Под знаменем Сокола (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев" - Страница 91

Иегуда бен Моисей обернулся, и меч застыл у него в руке. На лице появилось, непередаваемое выражение смешанного с недоверием и страхом удивления, боли и радости.

— Илия! — разобрал Неждан движение истомленных знойной страдой губ.

Только сейчас он сообразил, что старший Ашина, своими глазами видевший, как стрела пронзает грудь отрекшегося от него первенца, не чаял увидеть его среди живых! Вместе с этой мыслью пришла другая. Бывший корьдненский гридень понял, что, несмотря на пролегшую меж ними кровь, а, не считая булгар и печенегов, руссов и славян Иегуда бен Моисей сразил не меньше, чем он хазар, ни он, ни тархан не сумеют друг друга убить. Понял это и старший Ашина. Подняв коня на дыбы, он скомандовал своим людям отступить.

— Что это с ним? — не понял Чурила. — Я уж думал все, конец, братцы, пришел!

— И на Незнамова чего это он так уставился? — подхватил Сорока. — Точно раздумывал, убить или золотой казной наградить.

Немного приобщившийся ведовства внук повитухи Хеймо только печально улыбнулся:

— Вы разве не поняли? Это же его отец!

***

Из последних сил пытаясь сохранить боевой порядок, теряя лучших воинов, хазарская конница отходила к полуденному краю поля, где большой полк перемалывал в своих жерновах урманскую пехоту бека.

Хельгисон краем плаща вытер липкий от крови черен меча. Неждан не мог поручиться, чужая это была кровь или опять своя:

— Ну, а теперь посмотрим, каким игроком покажет себя царь Иосиф.

— Что ты имеешь в виду? — вопросительно глянул на брата хан Камчибек.

— В резерве у хазар остались только эль-арсии, — пояснил Хельги. — Бросив их сейчас в битву, бек еще может вырвать победу из наших рук: большой полк еще одну атаку вряд ли выдержит, конница тем более. Но в случае, если эль-арсии потерпят неудачу, а мы приложим все усилия, чтобы именно так и произошло, или ляжем костьми, царь Иосиф потеряет не только Град, но и гвардию.

— Я бы на его месте рискнул! — воскликнул пылкий Аян.

— А я бы подумал, — покачал головой более опытный и рассудительный хан Камчибек. — Поставить все на неизвестную лошадь… А это тебе не той!

Но в запасе царя Иосифа имелось еще одно оружие, о котором даже Хельги, привыкший знать о противнике все, не мог просто предположить.

Когда над степью поднялся покрытый серебряными пластинами щит, размером с дом, Неждан подумал, что на землю пало солнце, не выдержавшее ужаса сегодняшнего дня, или в неурочный час взошла луна.

— Что это? — с таким же как у Незнамова сына суеверным страхом воззрился на братьев Аян.

— Они вывели на поле кагана, — пояснил хан Камчибек.

— Такого не случалось уже лет сто, — заметил Хельги.

— Двести, — поправил его старший Органа.

«Бедный мальчик!» — подумал Неждан.

Бледнее лунного серебра, в белых жертвенных одеждах, на снежно-белом жеребце Давид бен Иегуда ехал перед щитом, который везли на повозке, запряженной десятком могучих тяжеловесов. Усыпанная драгоценными каменьями сабля юного поэта покоилась в ножнах, измученную грудь не прикрывала кольчуга или иной доспех: Давид и в седле-то держался только неимоверным напряжением воли. Да и к чему доспехи тому, чья плоть, не успев расцвести и познать радости жизни, заживо обращается в тлен, когда безо всякого меча или стрелы любой миг может разлучить тело с душой. Душа, впрочем, и так рвалась наружу, ибо песня, которую, подобно Хельгисону, он складывал в этот великий и страшный миг, равнялась для него такому же подвигу, как пение снегиря в лютый мороз.

Появление кагана на поле мигом изменило картину битвы. Обратившиеся было в паническое бегство огузы, завидев серебряный щит, вернулись обратно на поле боя, готовые лучше погибнуть от вражеского меча, нежели быть испепеленным несущим смерть взглядом тени Бога на земле. Глаза черных хазар и в особенности жителей Итиля, в ужасе и смятении обращенные на родной Град, зажглись надеждой, возвращавшей мужество. Они сумели сплотить ряды и вновь двинулись на русские дружины.

— Ух, ты! Эк, зашевелились, поганые! — покачал головой Сорока, из-под руки, разглядывая серебряный щит. — Можно подумать, это не тень, а сам хазарский бог спустился на поле боя!

— Все-таки это их земля, — с уважением глядя на запыленных, черных от солнца и усталости вершников, заметил Хеймо.

Подобно Сороке, ратники дружин правой руки и большого полка смотрели на знамя кагана как на невиданное диво, о котором интересно будет дома у теплой каменки рассказать, но не более. Выдумают тоже, тень Бога на земле. Что может какой-то там невидимый хазарский бог сделать им, Даждьбожьим внукам, которых и Перун, и Велес хранят. Что же до христиан, — их в войске и, в особенности, в дружине насчитывалось тоже немало, — они и вовсе полагали, что хазары и их единоверцы, отвергнув явившееся их народу Воплощенное Слово, на сотни поколений вперед навлекли на себя Божий гнев. Решили еще повоевать, пусть их, день еще не кончен. Это, конечно, их земля, но Правды с ними нет!

Иначе обстояло дело у печенегов. Дети Великой Степи, они молились тем же богам, что и черные хазары с огузами, поклонялись тем же святыням, верили в те же запреты. По их глубокому убеждению, один взгляд на серебряный щит приносил человеку мгновенную, мучительную смерть. Несколько воинов, сраженных силой внушения, сразу упали замертво. По рядам пошло волнение, переходящее в панику. Страх объял даже воинов племен Куэрчи Чур и Явды Эрдим. Они не дрогнули перед врагом из плоти и крови, но сражаться против древнего ужаса, который нельзя даже называть, против тайны, ниспосланной самими великими тенгу! Что же до воинов племен Сура Кулпей и Була Чопон, то они, так же, как прежде огузы, не разбирая дороги, сбивая с ног своих товарищей, бросая на произвол судьбы семьи и добро, мчались, куда глаза глядят, следуя примеру своих вождей.

— Куда вы?! Вы же давали клятву! — пытался увещевать бегущих хан Камчибек, воины которого хоть и трепетали перед каганом, но покидать поле боя не смели, дабы не запятнать свой род на несколько поколений вперед несмываемым позором.

— Кого вы испугались? — обращался к своим воинам, пытавшимся сражаться с закрытыми глазами, молодой Аян. — Вы разве не видите, что их каган это мальчишка, который, того и гляди, выпадет из седла от слабости!

— Ну и союзнички, ядрить их налево! — ругался Торгейр, которого спасающиеся бегством печенеги едва не сбили с ног. Весь этот день отчаянный десятник держался в полушаге от Хельгисона, на пару с Маликом прикрывая его спину. В начавшейся сумятице он потерял любимого вождя из виду и теперь злился на себя и весь белый свет. Впрочем, Лютобора искал не только он.

— Где наставник? — допытывался у Торопа Инвар, сам недавно вернувшийся к своей сотне.

Мерянин не отзывался. Одну за другой он выпускал стрелы из лука, исполненный убеждения, что единственный способ доказать уязвимость и даже смертность кагана это попытаться убить его. Хотя Тороп слыл непревзойденным стрелком, пока его усилия не увенчивались успехом.

Что же до Хельгисона, то Неждан всегда полагал, что ему, лучшему в войске певуну и сказителю, Велес ворожит, выводя невредимым или хотя бы живым из самых безнадежных ситуаций. Сегодня же Незнамов сын сумел убедиться, что вещий Хельги, похоже, и сам владеет кудесами, позволяющими ему перемещаться не только из одного мира в другой, но и в мгновение ока переноситься туда, куда вздумается. Ибо его неожиданное появление в самом сердце хазарского войска, на расстоянии двух или трех десятков шагов от щита кагана, иначе, чем колдовством, никто бы не взялся объяснить.

Но чудеса на этом не закончились. В руке у побратима мелькнул горящий фитиль, а потом он с силой бросил в повозку какой-то предмет. Несколько мгновений ничего не происходило, затем раздался жуткий грохот, многократно перекрывший шум битвы, и повозка буквально взлетела на воздух, а на ее месте образовалась обширная яма глубиной в человеческий рост. Щит кагана, точно хрупкий сосуд веденецкого стекла, разлетелся вдребезги, его осколки раскидало по всему полю. Сила удара оказалась настолько велика, что лошадей и их возниц буквально разорвало на части. Все, кто находился на расстоянии десяти-пятнадцати шагов, попадали с ног.