Под знаменем Сокола (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев" - Страница 17

След этот давно уж занимал Войнега. Вроде бы, по размеру и по форме отпечатки лап напоминали волчьи, и их обладатель шел по лесу так же уверенно, как серогривый, в прыжке преодолевая сугробы, перемахивая через поваленные стволы и рытвины. Переходя же на шаг, он почему-то начинал ступать, как рысь, разворачивая носки и ставя лапку за лапку. Да и петли, которые он выделывал вокруг лыжни, выдавали осторожную кошачью повадку. Нет, это определенно не волк! Да и Неждан, если предположить, что лыжню проложил он, а не кто-то другой, не потащил бы с собой своего серого товарища. Бедный Кум еще кутенком несмышленым по княжьему двору бегал, когда псы поднимали тревогу на весь Корьдно.

При приближении Лютобора дворовые пустолайки и борзые кобели обычно тоже поднимали шум, хотя зверь, сопровождавший русса, к волчьей породе отношения не имел. Царственный пардус, лучше любой гончей настигавший зайцев и косуль, умел не только рычать, но и мурлыкать. Да вот и он сам, легок на помине. Золотистой тенью петляет между деревьев, точно твой кот, разве что несется на своих длиннющих ногах быстрее любого волка.

Пока Малик, так звали пардуса, получал от хозяина причитавшуюся ему порцию ласки, с горушки на лыжах лихо спустился ладный парнишка. Тороп, сын охотника с порубежья земли вятичей, все лето просидевший с воеводой на одном весле, знал досконально как здешние края, так и увертки местных жителей, и, похоже, сам вызвался на вороп. Его возвращение могло означать либо то, что Неждан его все же перехитрил, либо что парень имеет новости, не терпящие отлагательства.

— Ну что там? — окликнул его воевода.

— Не нравится мне все это, — ломким мальчишечьим баском отозвался Тороп.

— Что именно?

— Да ведет себя этот «птенчик» слишком уж беспечно. Идет себе, не особо таясь, будто не предполагает и возможности, чтобы за ним проследили.

— А что тут удивительного? — подал голос длинный и тощий гридень, единственный из новгородцев выглядевший на лыжах (да и без них) смешно и несуразно. — Возвращаясь с любовного свидания, всяко нетрудно и голову потерять, точно тетереву на току.

— Это ты из своего опыта, Твердята, говоришь? — поинтересовался его ближайший спутник, невысокий и черноволосый парень, а вернее, молодой муж, прозывавшийся Тальцом и нянчивший недавно рожденного первенца.

Гридни заулыбались: все ведали, что Твердята, несмотря на все старания, особого успеха у девок не имел.

Хельги остался серьезен. Он прищурил чуть приподнятые к вискам глаза, глядя из-под руки в морозную даль, провел рукой по шраму на щеке.

— Не таится, говоришь?

Отрок кивнул.

— Продолжай следовать за ним на том же расстоянии, — приказал вождь. — В самое пекло не суйся. Заметишь что неладное — дай знать. Разговоры отставить! — строго глянул он на гридьбу. — Держать ухо востро, луки приготовить, но без моей команды не стрелять!

Отрок вслед за пардусом лихо одолел подъем и исчез. Гридни немного подождали, переводя дух, а затем последовали за ним.

***

Зимний дремотный лес, словно приобщенный тайн иного мира вещий кудесник, безо всякого бубна колдовал и ворожил. Морочил голову обманчивостью стылой неподвижности, дразнил тишиной, оглушающей и властной, словно рев пожара или грохот битвы, где каждый шорох, шепот и шелест, попав в капкан злого насмешника-эха, возвращался обратно искаженным и вывернутым, а хруст случайно задетой ветки бил в ухо не хуже кулачного бойца.

Тропа, шедшая краем Смердячьего болота, петляла и путалась, точно речь человека, врать не умеющего, но делать это почему-то принужденного. Она то зарывалась в непролазную чащобу, то продиралась по бурелому, то прыгала по кочкам, которые никакой мороз не мог отучить от скверной привычки плясать под ногами трепака. Ибо там, внизу, в смрадном гнилом чреве, временами вырываясь на поверхность, полыхал негасимый огонь, а даль, несмотря на мороз, застилала какая-то зыбкая и волглая мгла.

Эти дикие, глухие места, хоть и изобиловали ягодами и дичью, пользовались славой дурных и гибельных для людей. Да что тут говорить! Болото — прямой лаз в потаенный исподний мир, откуда выползает на поверхность алчущая живой крови нечисть и нежить. Войнег хоть и не мог никого заприметить или уловить движение в беспорядочном переплетении сломленных буранами, укутанных туманом ветвей, уже давно ощущал взгляды, следящие за ним. Ой, щур меня, щур! Прочь, Мара, прочь, навья отринутая!!!

Впрочем, по здравом размышлении, следовало бы нынче подумать не о навьях, а о вполне осязаемых существах, в жилах которых, как давеча рек Анастасий, текла все та же руда-кровь. Люди Соловья оберегали свои владения.

— Похоже, они нас заметили! — на родном наречии произнес ромей, тревожно втягивая чуткими ноздрями сырой болотный воздух.

— И уже давно, — на том же языке невозмутимо отозвался Лютобор. — А на что ты рассчитывал? Они такие же воины, как и мы.

— Но их в два или три раза больше, — шевельнув черными усами, поправил лук новгородец Талец.

— И если они захотят, положат нас всех на этом месте, не потеряв ни единого человека! — улыбнулся щербатым ртом десятник Торгейр.

— Это вряд ли, — покачал головой воевода. — Если бы они этого хотели, то давно бы уже сделали. Они чего-то ждут, и мне кажется, я знаю, чего.

— А как же Тороп? — с тревогой спросил Анастасий.

Хуже прочих разбиравший грамоту следов, ромей, тем не менее, увидел, что лыжня, верой и правдой служившая им, попетляв немного между кривых сосен, взяла да и оборвалась, сменившись неровной цепочкой следов. Причем, оставивший их был явно выше и тяжелее юного отрока, и Войнег уже видел отпечатки этих ног в овраге возле тел похитителей Всеславы и нынче на княжьем дворе.

Но воевода остался спокоен:

— Тороп не настолько прост, чтобы дать себя в обиду. Наверняка он где-то здесь, только не имеет возможности подать нам какой-то знак.

Словно в подтверждении этих слов из самой гущи бурелома, протиснувшись между корягами, выбрался пардус. Подошел к воеводе, потерся возле ног. Войнег приметил, что к ошейнику зверя привязана маленькая бронзовая утица, мерянский оберег, который носил отрок.

— Дальше я пойду один, — все тем же спокойным тоном сообщил товарищам Лютобор.

— Я тебя не оставлю! — порывисто шагнул вперед Анастасий. — Я сестре обещал!

— А мы — своей боярышне! — поддержали его новгородцы.

— А я никому и ничего не обещал, но хоть сидел с Нежданом два года вместе у весла, а одного тебя в его логово не пущу, — решительно заявил Радонег.

— Да не обижай ты ребят, Хельгисон! — подытожил Торгейр. — Половине из нас до смерти охота повидать старого боевого товарища, а остальные умрут от разочарования, если не познакомятся ближе с таким прославленным человеком, как Соловей!

На том и порешили.

Ведомые Маликом, безошибочно отыскивавшим Нежданов след, они немного поплутали по кочкам, обогнули зловонную ржавую трясину, слегка припорошенную желтоватым снежком, и вышли на заброшенную, много лет не обновлявшуюся, но, тем не менее, еще крепкую, добротно проложенную гать. Теперь Войнег понял, где надумал укрыться от княжьего гнева обложенный со всех сторон Неждан-Соловей.

Сам Добрынич здесь никогда не бывал, но про это место слышал достаточно, чтобы захотеть немедленно повернуть и бежать отсюда восвояси. Ибо про Тетерин рудник, а гать вела именно туда, любили посудачить рядовичи долгими зимними вечерами, когда спать еще неохота, а лучину жечь ни к чему, и на ум лезут всякие басни про проделки домового и козни кикиморы, про прыг-траву и огненного змея. Этим местом старые няньки пугали непослушных детей, а беззубые деды в назидание пострелятам постарше сказывали о страшной Тетериной судьбе.

Жил много лет назад рудокоп Тетеря. Жил себе не тужил, руду на болоте копал, весь Корьдно ею снабжал, с мастерами из иных земель приторговывал. Сказывали, сам Владыка Исподнего мира, которому он чем-то угодил, секрет ему открыл, как кровь-руду земную наружу выгонять да в крепкий булат оборачивать. И все шло, текло хорошо. Только вот однажды гордыня ли его обуяла, жадность ли неслыханная сухоту навела, а задумал Тетеря жилу Велесову найти, из которой сколько ни черпай, не вычерпаешь. Булгары сказывали, у них на восходе в каменных горах давно такие разведаны, руда из них, железная ли серебряная, сама наружу течет.