Чёрные лебеди (СИ) - Ларсен Вадим - Страница 27

Сам же Уги всё чаще думал о побеге, для чего под подушкой припрятал украденный на кухне длинный разделочный тесак. Вместе с тем надеялся, что оружие не пригодится. Из охраны в доме: у ворот два ночных стражника, да два больших черных кобеля, которых по ночам выпускают из вольера. Улизнуть было не сложно, но чтобы переправиться через море, нужны деньги, а они хранятся в хозяйском кабинете, в ящике письменного стола.

— Там их целая куча, — как-то похвастался Пепе, вертя перед носом блестящей монетой с изображением отакийской принцессы, — оттуда отец и дает на сладости, когда кухарки берут меня с собой на базар.

Праворукому было противно от одной только мысли о воровстве, но делать нечего, жалование, как и все слуги, ни он, ни Гелар не получали. Платить им просто не имело смысла — прислуга жила на всем готовом. Но бесплатно ему не переплыть Сухое море, и это была единственная проблема, из-за которой он постоянно откладывал побег. Нет, не единственная. Была ещё одна.

— Ты всегда будешь со мной, правда, Уги?

В такие минуты большие глаза Пепе смотрели на бывшего мечника так искренне и доверчиво, что тот отводил взгляд, пытаясь проглотить перехвативший дыхание ком в горле.

«Сбежать от потаскухи, означает бросить мальчишку, — эта мысль не давала покоя. — Что он подумает обо мне…»

Наконец он решился. В одну из тихих безлунных ночей уходящей зимы Уги не остался у Еринии до утра и вышел из опочивальни ближе к полуночи.

Одеваясь, он спиной чувствовал её недовольный взгляд.

— Я могу сделать так, что ты проведешь остаток жизни в яме, — пригрозила женщина.

— Извини, — тихо сказал он, — делай, что хочешь, но это был последний раз.

— Смотри, как бы не пожалеть.

Он прошёл в свою келью. Вынув из-под подушки тесак, сунул за голенище. Постоял немного, мысленно помолился Змеиному и решительно направился по лестнице на второй этаж. Кабинет был не заперт — Уги знал, двери в доме не запирались никогда. В кромешной темноте двигался наугад, пока не упёрся в массивный письменный стол. Нащупал верхний ящик, вставил в щель между столешницей и замком лезвие тесака, резко надавил на рукоять. Стальной язычок, тихо скрипнув, легко выскочил из щели запорной планки.

В это самое время на небе из-за облаков неожиданно вышла большая оранжевая луна. Яркий свет залил кабинет. Уги выдвинул ящик, на дне которого увидел четыре увесистых кожаных кошелька. Переложив тесак в левую руку, взял один из них, взвесил на руке, потряхивая словно примеряя, сколько там. Затем развязал тесёмку и высыпал на ладонь десять монет, ровно столько, чтобы хватило заплатить капитану торгового судна, на рассвете отплывающего в Оман. Сунул деньги в карман и положил кошелёк обратно. Так пропажа обнаружится нескоро. Теперь через кухню в сад. Уги знал, в каком месте Гелар оставляет садовую лестницу. Собаки его не тронут, да и высокий забор не будет преградой. «Пора» — он решительно кивнул и закрыл ящик стола — прощай чужая тёплая Отака, здравствуй родная угрюмая Герания.

В тишине послышался еле различимый шорох. Уги напрягся — трёхпалая ладонь сжала рукоять тесака. Шорох за спиной повторился. Неужели Ериния догадалась о его планах, и за спиной стражник? Тогда действовать стоит решительно. Здесь не станут церемониться с рабом-грабителем. Оценив расстояние, он мгновенно развернулся и ловким движением, целясь в предполагаемый живот противника, выбросил руку с оружием вперёд.

— А… — услышал сдавленный очень тихий стон, от которого в жилах застыла кровь.

На освещённом луной бледном лице огромные глаза.

— А… Уг… — детский голосок оборвался на полуслове.

Перед ним стоял Пепе. Видимо тайком пробравшись в отцовский кабинет, он заснул в углу на кушетке с книжицей в руках, а проснувшись, увидел у стола хорошо освещённую луной знакомую спину Праворукого, на которой часто катался верхом.

Тесак вошёл мальчишке глубоко в верхнюю часть груди, словно в масло, насквозь пробив лёгкое, и тонкая струйка алой пенистой крови, выскользнув из уголка распахнутых губ, протекла по мелко вздрагивающему подбородку. Книга выпала из ослабевшей руки, глухо ударилась о пол. Мальчик следом опустился на колени. Уги подался вперёд, поддерживая за спину, не решаясь вынуть лезвие из кровоточащей раны. Наклонился как можно ниже, ухом почти касаясь синеющих губ, прислушиваясь к дрожащему дыханию. Маленькие пальчики коснулись его тяжёлого подбородка, судорожно вздрогнули. Ручонка бессильно повисла вдоль слабеющего тела. Широко открыв рот, дыша тяжело и прерывисто, словно выброшенная на берег рыба, мальчишка смотрел на своего кумира угасающими влажными глазами. Застывшая слезинка сорвалась с тонких век. Голова безвольно упала на грудь. Хрупкое тельце неспешно сползло с лезвия, и тёмный фонтан крови ударил Праворукому в лицо.

У раба потемнело в глазах. Он пытался закрыть рану рукой, словно это могло что-то изменить. Обхватив обмякшее тельце, прижал к себе, стараясь собственной грудью остановить непрерывный поток крови. Слышал, как угасает дыхание, чувствовал, как холодеет кожа, видел, как закатываются детские глаза полные слез и мольбы. Поднял мальчишку на руки и понял — жизнь только что покинула его. Пепе смотрел в потолок стекленеющим взором, и даже в этих уже мертвых его глазах Угарт видел навечно застывшую безмерную к нему любовь.

Хотелось кричать, но не хватало ни воздуха ни сил. С бездыханным телом на руках, тяжело передвигая одеревеневшие ноги, он медленно направился к дивану, за высоким служившим ширмой книжным шкафом. Лунная дорожка струилась по белоснежному бархату обивки, и в серебряном сиянии она походила на только выпавший снег. Здесь Пепе спал с книгой в руках. Праворукий положил холодеющее тельце, и светлый бархат быстро потемнел, впитывая остывающую кровь.

Он встал на колени и долго вглядывался в обескровленное мальчишеское лицо. Он не плакал — слёз не было. Только звенела в ушах пустота и иссушала душу нечеловеческая боль. Нежно вложив маленькую холодную ладошку в свою ладонь, поднёс к пересохшим губам, коснулся и вдруг дёрнулся, словно от удара. Затрясся, сжавшись от бессилия и тоски.

Так он простоял довольно долго. Придя в себя, негнущимися пальцами прикрыл податливые веки и выдавил из себя, поднимаясь:

— Спи, мой родной.

Светало, когда Уги добрался до пристани. Капитан оказался на редкость понятливым и нелюбопытным. Пересчитав деньги, аккуратно ссыпал монеты в кисет с нюхательным табаком и молча кивнул: «Проходи».

Праворукий спустился в трюм. В темноте нащупал узкий проход и, пройдя до самой переборки, забился в угол между мешками с крупой и бочками с вином. Только сейчас он позволил себе перевести дух.

Хотелось выть волком. Протяжно и тоскливо. Хотелось очнуться и обрадоваться тому, что это всего лишь ночной кошмар — страшный сон, который развеялся с первыми лучами солнца. Сейчас он проснется, как прежде выйдет на веранду, и новый день разгонит все его тревоги. После услышит смех в коридоре — веселый мальчишеский смех убегающего от гувернанток Пепе. Малец стремительно выскочит из дверей и прыгнет ему на спину, хохоча и захлёбываясь от счастья, как делал это каждое утро.

Праворукий закрыл глаза и вновь открыл их. Ничего не изменилось. Все та же кромешная тьма провонявшего солониной трюма и та же нестерпимая, бьющаяся боль в висках. И этот запах. Так пахнет липкая горячая кровь. Он снова ощутил ее на своем лице. На своих руках. Вспомнил, как она толчками вытекала из маленького детского тельца. Он не мог поверить, что это случилось наяву, но сон упорно не хотел прерываться.

Судно качнулось, повело в сторону. Корабль отчалил от пристани. Глаза привыкли к темноте. Послышалась брань и громкие шаги. В темноте был виден только силуэт. Человек чиркнул огнивом и зажёг жидкий фитилёк закопченной лампы. Дрожащий свет осветил груду мешков и стеллажи с бочками. Матрос подвесил лампу на переборку и так же бранясь, удалился прочь. Свет был мягок, как и там, в кабинете господина Бернади, когда в сжимающей тесак трёхпалой руке Праворукого, сама смерть устремилась вперед на острие холодной стали.