Под знаменем Сокола (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев" - Страница 94

Когда Иегуда бен Моисей вечером после битвы отыскал Всеславу в ее покоях, она сидела, укрывшись среди многочисленных ковров и занавесей, и снедаемый жаждой кинжал трепетал у неё в руках, прижатый к сонной артерии. Несколько служанок, рыдая в голос от страха, молились в соседней комнате.

Услышав в коридоре тяжелые властные шаги, девушка едва не пустила свое оружие в ход. Кто бы ни пришел сейчас в покинутый хозяевами, омываемый кровавым закатом дом, ничего хорошего его оставшихся обитателей не ожидало. Да и кто сюда мог пожаловать в час позора и поражения, когда лучшие из сынов этой земли пали на поле брани, а уцелевшие в ужасе бежали прочь из города, надеясь спастись от горькой участи, на которую их властители столько лет обрекали других.

Пожалуй, Всеслава сейчас бы обрадовалась даже Мстиславичу. При всем своем беззаконии Ратьша хотя бы уважал в ней княжескую кровь. Но по городу уже после полудня поползли слухи о том, что алп-илитвер Хордаба, как самозвано именовал себя дедославский княжич, убит, и девушка испытывала по этому поводу больше горя, нежели радости. Конечно, приди сюда со своими людьми дядька Войнег или Хельги Хельгисон, она бы и от них не узнала никакой обиды, но, запутав с помощью игрецов по дороге из Булгара свой след, она, увы, сделалась невидимой и для врагов, и для друзей. А что до Давида и его отца, живы ли они. Ох, Неждан, Нежданушка, сокол ясный! На кого покинул голубку свою?

— Ну, полно, девочка, времени нет.

Когда Всеслава кинулась к нему на грудь, припадая лицом к покрытым пылью и засохшей кровью потускневшим пластинам доспеха, на глазах Иегуды бен Моисея выступили слезы.

— Где Давид? Что с ним? Он жив? — с нарастающей тревогой вопрошала Всеслава, кидая в дорожную котомку, что под руку попадет.

Тархан положил сверху шкатулку с драгоценностями. У порога, сокрушенно прижимая к себе свитки Торы, топтался ребе Ицхак.

— Давид остался на другом берегу с моими людьми. Он ждет тебя.

При этих словах Иегуда бен Моисей странно посмотрел на Всеславу, словно желая добавить что-то еще, но вместо того отвернулся, делая вид, что продолжает сборы.

Хотя они ехали верхом, двигаться приходилось очень медленно: узкие извилистые улочки были буквально запружены искавшими спасения людьми. Кто-то пытался грузить добро на телеги, кто-то потерял в давке и быстро надвигавшейся темноте своих родных, кого-то прижали к стене, кого-то опрокинули наземь. В опустевших лавках и мастерских уже хозяйничали мародеры. Оставшиеся без присмотра холопы и чернь, не заботясь о собственной участи, беззастенчиво расхищали имущество хозяев. С веселыми песнями и похабными шутками они разоряли погреба и кладовые, набивая утробу запретной прежде для них изысканной снедью, которую запивали заморским вином, наматывали вместо тюрбанов или портянок бесценные паволоки, навешивали жемчуга и самоцветы на немытые шеи таких же пьяных чернавок.

Уста свободных горожан источали лишь молитвы и проклятья. Побежденные насылали кары Господни и казни египетские на головы Святослава и людей из страны ас-саккалиба и в один голос проклинали царя Иосифа, в день испытаний покинувшего свой народ. О том, что эль-арсии, надежа и опора каганата, сегодня обнажили мечи лишь для того, чтобы прикрыть постыдное бегство царя, не судачили только ленивые. И слезы гнева и обиды закипали в усталых глазах брошенных на произвол судьбы неудачливыми вождями защитников Града, чьи оборванные халаты и посеченные щиты то тут, то там мелькали в толпе.

За стенами отступавшие ратники составляли большинство. Кто-то ехал верхом, кто-то держался за стремя, кто-то брел без дороги, шатаясь и смахивая капли крови, сочившейся из-под повязки, наспех перехватившей разбитую голову, кто-то опирался на плечо такого же измученного товарища. Кого-то везли на телеге или крытой повозке, кто-то болтался, поддерживаемый родичем или побратимом, в седле или привязанный меж двух лошадей в сооруженной из конской упряжи люльке. Завидев тархана, даже тяжелораненые воины собирали остаток сил, чтобы поприветствовать его и поблагодарить за доблесть. Те, в ком еще не угасла воля к борьбе, спрашивали, куда идти и какие будут указания. Несколько сотен смельчаков, вдохновленные присутствием хана Ашина, решили остаться на подступах к граду. Но что они могли?

И воины, и горожане, глядевшие с ужасом в сторону полуночи, видели, как оттуда надвигается нечто, напоминающее гигантскую тень от грозовой тучи. И словно зарницы в лучах заходящего солнца блестели наконечники копий и лезвия мечей. То наступала русская рать.

Хотя Всеслава, как и другие, испытывала трепет и страх, к ним примешивалась законная гордость. Все-таки одну двадцатую победоносного воинства составляли ее соплеменники. Неужели им удалось освободиться от постыдного ярма, неужели кровь князя Всеволода и ее возлюбленного наконец отомщена. Ах, Неждан, Нежданушка! Сокол ясный! Почему не дожил ты до великого дня? Ее охватило жгучее желание оказаться там, по другую сторону бранного поля, среди переполненных ликованием, смелых, веселых людей, чтоб навстречу ей на лихом коне летел взявший на меч ненавистный город лада милый Неждан.

Но потом, когда они, наконец, добрались до сокрытого зарослями и болотами походного лагеря, где ждал их Давид, девушка вспомнила о слове, которым связал ее отец и которое она подтвердила, дав клятву во время церемонии Тенаим. Негоже оставлять нареченного жениха в годину испытаний и бед. Да и что ее ждет, коли добрые боги позволят вернуться домой? Позорное вечное девичество подле стареющего брата, постылый брак?

Среди раненых, которых удалось вынести с поля боя, она видела Мстиславича. Вежды его были сомкнуты, черты осунувшегося лица искажала жестокая боль. Какой-то местный табиб с помощью устрашающего вида снадобья пытался остановить кровь, хлеставшую из широкой раны на его груди. Очесок и Костомол, которые и из этого выбрались невредимыми, хлопотали рядом. Всеслава так и не узнала, удалось ли Ратьше одержать победу над костлявой или в горючих песках на берегу моря Хвалисского он нашел свой последний приют (раненых и обоз пришлось оставить на одном из островов устья), но встречи с ним не желала ни на этом свете, ни в мире ином.

— Ты все-таки пришла!

Желая поскорее убедиться, что он не грезит наяву, Давид попытался подняться с сооруженного из войлока и овчин убогого ложа.

— Я твоя невеста и хочу, чтобы ты жил, — улыбнулась ему княжна.

— Разве отец тебе не сказал? — в голосе юноши вместе с радостью звучало удивление.

— У нас было мало времени для разговоров. Он вкратце описал битву, а также поведал о каком-то громе земном, который едва не стал причиной твоей гибели.

— И все? — казалось, молодой Ашина ждал еще каких-то подробностей. — Значит, мне просто померещилось, — горестно вздохнул он. — Грудь болит, — его запавшие еще глубже глаза наполнила смертельная тоска. — Недуг совсем затуманил разум, сокрыв от него смысл знаков священных книг, а мой бедный дед и вовсе видит в них только то, что угодно ему. Столько благих пророчеств, и ни одно не сбылось!

— Не отчаивайся! — попыталась ободрить его Всеслава. — Возможно, для их осуществления еще не пришло время.

— Или они сбудутся, но не с нами и не здесь.

Хотя ребе Ицхак успел вынести из града и шкатулку со свитками, и почти все необходимые для наблюдений за звездами приборы, Давид ему больше не помогал. Изнурительные дневные переходы, а на пути к устью им постоянно приходилось то прорубаться сквозь заросли ивняка, то переправляться через бесчисленные рукава, протоки и ерики, то брести по пояс в грязи, преодолевая лиманы и болота, настолько изматывали его, что вечером у него не всегда хватало сил даже на еду. Едва приклонив усталую голову, он забывался, и лишь для того, чтобы проснуться от мучительного кашля или кошмарных видений, вызванных тревогой и душным, наполненным зловонными испарениями воздухом. В степи и предгорьях дышать стало легче, зато увеличилось и количество опасностей, подстерегавших в пути.