Чёрные лебеди (СИ) - Ларсен Вадим - Страница 24

Высоко над крышами таверн нёсся гомон, смех, восторженные крики, матросская брань, щебет птиц и звуки музыки. Уги смотрел на жизнь по ту сторону борта, и она нисколько не интересовала его. То была иная реальность. Его же ограничилась двумя локтями на короткой банке да тяжелым веслом, обращаться с которым он научился так же хорошо, как некогда своим длинным фламбергом.

Ухо уловило незнакомый голос. На корме рядом с Кху стояли двое — владелец судна купец Тордо и высокий незнакомец в белоснежном отакийском балахоне. Тот быстро говорил на непонятном языке и беспрестанно жестикулировал. Купец кивал в знак согласия. Это длилось довольно долго, затем настала очередь Тордо. Геранийский торговец говорил по-отакийски не менее быстро, и размахивал руками более самозабвенно. Отакиец молча тряс головой, но в отличие от своего собеседника — отрицательно, в знак явного несогласия. Рядом, теребя свой кнут, откровенно скучал Кху.

Наконец, судовладелец стал навязчиво тыкать в руку собеседника кожаным мешочком, по всей видимости, туго набитым серебром. Незнакомец высвободил руку, отстранился от геранийца и, гордо заломив широкополую шляпу, повернулся к трапу, намереваясь уйти. Тордо схватил того за локоть, развернул к себе и умоляюще заглянул в лицо.

— Торгуются, — услышал Уги голос Гелара.

— Откуда знаешь?

— Наш желает купить у местного гранитную ванну для купания, а тот упирается.

— А почему не продает?

— Не знаю. Наш впервые увидел такое чудо. Видишь, как глаза горят.

— Ты понимаешь по-отакийски?

— Очень хорошо. Я учитель и ученый. Я знаю шесть языков Сухоморья. Знал…

Тем временем торговля на корме продолжалась. Тордо умолял, но отакиец был непреклонен. Казалось, купец-гераниец готов был встать на колени перед местным гордецом. Кху, почесывая брюхо, с интересом наблюдал за происходящим. Мольбы купца не прекращались, и отакиец понемногу стал уступать. Наконец он обессилено махнул рукой в знак согласия, и они с Тордо пожали друг другу руки.

Человек в балахоне взял деньги и что-то потребовал от купца. Тордо радостно кивнул и указал на гребцов, сидящих вдоль бортов. Отакиец прокашлялся и так, чтобы слышали все, громко прокричал по-своему несколько слов.

Гелар боязливо поднял руку. Толстобрюхий Кху икнул. Уги с удивлением посмотрел на северянина.

— Ему нужен переводчик и носильщики, — прошептал тот.

Тордо жестом приказал встать. Гелар поднялся.

— Сними цепь! — крикнул Тордо, указывая кнутовщику на гребцов, сидящих рядом с Уги.

Кху вытер ладонь о пузо и побрел к весельной банке.

— Дай руки! — приказал он сидящему с краю кочевнику-гребцу по имени По. Тот вытянул худые запястья, и кнутовщик, поглядывая на прикованных к скамье гребцов, отстегнул массивную цепь. — Встать! — рявкнул и ткнул кнутом в татуированную спину поднявшегося По, отталкивая того в сторону. — И ты тоже, Праворукий, — приказал он Угарту, схватил стонущего северянина за обожжённое плечо и подтолкнул к корме: — Давай к хозяину.

Отакиец что-то сказал купцу, и Тордо крикнул кнутовщику:

— Давай всех!

— Этих?

— Да, всех четверых, — подтвердил купец.

Уги Праворукий, простой сельский парень, одним ударом валивший быка, прошедший войну геранийских наместников и восемь раз пересекавший Сухое море, живой телом, но мертвый духом, вновь воскрес — подобного он не видел никогда: взмывающие ввысь массивные белоснежные колонны, смыкались высоко над головой со стеклянным сферическим куполом. Сверкающие в лучах южного солнца узорчатые фрески и замысловатая лепнина стен цвета охры. Терраса, увитая цветущими лианами. Фигуры обнаженных дев у входа в купальню, да и сама входная дверь, резная, из дерева редкой породы, всё это представляло собой зрелище неземной красоты.

Проследовав в окружении двух стражников светлым мраморным двориком мимо виноградной беседки, северянин Гелар, Уги Праворукий и двое гребцов ступили на высокие каменные ступени прекрасного двухэтажного дома отакийского вельможи. Хозяин шествовал первым. Вошедшие были потрясены окружающей красотой, домочадцы же поражались виду вошедших. Удивленно глазели на большие крепкие руки Уги, на покрытого волдырями Гелара, на диковинные татуировки По, на полуголого геранийца, имя которого не знал никто.

Гребцы прошли длинный коридор, украшенный гипсовыми бюстами в стенных нишах, пересекли небольшой садик с карликовыми яблонями и финиковыми деревьями, оставили позади библиотеку, заставленную книжными полками, и вошли в колонный зал со сферическим, залитым солнцем потолком. Это и была купальня, посреди которой возвышалась большая овальная ванна, высеченная из цельного красного гранита.

Когда отакиец открыл резную дверь и четвёрка галерных рабов оказались в просторной купальне, Праворукого поразил запах. Ему на миг показалось, что он стоит посреди майского поля, и густой цветочный аромат, кружа голову, опьяняет сильнее вина.

За спиной послышался шум. Он становился все громче, и наконец, в дверях появилась стройная черноволосая женщина. Раскрасневшаяся, с пылающими негодованием глазами, она гневно кричала на ходу, а за ней покорно семенили две притихшие служанки.

«Красивая, — подумал Уги, — прямо тигрица».

Женщина в несколько шагов оказалась подле отакийца и, тыча длинным холеным пальчиком в сторону гранитной купели, принялась что-то страстно выпытывать. Не умолкая ни на секунду, она готова была броситься на вельможу с кулаками. Отакиец съежился, словно намеревался уменьшиться в росте. Покорно внимая упрекам, даже не пытался перечить.

— Вот и хозяйка пожаловала, — прошептал Гелар. — Это её территория.

Наконец отакиец неуверенно промямлил в ответ и робко протянул разъяренной жене туго набитый кошелёк купца. Женщина умолкнув, с интересом осмотрела мншочек, высыпала на ладонь горсть золотого песка.

Уги Праворукий догадался, что это было золото. В своей жизни он видел только серебро и даже держал в руках сто три серебряных томанера. Но золота он не видел никогда.

На женской ладони лежало целое состояние. Тень улыбки тронула губы отакийки. Тотчас прогнав ее и пронзив грозным взором поникшего мужа, она, указывая на гребцов, приказала властно и требовательно:

— Арх!

Вельможа, выглядевший перед ней побитым щенком, согласно кивнул и сделал жест рукой, выдворяя всех из купальни.

— Сейчас задаст ему под хвост, — прошептал северянин, когда они снова оказались в библиотеке. — Я слышал об этом, но не верил.

— О чем слышал? — уточнил Уги.

— О безмерной власти женщин в Отаке.

— О чем?!

— Видишь, оказывается и так бывает.

— Бабам подчиняться? Да уж лучше акулам на съедение!

— И все же Отака — богатейшая во всем Сухоморье. Даже обычный житель Дубара много состоятельнее самого зажиточного нашего с тобой земляка.

— Да ни за какие деньги! Уж лучше висеть на копье кочевника, чем быть под бабьей юбкой!

— И вместе с тем, у отакийцев высоко развита наука и культура. Образование на высочайшем уровне. Их не сравнить с нами, забитыми и дикими.

— Вот еще! Кто из нас забитый? Что б меня так унижали, как его…

— А он не считает себя униженным.

— Да какая разница, что он считает. Я — галерный раб, и не живу в таком доме. И я не образованный и не культурный, как он. Всю жизнь я жру дерьмо, запивая его слезами. Но я перестану себя уважать, если подчинюсь бабе!

— Ты без сомнения настоящий гераниец, — улыбнулся северянин и отвернулся к книжным полкам. — Знаешь, что это такое?

Он указал на книги.

— Слышал.

Уги не мог успокоиться. Его взбесило услышанное. Огромные руки налились кровью. «Как такое может быть?» — недоумевал парень. Он не жалел ни себя, до конца жизни прикованного к галере, ни северянина, которого без сомнения на обратном пути бросит в море пузатый Кху. Он никогда и никого не жалел. Но сейчас ему было безмерно жаль этого несчастного отакийского вельможу. Праворукий вспомнил, как с виду серьезный и статусный, богатый и образованный, одетый в дорогие, расшитые узорами белоснежные одежды отакиец безропотно стоял в своей собственной светлой купальне перед кричащей женой, не в силах произнести ни единого слова в защиту. Уги передернуло от злости. Он мотнул головой и заскрежетал зубами, пытаясь прогнать мерзкое видение.