Три Нити (СИ) - "natlalihuitl" - Страница 68

Почжуты и Палден Лхамо были уже далеко впереди, но четверка вороноголовых держалась рядом с ваханой; а позади Чомолангмы кипело море оми, воинов и слуг, потрясающих кто перевязанным шелком оружием, кто пестрыми знаменами. Мы двинулись вдоль западного края Бьяцо по дороге, которой шен Ноза два года назад вез меня в Перстень. Из мокрого песка торчали верхушки чортенов, похожие на куски расколотых раковин. Вспомнив, что это души чудовищ, я подумал — не холодно ли им?.. Снег еще усилился, а небо опустилось совсем низко — казалось, протяни лапу и коснешься его мохнатого подбрюшья. Шены завели протяжную песню, вторя ей визгом ганлинов и ударами медных тарелок. Приятной ее не назовешь! Похоже было, будто телесные шумы — скрип легких, стук сердца, урчание потрохов — тысячекратно усилились и вырвались наружу; но от этих странных звуков мне почему-то стало очень спокойно. Когда в третий раз взвыли раковины, оповещая о появлении Железного господина и толпа на площади Тысячи Чортенов завопила: «Он здесь! Мудрость и милосердие!», — я даже не вздрогнул.

На помосте, освященном почжутами, уже горел белый огонь — Палден Лхамо, прибывшая раньше, ждала своего супруга. Чомолангма, подчиняясь легкому движению поводьев, опустился на землю. Я догадался, что сейчас за моей спиной слуги раскрывают хоуда и Эрлик выходит из них, облаченный в клубящуюся черноту; его рога подняты к небу, точно указательный палец и мизинец в жесте победы над тремя мирами.

Железный господин и Палден Лхамо встретились во внутреннем круге; как и прежде, у их лап оказались линга — двое мужчин и женщина. Все трое отличались крепкими зубами, длинными когтями и округлыми животами — признаками достатка, которые не скрыть ни простым одеждам, ни остриженным гривам. Вороноголовые объявили их вину: это оказались оми, присваивавшие и продававшие цампу, положенную беднякам Бьяру.

Булава и аркан поднялись над их головами.

— Милосердия, — прошептал первый линга, обливаясь слезами.

— Милосердия, — выдохнула вторая, закрывая лицо.

— Милосердия, — сказал третий, прижимая лапы к груди.

Аркан поднялся и опустился три раза, оставив на помосте три бездыханных тела; на этот раз никто не решился сразиться с богом. И снова почжуты воскликнули:

— Мудрость и милосердие!

Вдруг грянул гром — да так громко, что я сжал уши ладонями, боясь, что от грохота череп расколется пополам. Но даже сквозь пальцы до меня донесся рев наступающего пожара! Неужели невидимая молния подожгла город?.. Народ на площади замер в изумлении, раззявив рты и вывалив языки на подбородки. В это время Железный господин вышел вперед, к самому краю помоста, и распростер рукава, как крылья.

И тут я увидел.

Земля раскрылась, как крышка медного ларца. Под влажной черной почвой и белыми, как кости, камнями зияли ходы и пещеры — старые дворцы Паталы[8], давно опустевшие, зарастающие гнилушками самоцветов. А потом время обратилось вспять: темнота вдруг наполнилась шипением, шорохом и шевелением и распалась на множество извивающихся тел, чешуйчатых, рогатых, с длинными бородами и бровями как поросли самоцветов. Это были Лу, грызущие корни гор, — совсем такие, как в сказках!

Снова прогремел гром. Ужасная буря спустилась с небес; стоило ее облачным вихрям коснуться Лу, как те исчезли, будто масло в огне. Сестры и братья погибших змеев в ужасе ринулись прочь. Все глубже и глубже вгрызались они, бросая гнезда, оставляя кладки стынущих яиц… Но угроза не отступала; даже под землею буря настигала их! Наконец из всех Лу остались только самые могучие: с венцами из десятков драгоценных рогов, в полсотни обхватов толщиной и длиною с реку Ньяханг. Прежде чем смерть настигла их, великие змеи разинули пасти и выблевали наружу весь яд, накопленный в чреве. Отрава расползлась и пропитала собой самое сердце нашего мира. Оно ослабло и остыло; и от этого Олмо Лунгринг стала покрываться снегом и льдом. Вот почему в садах умолкло пение птиц, рыбы замерзли в озерах, а звери дрожали от холода в лесных чащах!

Так Лу, уже побежденные, мстили своему врагу.

А буря, гнавшая их прочь, поднялась над горами и приняла облик великана с головой быка на могучей шее. Его глаза горели, как два солнца; в дымном теле полыхали зарницы. Острые рога подпирали небо; полы длинного одеяния спускались до земли, а вместо каймы их обрамляла каменная стена, такая большая, что весь Бьяру легко уместился внутри. Лапы великана поднялись ввысь — так высоко, что локтями он задел звезды, — и вдруг упали, вонзая в мир клинок, ослепительный, как тысячи молний! Пламя вспыхнуло повсюду, выжигая ядовитые испарения Лу из воды, земли и воздуха, исцеляя все, чего касалось!

И хотя ни слова не было сказано, я тут же понял замысел богов. Они извлекут огонь из душ Лу, дре и других чудовищ, спрятанных в чортенах, и сделают его оружием Железного господина. Тогда он победит проклятье, нависшее над Олмо Лунгринг, — и холод, грозящий нам гибелью, отступит… Но прежде нужно построить Стену, явившуюся в видении! Она — основание, в которое Эрлик должен упереться, чтобы совершить свой подвиг.

Не мне одному открылась эта тайна. Все, кто был на площади, — и знать, и простолюдины — уставились на внутренний круг в благоговении и ужасе, готовые на все, чтобы дать совершиться задуманному. И тут заговорили почжуты:

— Вы видели, что должно быть сделано.

— И это будет сделано.

— Возведение Стены уже началось.

— Братья и сестры прибудут к нам со всех концов Олмо Лунгринг.

— И каждому найдется место.

— Каждый положит свой камень.

— Каждый оставит свой след.

— Во благо всех живых существ, — завершил речь Чеу Ленца, и народ на площади отозвался воплем восторга. Я тоже хотел закричать — так велик, так прекрасен был замысел лха! — но тут заметил, что на меня бесстыдно уставился какой-то проходимец. На вид он ничем не отличался от любого другого горожанина: синий чуба, заляпанные талой грязью штаны, переплетенная по местному обычаю грива… Но я готов был поклясться, что это Зово! Насмешливые глаза бывшего шена смотрели прямо сквозь мою личину — и он улыбался мне! Но как это было возможно?..

Толпа вздыбилась множеством лап, упрашивая Железного господина принять скромные дары, а когда волнение утихло, Зово уже пропал.

Цам закончился. Праведники в передних рядах повалились ниц, не имея сил буйствовать, — грозные виденья опустошили их. Кто еще мог, бормотал молитвы и щелкал четками, отмеряя движения непослушных губ. Один за другим лха сотворили знаки благословения и покинули сначала внутренний круг, а затем — внешний. Вороноголовые и Лхамо оседлали всхрапывающих лунг-та; Эрлик скрылся в хоуда. Вслед уходящим богам понеслась музыка — грустная, полная перезвонов колокольчиков и жалобных восклицаний флейт. Она навевала тоску, и я был рад, когда снег заглушил ее напевы.

Обратный путь показался мне куда короче; скоро мы вернулись в приозерную гомпу. Здесь пахло горячим маслом: наверное, из кухонь вынесли противни с пирожками. Следом за богами должны были явиться паломники; поэтому всюду сновали суетливые слуги и младшие шены, готовя кипяток и шо. Только одно место оставалось пустым: клочок земли прямо перед порогом главного лакханга, там, где стояли каменный жернов и тарелка с зернами горчицы. Для чего он все-таки нужен? Я нахмурил лоб, рассуждая, но от усталости не смог ничего выдумать. Отчего-то я ужасно вымотался. Горячий воздух из дверей обдал меня почти живым дыханием, а с тханка розовыми губами улыбнулись мирные божества, как бы говоря: «Потерпи немного».

И я терпел: пока быка вели сквозь гомпу, пока он ступал на покачивающийся плот, я перебирал бисер и ракушки-каури на богато расшитом покрывале и старался не думать ни о чем — ни о толще холодной воды, которая заглядывала в проемы между бревнами блестящими глазками́, ни о том, как следом за богами в Бьяцо устремляются праведники. Они идут, пошатываясь, оскальзываясь на гальке, все дальше и дальше в озеро; подолы праздничных чуба вздуваются у них за спинами, как пучки всплывших со дна водорослей. Идут, пока вместо молитв из губ не начинают идти пузыри, пока носы не задираются выше макушек, — а потом исчезают в волнах…