Под знаменем Сокола (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев" - Страница 60

— Да тебе, коке, я вижу, не терпится удалью похвастать! — смуглое лицо булгарского темника осветила улыбка. — Погоди, навоюешься! Как бы не пришлось еще защищать град от руссов.

— Ах, какой он храбрый, какой сильный! — замирала от восхищения, оставшись с Всеславой наедине, до беспамятства влюбленная в жениха Диляра. — В этом году во время Акатуя он всех батыров победил!

Всеслава знала, что во время Акатуя или, как его по-другому называли, Сабантуя, праздника встречи весны, начала пахотных работ и первого выгона скота на пастбище, молодые батыры и заслуженные воины соревновались друг с другом, показывая удаль, привлекая удачу и милость духов-хранителей к своему роду и земле. Булгары верили, что победитель состязания уподобляется древним батырам, которые денно и нощно стоят у края земли по всем четырем сторонам света, оберегая мир людей от чудовищ.

В прежние еще кочевые времена среди победителей состязаний выбирали вождей и военачальников, способных повести свой народ к тучным землям, обильным водой и травой, отражая вражеские набеги. Подобное, говорили, происходило раньше и у славян на Велесовой неделе. Ах, если бы в земле вятичей и нынче сохранялся подобный обычай, ее Неждан уж точно князем не меньшим, нежели Ратьша, ходил бы. Счастливая Диляра! И случается же у людей такое, чтобы нареченный жених был одинаково и родителям, и невесте мил!

— Ну, ты понимаешь, — объясняла дочь хана Азамата, умильно глядя на княжну блестящими бархатными глазами с нежной поволокой. — Мы же с Аспарухом вместе росли. Он меня на пять годов больше и потому был как старший брат. Через канавы и ручьи на руках переносил, занозы вытаскивал, а один раз, когда меня на лугу гадюка укусила, пока слуги побежали за лекарем, сам, как нужно, сделал надрез, отсосал кровь и прижег.

У Всеславы задрожали губы: почти то же самое она могла рассказать про Неждана. Вот только родне и нарочитым он никак не приходился ко двору.

— Ну, вы с ним прямо как Фархад и Ширин! — восхищалась, слушая их историю, Диляра. — Помнишь, про них Фатима рассказывала, как раз недавно. — Фархад тоже, хоть и родился простым каменотесом, показал себя настоящим батыром и человеком куда более достойным, нежели шах Хосров!

В конце басни, не вынеся предательства и козней коварных царедворцев, Фархад обратился в каменный утес, а Ширин разлилась у его подножия рекой. Не менее печально заканчивались и другие любовные истории.

— Ну что ты!

Диляра от избытка чувств обнимала подругу.

— Вот увидишь, у вас все будет хорошо! Твой Неждан теперь воевода. Вот побьет хазар, неужто твой брат отказать ему посмеет? Поскорей бы уже эта война заканчивалась! Мочи больше нету ждать! Отец ни о чем другом и думать не может, и Аспарух туда же. О чести великой все грезит, о подвигах, о славе! А свадьбу все откладывают и откладывают!

И, не слушая старую Фатиму, стращавшую девушек магометанским адом, глубинным слоем нижнего мира, в котором в девяти котлах под присмотром слуг шайтана вечно варятся души нечестивцев, вместо того, чтобы повторять суры Корана, Диляра бесконечно примеряла наряды и украшения, подводила глаза сурьмой. А то созывала служанок и пускалась в пляс под песни о любви, перемежая булгарские и савирские танцы с арабскими и персидскими, которые ей показывали привезенные из-за моря Хвалисского невольницы.

— И что тут нечестивого, — пожимала округлыми плечиками в нарядном шупаре ханская дочь. — Разве Аллах не создал женщину, чтобы угождать супругу? По нашей вере молодым нельзя особо общаться, иные лицо невесты лишь на свадьбе и увидят, а меня Аспарух, пока я в возраст не вошла, видал не только без платка, но и без рубашки! А вдруг он и после свадьбы посмотрит на меня только как на сестру? Он воин храбрый, у него в гареме невольницы, почитай, со всего света. Захочет — еще и вторую жену возьмет! Серебра-то у него для этого достанет!

— Мне с Нежданом проще, — улыбнулась Всеслава. — Он вслед за побратимом принял в Ираклионе христианство, а по этой вере мужчина выбирает одну жену на всю свою жизнь.

— А что делать, если погибнет в бою или умрет от болезни его брат или отец? — почти испуганно воскликнула Диляра. — Оставлять его жену, которая не мать, безо всякой поддержки горькой вдовицей, как в сказании о Тахире и Зухре? Мать Аспаруха, когда ее муж пал в бою, один из его дядьев второй женой взял, а сестра моя Джамиле, едва закончила носить траур по своему первому супругу, за его меньшого брата пошла, хан Кубрат об иной избраннице и не мыслил. Это дело благое. Сам пророк Магомед так завещал: он-то брал на себя заботу о женах и детях всех своих погибших соратников.

Всеслава знала, что в земле вятичей и других славян существовал схожий обычай не только между кровными братьями, но и среди побратимов, но, представив подруженьку Мураву женой Неждана или помыслив о себе, как о супруге Лютобора, почувствовала смущение и стыд, горячо обжигающие ланиты. Хорошо, что крестовое братство едва не крепче кровного.

— Жена брата — почти что сестра, — попыталась объяснить она Диляре то, что слышала от Муравы и других христиан. — Стало быть, о ней, как о сестре или матери надобно заботиться!

— Брат — это не муж! — возразила, звеня браслетами и монистами, булгарская красавица. — Брат на ложе к сестре не взойдет и темной ночью не приголубит! Стало быть, наш обычай лучше!

И, показав розовый язычок меж ровных, белых зубов, она вновь принялась ритмично покачивать бедрами в такт звукам саза и дойры:

— Попробуй повторить за мной, Всеслава малика! Наука нехитрая! Не на людях же, как вы танцуете в своем краю! Думаю, наша пляска твоему Неждану по нраву придется, какую бы веру он в этом Ираклионе не принял!

Всеслава невольно прыснула от смеха. Хотя она и сама знала толк в многовертимых плясаниях и знатной танководницей слыла не только по высокому родству, некоторые заморские увертки она бы, верно, постеснялась показать любимому и в ложнице наедине. Да что это за пляска, стыдоба одна! Зато булгарские, арбские и персидские песни она перенимала охотно и нередко пела их по просьбе Диляры и ее родни, чередуя со славянскими или финскими.

Перебирая как-то струны саза, обращаться с которым оказалось не сложней, чем играть на гуслях, девица вспомнила запавшую ей почему-то в душу песню о цветущей яблоне, ту самую, которую сложил на Ратьшином подворье Давид бен Иегуда. Кажется, слышала она ее где-то в другой жизни и петь никогда не пыталась. А вот надо же, под сенью пышного сада, среди многоцветных ковров, украшенных затейливой резьбой и мозаикой стен, песня далекой земли, словно зерно, упавшее в привычную ему почву, зазвучала, окрепла и расцвела, окрашиваясь новыми соцветьями и созвучьями.

— От кого ты слышала этот напев, девонька? — осторожно поинтересовался, едва княжна закончила, хан Азамат. — Тонцы заморские, да заведены на хазарский лад.

Всеслава не сочла нужным таиться. Поведала все, как есть.

— Далеко забрался, старый бирюк, — покачал головой булгарин. — Все носится по землям данников, надеется былое величие каганата возродить. Нынче, говорят, в Обран Оше объявился.

— Это ты, батюшка, про хазар тархана толкуешь?

Диляра, расшивавшая для жениха золотыми и серебряными нитями шелковый чапан, подняла увенчанную нарядной тухьей хорошенькую головку.

— Про него, девонька, про Иегуду бен Моисея.

— Какой же он страшный боец! — со смесью ужаса и уважения вымолвила девушка. — Когда он вышел против моего Аспаруха, я так испугалась. Хорошо, что бились на поясах, не насмерть! А то как бы не случилось беды! Юного Давида, сына его, только жалко. Рахим говорит, что он вряд ли доживет до следующей весны.

— Давид бен Иегуда слишком добродетелен и прекрасен душой для этого несовершенного мира, — погрустнев, заметил хан Азамат. — Таких Аллах чаще всего забирает к себе. Впрочем, если бы не хазарские предрассудки и не козни могущественной родни, Иегуда бен Моисей мог бы гордиться еще одним сыном.

Всеслава, сделавшая глубокий вдох, едва сумела выдохнуть. Удивительная догадка, которой она не посмела поделиться даже с Анастасием, находила свое подтверждение. Навострил оттопыренные уши и Держко, присутствовавший при беседе на правах игреца-забавника и друга княжны.