть никогда не оскудеют пастбища, где пасутся твои олени, Альвали. И не тронет огонь лесов, где сыновья твои ловят зверя.

Старик одобрительно улыбнулся. От набрякших век в стороны разбежались благодушные морщины. И другие старейшины покивали на уважительное приветствие.

– Прости нас, аги.  Но мы позвали тебя в столь позднее время, чтобы ты помогла оградить наш паул от беды.

Он махнул рукой воинам у двери. Они вышли, но скоро вернулись, ведя под локти двоих чужаков из тех, кто на тайной тропе ей встретился. И внутри похолодело, когда в одном Таскув узнала своего давишнего пленителя. Руки мужей были связаны за спинами, но казалось, они настолько могучи, что лишь небрежно двинут плечами – и верёвки разорвутся, точно травинки. Ростом они оказались на полголовы выше всех, кто здесь стоял.

Второй пленник был старше невольного знакомца Таскув, но чуть помоложе её отца. Он мрачно смотрел перед собой и достоинства не терял, несмотря на то, что связан. Его пепельно-русые волосы до плеч не несли нитей седины, лицо, рубленое и твёрдое, как у идола, ещё не покрывали морщины, но глаза выдавали каждую нелёгкую зиму, что ему довелось прожить. Так обычно выглядят вожди.

Схваченные вогулами мужчины явственно походили друг на друга. Знать, родичи. Оба по виду воины, хоть оружие у них уже отобрали: но это всегда заметно по особому наклону головы, осанке и выражению глаз. А ещё по силе, что упругими,  точно тетива, волнами всегда исходит от мужей, не раз за свою жизнь проливших кровь. Свою или чужую.

Молодой пленник с живым интересом оглядел Таскув и улыбнулся. Узнал. Да к тому ж маленькая по сравнению с ним – едва до плеча достанет – шаманка, верно, казалась ему забавной. Приятная та улыбка вышла, добрая и только слегка лукавая, будто то, что он оказался в плену, его, скорее, веселило. И Таскув вдруг стало совестно за то, что родичей переполошила, неприятности на гостей навела.

– Охотник Унху сказал, что они пришли тропой, которую знает только наше племя и остяки, – позволив всем вокруг хорошенько разглядеть пленников,  продолжил старейшина. – Их больше, мы привели только вожаков. Мы не знаем замыслов их и не видим истинных лиц. А за этими личинами могут скрываться злые духи.

– И чем же я могу помочь, почтенный Альвали?

– Ты видишь то, что не видят другие. Мы хотим, чтобы ты выяснила, кто они на самом деле: люди или духи. И тогда мы сможем решить, как поступить дальше.

Таскув и так видела, что незнакомцы вовсе не злые духи, но старейшины не поверят,  если она скажет об этом без проведения нужных ритуалов. Среди них есть “знающий” – и он проследит, чтобы всё прошло, как надо. И если возникнет хоть тень сомнения, пленников вряд ли ждёт завидная участь.

– Скажите, кто вы есть, – обратилась Таскув к старшему на их языке.

Говорить на нём её научила мать, а ту – бабушка Тори-эква. Когда-то, ещё до переселения в долину Ялпынг-Нёра, вогулы много знались с чужеземцами,  которые тогда пришли с запада на больших лодках по рекам и верхом на лошадях – по земле.

Воин, кажется, удивился. Но с должным уважением он наклонил голову и проговорил размеренно:

– Я воевода Муромского князя. Зовут меня Отомаш. Я со своими людьми пришёл с юга по велению дружины княжича Ижеслава Гордеича. С ним случилась беда. Его всё больше одолевает неведомая хворь. Он много дней лежал в лихорадке,  и до нашего отъезда ему не стало лучше. Мы боимся опоздать. Дружинный лекарь бессилен, как и волхв. Но мы услышали,  что есть в вашем племени умелая кудесница, которая может излечить от многих болезней. Потому и пошли сюда. А тропу показали нам ваши соседи из рода Мось. По ней мы добрались гораздо быстрее. Со мной мой сын Смилан, – он кивнул на второго пленника. – Мы никому не хотим зла. И уж, верно, мы никакие не духи.

Старейшины мрачно выслушали рассказ того, кто назвался воеводой Отомашем. Не все поняли каждое его слово, но любой из них хоть немного, но знал чужеземный язык.

– А откуда нам знать, что вы соседей наших не околдовали? – высказал сомнение другой старейшина. Тот самый “знающий”, старик прескверного нрава. На его сморщенное, словно осенний лист,  лицо легла тень подозрительности. Остальные согласно покачали головами.

Таскув подавила вздох. Не дождется её сегодня Унху… И обиду в чёрных глазах затаит неизбежно.

– Нечем нам доказать это, верно,  – повёл плечами Отомаш, а сын его сдвинул брови, но взгляда не опустил, мол, нечего нам скрывать.

С вызовом он посмотрел сначала на старейшин, а затем и Таскув, будто она тоже в чём-то их обвинила. Хоть она просто хотела предупредить родичей. А теперь получается, от неё их судьба зависит. От шаманки, которая по молодости даже бубен себе ещё не смастерила – прабабкиным пользовалась, покуда восемнадцать зим не справит. Как она скажет после обряда, так и будет: скажет – люди,  извинятся старейшины,  примут гостей с радушием,  а скажет – духи, живыми им из паула не выйти.

– Ведите их к месту камлания, – поразмыслив, повернулась она к вождям. – Всех ведите.

Люди одобрительно загомонили. Пленников вывели из чума. Таскув вышла следом и отправилась к себе; место камлания находилось недалеко от её дома – всего-то за бубном сходить придётся.

Паул наконец накрыли тишина и спокойствие. Теперь уж остаётся только ждать, что скажет родовая шаманка, а на камлания и вовсе никому хода нет, кроме “знающего” и “хранителя”. Таскув поднялась на пригорок,  где стоял её дом, и огляделась. Не реши она вернуться в паул, чтобы родичей от возможной беды уберечь, уже шла бы об руку с Унху через древний лиственный лес и дальше через каменистую равнину до величественной Пурлахтын-Сори. Надо ли было? Думается, вряд ли чужаки, коли зло в сердце несли, дали бы запросто себя скрутить. Но там видно станет.

У самого порога кто-то перехватил Таскув за руку. Она вздрогнула и в первый миг попыталась высвободиться. Но тут же крепкая знакомая до теплой лёгкости в голове рука обхватила её за талию. Унху нетерпеливо и зло прижался губами к её губам, прошептал между поцелуями:

– Что ж ты обманула меня, милая Таскув?  Сказала – сегодня.

– Не сердись, – она упёрлась ладонями ему в грудь и отстранилась,  заглядывая в лицо. – Неужто не слыхал, что старейшины задумали?

Унху улыбнулся, на смуглом лице сверкнули белые зубы.

– Слышал только, как кричала в небе моя соколица, звала в дорогу, а сама не пришла.

Он снова прильнул поцелуем. И стоять бы так всю жизнь, чувствуя прохладу ночи на щеках и его губы на своих,  да время не ждёт.

– Старейшины меня позвали. Просят пойманных в лесу чужеземцев открыть,  не духи ли злые.

– А и пусть бы на них, – беспечно усмехнулся Унху. – Ты всех предупредила, а что с чужаками дальше станется – не наша забота. Сейчас уйти можем. Немедля.

– Что ты такое говоришь? – Таскув нахмурилась и отступила.  – Хочешь, чтобы невинные люди пострадали?

– Такие ли они невинные?  Что ж ты тогда домой неслась, сломя голову. Верно, потому что в злом умысле их подозревала? Да они нас долго обижали. Когда наш народ зыряне на север гнали, в гиблые земли, те не отставали.

– Давно это было, не нам судить. И уж тем более не мстить их потомкам.

Таскув совсем расстроилась,  не так она хотела с Унху разговаривать и не о том. Не думала, что так всё обернётся с чужеземцами, что их без разговоров пленят, да ещё и духами посчитают.

– Так значит,  не идём сегодня никуда? – разочарованно вздохнул охотник.

– Нет. Домой возвращайся. А меня старейшины ждут. Ещё хватятся. В другой раз решим, что делать.

Решительно она открыла дверь и скрылась внутри. Но как же хотелось вернуться! Она знала, что Унху ещё стоит снаружи и ждёт. Но скоро раздались его шаги и затихли вдалеке.

Таскув обошла очаг и сняла со стены бубен, который всегда висел над её постелью. Осторожно она провела пальцами по упругой коже, что за все лета, кажется, даже ничуть не истёрлась. Что сказала бы Ланки-эква,  узнай она, что правнучка, унаследовавшая её великий дар,  решит им пожертвовать?