Обреченный на смерть (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 3

— Нет, я не понял — что это за шутки?

Недоумение переросло в ошеломление — зловредные бандиты исчезли — криминальному элементу не под силу творить чудеса. Убить, да, это они могут, а вот заново вырастить ладонь — тут даже медицина бессильна. Да и не сон это — боль ведь вполне реальная.

— Может быть, я в сказку попал?!

Маг или чародей решил меня излечить и сотворил сразу две руки, чтобы контраста между ними не было?

Версия оказалась почти убедительной — любой взрослый человек читал в детстве сказки, и помнит, как в сопливой юности мечтал полетать на «Сером Волке», или Конек-Горбунок предложит послужить ему честно, как хозяину. Особенно хорошо волшебную щуку выловить как дураку Емеле, сказать «по щучьему велению, по моему хотению». Или как в кинофильме, где мальчишка коробок с волшебными спичками нашел — сломал одну и желание моментально исполнилось.

— Скорее всего, это добрая сказка, — Алексей усмехнулся, и покачал головою, ему никак не верилось, что такое возможно. И тронул ладонью грудь — там что-то касалось кожи. Потянул ворот и достал крестик, причем очень массивный и тяжелый.

И эта находка его сильно удивила — он не был верующим, потому православный крестик никогда не носил. А тут прямо ювелирное произведение из желтого металла с блестящими камушками. Судя по тяжести, скорее всего из золота, а ограненные стеклышки явно не от пивной бутылки.

— Бриллианты?! Но почему красные? Рубины вроде бы алого цвета, если мне память не изменяет. Дорогая вещица!

Алексей хмыкнул — он держал в ладони перед лицом драгоценный крестик, что висел на обычном гайтане — веревочке. А должна быть цепь золотая, толщиной в палец, чтобы соответствовать моменту.

— «Новые русские» бы удавились от такого великолепия — с меня бы его живо содрали. Или купили — миллиона за три, хотя стоит дороже. Таких денег мне бы надолго хватило!

Алексей немного помечтал, потом мотнул головой, отгоняя мысли. И встал с топчана, подошел к окну, за которым царствовала ночь. Ему захотелось посмотреть на свое отражение, благо видел, как на темном стекле играет пламя одинокой свечи.

— Это не я! Странно — почему я даже не удивился?!

На стекле отразилось лицо, пусть смутно, но этого хватило. На него смотрел совершенно иной человек — лицо узкое, без малейших следов ожогов, а потому приятное. А если учесть черные волосы до плеч, а не те седые что у него были, то новый образ ему понравился.

— Спасибо тебе, неизвестный колдун — ты настоящий маг, волшебник и чародей. А, судя по драгоценному крестику и моим холеным рукам, я царевич или королевич…

Алексей обвел взглядом бревенчатую комнату, стол и приставленную к нему такую же лавку, поправился:

— Нет, королевичи живут в замках, а не избах. Я царевич!

Обозначенная роль ему понравилась — царевичи в сказках герои, а не дураки, им полцарства положены и Василиса Прекрасная в жены. И это здорово — он теперь сможет целоваться…

«Стану как в сказке жить, мед-пиво пить, во дворце, слуги во всем угождать будут, в ноги кланяться! Стой! Ты о чем, мерзавец, теперь мечтаешь — над людьми измываться?! Забыл уже, как сам жил?!»

Алексей одернул себя мысленно — действительно, нехорошо как-то получается. Он ведь искренне разделял коммунистические идеи, а тут размечтался как «новый русский» — как бы народ заставить себе служить, и тиранить его, обдирать как липку.

— Стыдись, — буркнул он себе под нос, и встал с топчана. Огляделся — и удивился несказанно.

— Это не изба, — подозрения усилились — в углу у топчана выступала кирпичная стенка, обмазанная и в побелке. Прикоснувшись рукою, убедился, что теплый камень. Хмыкнул — печь, и топится она по белому, на то похоже. Дым ведь, зараза такая, во все щели пролезет, как их не заделывай, и потолок был бы не в пятнах копоти, а в саже.

— Странно, моей одежды нет, на полу домотканый коврик, такой у бабушки был в комнате, свеча, стол и лавка, топчан… И все?! А где моя одежда? И чем лужицу поганую подтереть?!

Алексей огляделся, ничего похожего на половую тряпку не имелось. Зато узрел под топчаном большой горшок с крышкой, похожий на «ночной». Не поленился и достал — так и есть — «параша». Пованивало от емкости, видимо, не мыли после «употребления» толком.

— И это все?!

Алексей прикусил губу — диспозиция ему перестала нравиться. Либо это опочивальня — но тогда зачем в ней стол с лавкой. Или просто комната — но тогда возникает закономерный вопрос — куда делась одежда и обувь. Ведь перед сном ее складывают на стул, то есть лавку, а те же тапки стоят рядом с кроватью. А тут ничего нет от слова совсем — даже на стене нет, а ведь гвоздь вбить в бревно проще простого.

Подошел к двери, сбитой из толстых плах, толкнул — не открылась, стояла как каменная стенка.

— А может я под замком? Взяли и посадили под арест?! Но тогда почему окно решеткой не забрано, и креста дорогого меня не лишили?! Может быть, просто дверь в пазы плотно входит, и нужно сильнее толкнуть?

Придя к такому выводу, Алексей тут же приложил достаточные усилия, навалившись плечом. Дверь стала отползать по миллиметру, и он, вдохновившись результатом, удвоил натиск.

— Ой, мать…

За дверью что-то бухнуло, послышались слова, напоминавшие ругань — еле слышно произносились слова, и весьма недовольным тоном, напоминавшим «бухтение», но, несомненно, на русском языке — ругань на котором всегда одна и та же. Объяснял ему один знающий человек, что русский мат аналогов не имеет. А дело в том, что все европейские языки в плане ругани построены на оскорблениях, проклятиях и богохульствах, и лишь русские всегда поминают процесс сотворения человека и все связанные с ним проблемы, включая разнообразные связи, в том числе и родственные.

— Сей час, царевич, прикорнул я малость!

«Надо же, не ошибся — я на самом деле царевич. Это я удачно перевоплотился — было бы хуже в тюрьме очутиться».

Алексей отступил на несколько шагов и уселся на топчан. Дверь открылась, и в комнату вошел мужчина лет тридцати, волоса длинные, рыжеватые, или шатен — все же в комнате стоял сумрак. Одет в старинное иностранное платье — кафтан темно-серого сукна, под ним камзол, белый галстук, коротенькие штанишки красного цвета, серые чулки или гетры. На ногах солидные полуботинки с большими пряжками — все как в фильмах, про петровскую эпоху, а посмотрел их Алексей немало. «Юность Петра» и «Россия молодая», да и другие тоже.

— Вот, испей кваса, царевич. Здесь в Режице его помнят, как делать, не забыли — а то чухна, да немчины здешние только глаза умеют пучить, дрянь всякую пьют, а квас не ставят. Вот, испей, Алексей Петрович!

«Надо же, он мое имя с отчеством знает. Значит, не Иван-царевич я, это только в сказках имя одно, как Бова-королевич. Точно, колдун постарался. А это слуга его, вон как мне угождает!»

Жидкость оказалась холодненькой, с пузырьками, щипала язык, вкус с небольшой горчинкой.

— Из репы квас ставят, этим летом хлебушко у них не уродился. Тут пашен добрых нет, а на болотах что вырастишь?! Ничего, как приедем, батюшка-царь тебя приветит, а я в баньке тебя отпарю, с веничком, а квас у нас не чета этому, хлебный дух от него страсть!

«Странно, а ведь голос у него дрогнул в конце, когда про царя заикнулся, вильнул как-то нехорошо, сбоил. А так всегда делают, когда лгут. И глаза отвел в сторону».

— А к батюшке мы в Москву едем, или в Киев?!

Брякнув про последний город, и увидев заметно округлившиеся глаза слуги, выругал себя, вспомнив уроки истории в шестом классе. Хотя учительница постоянно мямлила, но многое рассказывала верно, да и фильмы исторические смотрел, и книги читал — по программе требовали, два экзамена сдал на четверки — по истории и литературе.

«Дурак, в Киеве ведь только князья были, а в Москве вроде цари. Глупость сморил. Надо в сторону разговор увести».

И сразу спросил, видя, как слуга начал открывать рот, опередил: