Мир чудес - Дэвис Робертсон - Страница 34
- Предыдущая
- 34/89
- Следующая
Осенний сезон подходил к концу, но пока никто больше не умер. Мы разъехались кто куда, одни – на гастроли по эстрадным театрикам, другие, как, например, Счастливая Ганна, – в тихие местечки: по дешевым ярмаркам и «Всеобщим съездам человеческих аномалий» где-нибудь на южных курортах. Не только Зингара обратила внимание, что бедняжка Гас как-то вся позеленела. Счастливая Ганна решила, что у Гас начинается климакс, но Зингара сказала, что от климакса столько не рыгают и аппетит от него не пропадает, и добавила, что опасается за Гас. Когда мы собрались снова в следующем мае, Гас с нами не было.
На этом смерти прекратились, во всяком случае для тех, кто был не так проницателен, как Зингара и я. Но во время зимнего сезона случилось кое-что еще, и, конечно, это тоже была смерть, но только особого рода.
Дело было в Додж-Сити. На представлениях Виллар казался вполне вменяемым, но выдавались дни, когда он явно был под действием морфия, а случались периоды и похуже – когда он не мог достать дозу. В то время я не понимал, что с годами у наркоманов меняется воображение – я просто радовался тому, что его сексуальные домогательства, можно сказать, сошли на нет. Поэтому я не знал, что и подумать, когда однажды он поймал меня за кулисами и со всей яростью, на какую был способен, обвинил в том, что я ему изменяю. Сказал, что я «подставил задницу» одному акробату из японской труппы и что он терпеть это не собирается; я-то, мол, так и так бляденок, но – его бляденок и больше ничей. Он треснул меня по уху и приказал убираться в Абдуллу и сидеть там, чтобы он знал, где я, и чтобы я никогда больше не вылезал из автомата, никогда! Не для того он держал меня при себе все эти годы, чтобы его морочил какой-то там подонок, то есть я.
Произнесено все это было вполголоса, потому что он хотя и спятил, но не настолько, чтобы не бояться помрежа, который мог и штраф ему вчинить за шум во время представления. Мне было лет семнадцать или восемнадцать – я давно позабыл, когда у меня день рождения, который и в родном-то доме не праздновался, – и хоть я еще не так чтобы совсем повзрослел, но кой-какого куража набрался, и от этой затрещины кровь бросилась мне в голову. Мы стояли рядом с Абдуллой за кулисами, где между представлениями хранился всякий реквизит. Я схватил железную откосину, одним ударом снес Абдулле голову, а потом кинулся на Виллара. Помреж был тут как тут, и тогда мы скатились в гримерную, где и обменялись с Вилларом парой ласковых, причем таких ласковых, как никогда прежде. Разговор был короткий, но решительный, и в итоге Виллар чуть только в ногах у меня не валялся, умоляя не бросать его на произвол судьбы, – ведь он был мне больше чем отец и научил меня тому искусству, которое принесет мне богатство. Такой скулеж он поднял, когда я заявил ему, что немедленно ухожу.
Ничего подобного я не сделал. Такие резкие перемены характера случаются в литературе, но не в жизни и, уж конечно, не в мире зависимости и подобострастия, где я провел столько лет. Я просто боялся уйти от Виллара. Что я мог без него? Что я мог – я узнал довольно скоро.
Помреж доложил режиссеру о стычке за кулисами, и режиссер пришел показать нам, где раки зимуют, – объяснить, что можно и чего нельзя в театре. Правда, с ним пришел и Чарли, на котором лежала большая ответственность, поскольку он был братом Джерри, а тот устраивал Талантам ангажементы в этом театре. Было решено – лишь в этом единичном случае! – что на происшествие закроют глаза.
Но закрыть глаза на Виллара через пару часов было невозможно – он оказался так далеко в том мире, куда его уносил морфий, что выйти на сцену не мог. Естественно, поднялась суматоха, а в результате мне было приказано на следующем представлении занять место Виллара и выполнить, насколько мне это удастся, его программу, только без Абдуллы. Именно это я и сделал. Нервы у меня были напряжены до предела – ведь до этого я ни разу не появлялся на сцене, кроме как надежно укрытый в чреве автомата. Я не знал, как обращаться к публике, какова должна быть продолжительность того или иного трюка, как его показывать. Гипнозом я вообще не владел, а Абдулла был поломан. Наверно, выглядел я ужасно, но все же время заполнил, а когда все закончилось, раздались аплодисменты разве что чуть менее жидкие, чем те, которыми последние несколько месяцев провожали Виллара.
Когда Виллар пришел в себя настолько, что смог осознать случившееся, он был вне себя от ярости, но ярость лишний раз побудила его искать облегчение от тягот сей юдоли скорби в шприце. Это и ускорило кризис, который навсегда освободил меня от Абдуллы. По междугородному позвонил Джерри, Чарли долго с ним препирался, но добиться сумел не очень многого; Джерри согласился, пусть, мол, Виллар дотянет сезон, если сможет, а Чарли пусть поддерживает его в форме, чтобы тот был в состоянии выходить на сцену, а когда Виллар не сможет выходить, то пусть выхожу я, но только меня нужно натаскать, чтобы я мог выполнять номер без сучка и задоринки. Теперь я понимаю, что Джерри повел себя очень порядочно – у него как у антрепренера и без того было полно всяких проблем. Вероятно, он любил Чарли. Но мне тогда этот приговор показался ужасным. Считается, что начинающие исполнители только и ждут возможности появиться перед публикой и показать, на что они способны. Я же боялся Виллара, боялся Джерри, а пуще всего боялся провала.
Как это обычно и происходит с дублерами, я и не провалился, и успеха большого не имел. За короткое время я освоил вариант «Мечты бедняка», который явно был лучше Вилларовского, и по настоятельному совету Чарли демонстрировал его без слов. Голос у меня был никакой – тоненький с жуткой хрипотцой. И словарного запаса, необходимого фокуснику, у меня не было. Моя речь представляла собой безграмотный балаганный жаргон, перемежающийся время от времени библейскими оборотами, прилипшими ко мне еще в детстве. Поэтому я просто появлялся на сцене и беззвучно отрабатывал номер, а пианист в это время играл то, что считал нужным. Труднее всего для меня было научиться исполнять номер медленно. Набивая руку внутри Абдуллы, я привык работать очень быстро и ловко, а потому разобраться в том, что же я делаю, было невозможно. Быстрота рук безусловно должна обманывать глаз, но если ты работаешь слишком быстро, то глаз даже не успевает понять, что его обманывают.
От Абдуллы теперь не было никакого толка. Еще несколько недель мы таскали его с собой, но это стоило денег, а поскольку я больше не забирался в его чрево, он превратился в бесполезный багаж. Поэтому как-то утром мы с Чарли сожгли его на запасном железнодорожном пути, а Виллар, глядя на это, стенал и сокрушался, что мы уничтожаем самое ценное в его жизни и источник доходов, найти замену которому невозможно.
Так пришел конец Абдулле, а самым счастливым в моей жизни стал тот миг, когда я увидел, как пламя пожирает этого уродливейшего из балаганных персонажей.
На свой странный манер Чарли и Виллар дружили, и Чарли решил, что пришло время, когда он должен серьезно заняться Вилларом. За дело он взялся со своей обычной энергией, вполне соразмерной его глупости. Виллар должен бросить свою дурную привычку. Он должен раз и навсегда отказаться от морфия и больше не возвращаться к этому. Результат был вполне предсказуем: не прошло и нескольких дней, как Виллар превратился в буйнопомешанного – катался по полу, струил пот ручьями и вопил, отбиваясь от чертей. Чарли со страху чуть не спятил, привел одного из своих сомнительных докторов, купил шприц в замену того, что так решительно выбросил, и накачал Виллара морфием. Больше никаких разговоров о воздержании не было. Чарли убеждал меня, что «мы каким-то образом должны помочь Виллару покончить с этим». Но такого способа просто не существовало. Песенка Виллара была спета.
Сегодня я говорю об этом спокойно, но тогда я был напуган и паниковал не меньше Чарли. Я с тревогой обнаружил, что сильно завишу от Виллара. Почти половину своей жизни я провел в унизительном рабстве у него, а теперь не знал, как жить свободным. Хуже того, его попытка бросить морфий привела к резкому изменению личности, столь удивительному для тех, на чьем попечении оказывается наркоман. Тот, кто совсем недавно был раздражительным деспотом, теперь трусливо заискивал передо мной, отчего мне временами становилось неловко. Больше всего он боялся, как бы мы с Чарли не положили его в больницу. Ему не нужно было ничего – лишь бы о нем заботились и давали достаточно морфия, чтобы он чувствовал себя в норме. Ничего себе потребности, а? Но нам каким-то образом удавалось их удовлетворять, и, как следствие, я оказался вовлеченным в неблагодарное занятие по поиску наркодилеров – мне пришлось научиться разговаривать с ними и платить немалые деньги за их товар.
- Предыдущая
- 34/89
- Следующая
