Идеальная для колдуна (СИ) - Семенова Лика - Страница 46

Глава 43

Амели стояла у окна, комкая в руках платок. Смотрела, как экипаж ее мужа проехал по главной аллее и скрылся за воротами.

Он уехал. Вместе с отвратительным горбуном.

Ночь прошла в мучениях. Мозг лихорадило, перед глазами вновь и вновь всплывали кошмарные картины. Она снова и снова будто слышала хруст собственных позвонков, тяжелый всплеск воды, и тело погружалось, пока не достигало скользкого илистого дна. Амели будто открывала глаза и сквозь мутную воду видела разбитые черепки, бывшие когда-то статуями. Все время воображалось одно и то же.

А потом видела Нила. Избитого, залитого кровью, немого.

Амели едва дождалась, когда муж уедет. Первое, что она собиралась сделать — пойти в кухню и вытрясти всю правду из тетки Соремонды. Зачем? Зачем она это сделала?

Несмотря на ранний час, Соремонда уже была на ногах. Как сказал Феррандо, скакала, как горная коза. Амели замерла в дверях, только нервно сжимала и разжимала кулаки. Кухарка заметила ее, разулыбалась:

— Доброе утро, госпожа. Ни свет, ни заря, а ты уж на ногах!

— И вы… на ногах, дорогая тетушка.

Соремонда не заметила иронии:

— Ну, чего дать? Молочка?

Амели решительно поджала губы и уселась за стол, на табурет. Соремонда засуетилась, принялась опустошать свои закрома, выставляя на стол все подряд. Амели отхлебнула молока, кивнула тетке на лавку рядом:

— Присядьте, тетушка. Поговорить хочу.

Та привычно обтерла чистые руки белоснежным фартуком, охотно уселась. С ее краснощекого лица не сходила улыбка. Амели вновь хлебнула молока и уставилась на толстуху:

— И что вы мне скажете?

Соремонда повела тонкими бровями, расплылась еще шире:

— Все слышала. Печево твое вмиг разлетелось. Золотые руки, госпожа! Создатель не даст соврать — истинно золотые!

Амели лишь кивала:

— Создатель с ними, с руками. А вот что с ногами, тетушка?

— Что с ногами? — она выкатила глаза, выставила ногу, звонко припечатав пяткой, будто плясать собралась. — Славно все. Как новенькие!

Амели снова кивнула:

— И зачем вы это сделали?

— Что я сделала, госпожа?

Улыбка все еще растягивала лицо, но глаза вмиг погасли, стали тусклыми, забегали. Она все поняла.

— Вы ведь не падали с лестницы, тетушка.

Соремонда поджала ногу и опустила голову.

— И нога ваша ничуть не болела.

Тетка нарочито отмахнулась:

— Подумаешь, нога! Глупости это все. Мало ли что старухе в голову придет.

Амели пристально смотрела ей в лицо:

— Зачем вы это сделали?

Толстуха молчала. Нервно разглаживала на коленях фартук, будто утюжила ткань с неприятным сухим ширканьем:

— Просил уж больно.

— Кто просил?

— Знамо кто — племянник. Ты, говорит, за нами не увязывайся. Дай, говорит, подышать свободно.

Амели уткнулась лицом в ладони, шумно выдохнула:

— Создатель! Тетушка, что же вы наделали? Разве же можно было?

Соремонда подалась вперед, ухватила Амели за руку теплой мягкой ладонью:

— Да что же в том дурного? Что вам, молодым, на гриба старого смотреть. Уж здесь нагляделись.

По простоте своей тетка ничего не понимала, перед самым носом не видела. Амели заглянула в ее лицо:

— Вы видели его сегодня?

Та покачала головой.

Амели подскочила:

— Ах, тетушка! Как бы беды уж не случилось! Где искать его?

Соремонда пожала покатыми плечами:

— Да откуда же мне знать. Сидит где-нибудь в кустах, картинки свои рисует. Что сделается-то?

Амели не хотела больше ничего слушать. Подскочила и вышла из кухни. Первым делом поднялась на чердак, но там встретили лишь встревоженные голуби. Запах птичника едва не сваливал с ног. Амели прошлась до оконца, тронула кончиками пальцев миску с углем, несколько брошенных листов. Был ли он здесь сегодня?

В груди разлилась тревога, и с каждым шагом лишь бесконтрольно усиливалась. Амели все равно чувствовала себя виноватой. Потому что поступила дурно. Потому что не должна была позволять, давать повод. Не должна была поддаваться. Но, в сущности, всего лишь поцелуй. Глупый, ребяческий. Ничего больше.

Ничего больше. Но… она даже остановилась и прикрыла рот ладонью, вспомнив, сколько значения ее муж предает искреннему поцелую. В таком случае в его глазах это настоящее преступление.

Амели спустилась с чердака, вышла на улицу. Огляделась, втягивая свежий утренний воздух. Соремонда предположила, что Нил рисует где-то в парке… Амели подобрала юбки и пошла знакомой дорожкой, огибая замок. Осмотрела весь парк, но отвечали ей лишь птицы в густой листве и вездесущие стрижи, которые неизменно проносились над головой с пронзительным писком. Отец говорил, что этот звук похож на корабельный свисток.

Амели даже спустилась в колодец. Уже без малейшего страха. Но и там было пусто: лишь ряды глиняных болванов — один уродливее другого, и ее статуя, накрытая холстиной. Но на все это сейчас было плевать. Амели даже попыталась выглянуть в фальшивое наколдованное окно, полагая, что Нил мог туда выйти, но на месте проема пальцы чувствовали лишь каменную кладку. Глухая стена — и она-то была самой настоящей.

Внутри скребло гадостное ощущение. Что с ним могли сделать? Он же не преступник, в конце концов!

Преступник… преступников обычно бросают в тюрьму. Амели внимательнее окинула взглядом цоколь, прорезанный почти у самой земли чередой крошечных окон, забранных решеткой. В этом замке наверняка есть тюрьма. Не бывает замка без тюрьмы.

Амели уже знакомым путем спустилась в подвал, прошла мимо лаборатории своего мужа. Шмыгнула, как мышка, на носочках, затаив дыхание, и пошла вглубь широкого коридора, в котором от щелчка пальцами разгорелись факелы. По обеим сторонам виднелась череда низких одинаковых дверей с засовами. Погружаясь в какой-то азарт, Амели дергала каждую, мечась от стены к стене. Чуланы, склады какого-то мусора, винные погреба, кладовые, забитые до отказа. Здесь было столько барахла, что, казалось, замок можно было осаждать несколько лет. Из некоторых комнатушек веяло сухим теплом, из некоторых сквозило, как из открытого зимой окна, и даже на дверных косяках накапливалась наледь. Там в холоде висели на огромных крюках освежеванные туши. Как в сарае мясника зимой.

Уже виднелась лестница с противоположной стороны, и Амели начинала терять надежду. Это могло значить, что ее муж не сдержал обещание, и уже расправился с Нилом. А тетка Соремонда… просто в блаженном неведении. С каждой новой бесполезной дверью это опасение лишь усиливалось, и в груди завязывалось узлом. Крутило, будто вытягивало жилы. Лишить жизни из-за такой малости? Это казалось слишком даже для самого отъявленного ревнивца.

За предпоследней дверью оказалось почти пусто. Лишь скупой луч света отбрасывал на каменный пол размазанный светлый квадрат. Приглядевшись, Амели, наконец, поняла, что Нил сидел на каком-то подобие кровати в самом темном углу, обхватив колени и прислонившись спиной к стене.

— Нил! — Амели бросилась внутрь, села рядом и коснулась его щеки. Но тут же отпрянула: — Создатель, что это?

Нил лишь едва заметно усмехнулся и прошелестел:

— Не надо, не смотри.

Но Амели делала все наоборот: смотрела пристально, не в силах оторваться, и холодела:

— Они тебя били?

Он снова усмехнулся:

— А разве не видно?

— Создатель! Кто? Неужели, сам?

Здесь было плохо видно, но на лице отчетливо различался кровоподтек и длинная багровая ссадина через всю щеку, покрывшаяся коркой.

Нил лишь отвернулся:

— Зачем ты пришла?

— Переживала за тебя. Он сказал… что решит нашу участь, как вернется.

Нил рассмеялся. Разжал, наконец, пальцы, опустил ноги:

— Не обольщайся, он уже все решил. Дело лишь во времени.

— И что он решил?

Нил не ответил. Лишь посмотрел так пристально, изменившись лицом, что пробрало все внутри, перетряхнуло. Не может быть. Слишком ничтожная вина.

— Не может быть! Ты не можешь знать наверняка! Не может быть! — Амели сама удивилась своему напору, но смотрела в его лицо, и голос слабел. — Не может быть. Он не может быть настолько жесток.