Мантикора - Дэвис Робертсон - Страница 29

• Предыдущая
• 29/70
• Следующая

– Ну и ну! Как только у нее хватило нахальства!

– Любить папу? Овечка ты невинная! Как-нибудь, если напомнишь, могу прочесть тебе маленькую лекцию о взаимоотношениях полов. Все это гораздо сложнее, чем может охватить твой недоразвитый школьный умишко.

– Заткнись! Я старше тебя. Я знаю такое, о чем ты и не догадываешься.

– Это о гомосеках, что ли? Старо как мир, мой бедный мальчик!

– Карол, я тебя сейчас отлуплю.

– Хочешь заткнуть мне рот грубой силой? Ну давай, Тарзан. Тогда ты не узнаешь остального, а это самое интересное.

– Чего остального?

– Ты признаёшь за мной умственное превосходство?

– С какой стати? Что такого превосходного ты знаешь?

– Всего лишь постыдный секрет твоего появления на свет. Только и всего.

– Говори!

– Есть все основания считать, что ты – сын Данстана Рамзи.

– Я?

– Ты. Смотрю вот на тебя после всего и вижу, как вы похожи.

– А вот и нет! Слушай, Карол, или ты сейчас же все объяснишь, или я тебя убью!

– Только пальцем меня тронь, милый братик, и я проглочу язык, а тебя навсегда оставлю в мучительном неведении.

– Это что, Нетти тебе так сказала?

– Не так, но сказала. Вы же знаете мои методы, Ватсон. Дедукция и еще раз дедукция. А теперь слушай меня внимательно. Папа отбил маму у Данстана Рамзи и женился на ней. Данстан Рамзи продолжал посещать наш дом как Доверенный друг. Вот читал бы ты побольше и был бы поумнее – знал бы, какую роль играет Доверенный друг в таких делах. Вспомни-ка, что было шесть лет назад в то ужасное Рождество. Ссора. Папа в бешенстве уходит из дома. Рамзи остается. Нас отсылают наверх. Потом мы видим, как Рамзи выходит из спальни матери, а она там в ночной рубашке. Мы слышим, как она кричит: «Ты меня не любишь!»

А несколько часов спустя мама пытается покончить с собой. Помнишь ведь – там все было в крови; ты еще об этом никак не мог не растрепаться. Папа потом долго не появляется дома, а Рамзи продолжает приходить. Очевидный – единственный – вывод состоит в том, что папа узнал о связи Рамзи и мамы и не смог это вынести.

– Карол, ты дерьмо! Из тебя прет злобное, отвратительное, вонючее дерьмо! Как ты можешь говорить такое о маме?

– Думаешь, мне нравится это говорить, олух ты эдакий? Но мама была очень красивой, привлекательной женщиной. А поскольку я пошла в нее, то понимаю ситуацию и мамины чувства так, как тебе не дано. Я знаю, что страсть сводит людей с ума. И принимаю это. Понять значит простить.

– Никогда не поверю.

– Ну и не верь. Мне-то что. Но если ты в это не веришь, всяко уж не поверишь в то, к чему это привело.

– К чему?

– Что толку тебе говорить, если ты не хочешь слышать?

– Ты должна мне сказать. Ты не можешь сказать только часть. Я тоже член этой семьи. Ну, говори же! А если не скажешь, то я улучу момент и, когда отец в следующий раз будет дома, расскажу ему все, что ты мне наговорила.

– Не расскажешь. Вот этого ты никогда не сделаешь. Признать себя сыном Рамзи! Может, папа тогда лишит тебя наследства. Придется тебе съехать и жить с Рамзи. Про тебя все будут говорить: ублюдок, дитя любви, бастард…

– Хватит словарем щеголять. Говори.

– Ну ладно. Я сегодня добрая и не буду тебя мучить. Маму убила Нетти.

Должно быть, вид у меня был такой странный, что Каролина оставила свои прихваты Торквемады[41] и продолжила:

– Ты же понимаешь, это только дедукция, хотя и в самом ее изощренном виде. Подумай: инструкции были очень четкие – маме ни в коем случае нельзя простужаться; значит, либо она сама открыла окна, либо это сделал кто-то другой; а сделать это могла только Нетти. Допустим, окна открыла мама – тогда это называется самоубийство; а если забыть о том, что Нетти справедливо называет англиканским пустозвонством, готов ли ты поверить, что мама покончила с собой?

– Но зачем Нетти стала бы это делать?

– Из любви, олух царя небесного. Это буря страсти, о которой тебе еще ничего не известно. Нетти любит папу. У Нетти очень страстная преданная натура. Мама обманула папу. Слушай, знаешь, что она мне сказала, когда мы оставили тебя одного попивать винишко? Мы долго говорили о маме, и она сказала: «За все про все, я думаю, для твоей мамы так лучше».

– Но это ведь не признание в убийстве.

– Я же не дура. Я поставила вопрос прямо – или настолько прямо, насколько это было возможно в той, довольно эмоциональной, ситуации. Я сказала: «Нетти, скажи мне правду, кто открыл окна. Нетти, дорогая, я никому ни-ни, ни словечка – это ты из преданности папе?» Она посмотрела на меня так странно, как никогда в жизни – а уж она-то по-всякому на меня смотрела, – и сказала: «Каролина, не смей больше никогда говорить такие ужасы, даже намекать на это не смей!»

– Ну так что тебе еще надо? Она сказала, что не делала этого.

– Ничего такого она не сказала! Если не она, то кто? Просто так ничего не бывает, Дейви. Все должно иметь объяснение. А это единственно возможное объяснение. Она не сказала, что не сделала этого. Она очень тщательно подбирала слова.

– Бог ты мой! Ну и бардак.

– Но согласись – увлекательный бардак. Мы – дети дома, преследуемого роком.

– Дерьмо это собачье! Послушай, ты тут столько всего наворотила. С чего это вдруг мы дети Рамзи…

– Не мы, а ты. Мое дело тут сторона.

– Почему я?

– Да посмотри на меня. Я стопроцентная дочь Боя Стонтона. Все так говорят. Я на него очень похожа. А ты?

– Это ничего не доказывает.

– Очень хорошо понимаю, что тебе не хочется так думать.

– Делать тебе нечего, вот и городишь всякую чушь. И, по-моему, все это просто гнусно – обливать грязью маму, а из меня делать незаконнорожденного… Выдумаешь тоже, любовь! Что ты знаешь о любви? Ты всего лишь ребенок! У тебя еще даже месячные не начинались!

– Ну и что с того, Хейвлок Эллис?[42] Зато с головой у меня все в порядке, в отличие от некоторых.

– С головой у нее в порядке! Ты всего лишь дрянная девчонка и интриганка.

– Иди-ка ты, перни в лужу! – сказала моя сестра, которая набралась немало крепких выражений в школе имени епископа Кэрнкросса.

И с головной болью, которая после этого разговора только усилилась, я отправился в свою комнату. Посмотрел на себя в зеркало. Да Каролина просто с ума сошла. Ну ничего общего с Данстаном Рамзи. Или что-то все-таки есть?.. Если скрестить нашу красавицу мать и Старую Уховертку, получится ли что-нибудь вроде меня? Каролина была в этом уверена. Конечно, она глотала книги взахлеб и была романтиком – но уж никак не дурой. Я совершенно не был похож ни на моего отца, ни на Стонтонов, ни на Крукшанков. Но?..

Я улегся в постель обескураженным и никак не мог уснуть. Мне чего-то не хватало, и я не хотел признаваться себе в том, чего именно. Феликса. Ужасно. В моем возрасте спать с игрушечным медвежонком! Наверно, это из-за того, что я выпил. Никогда больше не притронусь к этой гадости.

На следующий день, соблюдая все меры предосторожности, я спросил у Нетти, что стало с Феликсом.

«Я его давно выбросила, – сказала она. – Зачем тебе такое старье? Только моль разводить».

Доктор фон Галлер: Ваша сестра кажется мне очень интересной личностью. Она и сейчас такая?

Я: Да, только теперь по-взрослому. Великий комбинатор. И интриганка.

Доктор фон Галлер: Похоже, она принадлежит к очень продвинутому Чувствующему типу людей.

Я: По-вашему, для этого было нужно Чувство – заронить в мою голову семя неуверенности, которую мне так до сих пор и не удалось искоренить?

Доктор фон Галлер: Конечно. Чувствующий тип понимает чувство. Но это вовсе не значит, что такие люди всегда разделяют чувство или используют его деликатно. Им очень хорошо удается пробуждать чувства у других и манипулировать ими. Как это сделала с вами ваша сестра.

• Предыдущая
• 29/70
• Следующая