Идеальная для колдуна (СИ) - Семенова Лика - Страница 54

Амели пропустила эти слова мимо ушей:

— Все считают, что я продалась?

Отец ответил не сразу. Сглотнул, хлебнул вина:

— Она наговорила сгоряча.

— Продалась?

Теперь он молчал. Трудно было отрицать очевидное. Мать опустила глаза в тарелку:

— Умные люди никогда не верят сплетням.

Амели кивнула:

— А на глупых мне плевать.

* * *

Сесиль не разговаривала с Амели уже почти целый месяц. Но виноватой себя, конечно, не чувствовала. Впрочем, это не имело никакого значения — Амели никогда не была особо близка с сестрой. Зато отец чувствовал за собой вину и смирился с присутствием дочери в доме. И все стало почти как прежде. Разве что на улицу она старалась не ходить без нужды. Молчали, но глазели. Зато теперь Амели получила возможность целыми днями пропадать в кухне, никого не спросив. Порхала, как бабочка. Она скупила половину товара в лавке Марты, и каждое утро начиналось с ревизии запасов. В последнее время мать частенько садилась на стуле у окна и просто смотрела. Молча. Порой приносила вязание, как сейчас. Вязала очередную пуховую шаль для кого-то из девочек. Нужда ушла, а привычки остались.

Амели выглянула в окно, задрала голову, пытаясь разглядеть над кромкой крыш полоску хмурого серого неба. В такую погоду порой просто не было сил. Руки и ноги казались тяжелыми, движения медленными. Иногда Амели даже задумывалась, стоит ли в такой день что-то печь. И верх одерживало, скорее, упрямство. Мать с тревогой поглядывала из своего угла, но молчала. Лишь слышался стук вязальных спиц.

Амели перетерла в медной плошке муку со сливочным маслом, обтерла руки. Мать подняла голову:

— Что будет сегодня?

— Луковый пирог.

Мать лишь кивнула. Амели вдруг охнула, прикрыла рот ладонью:

— Кажется, закончился мускатный орех…

Если так — это целая трагедия! И непременно нужно будет послать Понину в лавку. Она кинулась к шкафчику, в котором были составлены маленькие глиняные горшочки с плотными деревянными крышками. В поисках, откупоривала пробки, нюхала содержимое, ненужное ставила обратно на полку. К счастью, мускатного ореха хватит еще надолго. Амели забрала нужный горшочек, с наслаждением понюхала, но тут же отвернулась, едва не выронив. Ее скрутило пополам в приступе внезапной тошноты. К счастью, желудок ничего не исторг. Она ухватилась за край столешницы, выпрямилась, глубоко дыша и часто сглатывая. Такого не бывало раньше.

Мать бросила вязание и уже стояла рядом. Ее прохладная рука накрыла руку Амели. Она внимательно вглядывалась в ее лицо, будто оценивала. В последнее время Амели часто ловила на себе такой взгляд. Наконец, мать кивнула:

— Амели, ты беременна.

Глава 51

Хотелось рассмеяться. Глупости! Вздор!

— Что за выдумки, матушка? — Амели все же улыбнулась и мелко покачала головой. Даже отдернула руку.

Мать не разделяла этого веселья. Лицо было напряженным, губы плотно сжаты. А взгляд будто резал.

— Я уже несколько дней за тобой наблюдаю. Ты беременна. Даже не отрицай.

— Да нет же! Нет!

Мать пододвинула табурет, опустилась, будто навалилась великая усталость:

— Я четверых выносила и родила. Поверь, дочка, я не ошибаюсь. Сколько у тебя уже крови нет?

Сколько? Да она и сама не обращала внимания. Вот теперь внутрь пробиралась ледяная колкая паника. Студила грудь. Амели поспешно отвернулась, подошла к ведру с чистой водой, плеснула в лицо. Этого не может быть. Не может быть!

Не может!

Ноги стали ватными, руки тряслись. Амели тоже в бессилии опустилась на табурет и теребила заледеневшие пальцы. Бросало то в жар, то в холод. Тут же снова в жар. Кожа взмокла. Наконец, она посмотрела на мать и покачала головой:

— Нет, матушка. Вы ошибаетесь.

Мать лишь неспешно кивнула, со вздохом. Не ей, собственным мыслям. Помолчала какое-то время, раздумывая. Наконец, решительно подняла голову:

— Ты должна вернуться к мужу.

Амели даже выпрямилась от возмущения:

— Ни за что! И завтра же выяснится, что вы ошиблись! Клянусь, матушка, ошиблись! Я не беременна!

Но мать будто не слышала. Смотрела с каким-то грустным спокойствием. С сосредоточенной обреченностью:

— Ты пойми, глупая: чем дальше — тем заметнее. Такое не утаишь.

— Нечего таить.

Мать не отступала:

— Хочешь, врача приглашу. Уж его, наверное, послушаешь.

— Нет! — Амели едва не подскочила. — Не надо никого звать!

Хотелось проснуться. Где-то глубоко внутри Амели точно знала, что мать права, но никак не хотела принимать эту новую реальность, которая в единый миг перетряхнула мир с ног на голову. Будто, убедив матушку в том, что та ошиблась, можно с легкостью избавиться от самой причины. Все это оказалось настолько неожиданным, что никак не желало укладываться в голове.

Нет, Амели, конечно же, думала о детях. Часто, разгуливая с Эн, они обе мечтали о том, какая у каждой будет семья. Сколько детей. Сколько мальчиков, а сколько девочек. Эн непременно хотелось одних мальчиков, она настаивала, что мужья только мальчиков и хотят. Она всегда мечтала быть хорошей женой. А Амели все время представляла чудесных крошечных девочек в розовых муслиновых платьицах. Четверых, как у матушки. И чтобы у каждой дочки обязательно были нежные щечки, как розовые лепестки, поджатые пухлые губки бантиком и светлые кудряшки, как у самых дорогих красивых кукол, которых выставляют в витрины. И, конечно же, огромные чистые глаза, голубые, как небо. Все время представлялось, как она гуляла с крошками в парке у дворца Конклава, тоже вся в розовом муслине, а проходящие мимо роскошные дамы, графини и герцогини, непременно останавливались любоваться и говорили, какие прекрасные у нее девочки. Порой мечты выходили такими красочными, что Амели едва не раздувалась о гордости. Будто все это было наяву.

Но, мечты мечтами. Когда-нибудь. В будущем. Обязательно. Потом.

Но не сейчас!

Вновь бросило в жар, а к горлу опять подкрадывалась тошнота. Мечты были красивыми, но теперь память подсовывала совсем другое, вселяя едва ли не панический страх. Амели, конечно слышала, что такое роды. Как это мучительно и опасно. Иногда мать уходила помогать повитухам, если пришел срок кому-то из приятельниц. Она накидывала на плечи плащ в любое время дня и ночи, и уходила в сопровождении Фелис, торопясь, с таким лицом, что с ней страшно было даже заговаривать. Один раз вернулись в слезах. Умерли оба: и мать, и ребенок. Но тогда эта новость не вызвала в Амели должного трепета. Зато воспоминание об этом сейчас просто сводило с ума. Парализовывало. Она неосознанно прижала ладонь к животу, будто хотела защитить.

Нет, она еще ничего не понимала, не принимала. Все еще пыталась проснуться. Вновь посмотрела на мать, покачала головой:

— Не надо никого звать.

Мать вздохнула:

— Об этом надо сообщить твоему мужу.

Внутри все забурлило:

— Нет! Только не это! — Амели даже подскочила. Да так резко, что на мгновение закружилась голова. Собственный голос звенел в ушах.

Мать повела бровями:

— А как иначе? Ты живешь в родительском доме без мужа. Его визитов за это время отродясь не видали. Как только станет заметно — мигом слухи пойдут, что дитя нагулянное. Что потому тебя и выставили.

Амели лишь качала головой.

Мать вздохнула:

— Уж если себя не жалеешь, да дитя свое, хоть нас с отцом пожалей. И сестер. Мы приняли тебя, огласки не побоялись. После всего, что ты учинила. Но всему есть предел, Амели. Отцу в лицо плевать станут, а девочек приличный человек замуж не возьмет.

Амели опустила глаза. Матушка права. Во всем права. Но что делать ей? Муж выставил ее, даже отцу отписал, чтобы претензий не возникало. Вернуться, как ни в чем не бывало, да еще и наследником обрадовать? Казалось, единственным человеком, который впрямь обрадуется, будет тетка Соремонда. Но никак не муж… Казалось, мозг закипал. Амели лихорадило, будто кровь неслась по венам бушующим пенным потоком. Она с надеждой посмотрела на мать: