Затерянные в Эльдорадо (СИ) - Нарватова Светлана "Упсссс" - Страница 22

И он поднял упавший в процессе ора блокнот.

– Можно, я тоже посмотрю? – вежливо спросил Додсон у… Брайана.

И очень осторожно присел рядом с ним. Такое ощущение, что собрались четверо из глубоко капиталистических стран, и сам собою вышел у них коммунизм. В отношении моих рисунков.

– Это из Древней Греции? – спросил Эндрю у Уэйда.

Естественно, кто тут у нас самый главный?

– Нет, это индейская девушка, – возразил эксперт по американским культурам Уэйд, поворачивая скетчбук под разными углами, будто пытался рассмотреть рисунок в первозданно-бесстыдном варианте.

– А разве они спортом занимались? – продолжил выспрашивать Додсон у британца.

– О, еще как! – продемонстрировал posh-эрудицию тот. – Ацтеки даже в футбол играли. Настоящим каучуковым мячом!

– Ага. А капитана команды у них в жертву приносили, – вмешалась я. – Только свидетели расходятся в показаниях, какой команды: одни говорят – проигравших, другие – победителей.

– Опять «жертвы»? – с досадой потянул американец. – Келли, вы опять будете доказывать, что человеческие жертвы – это очень гуманно?

Он говорил как человек, у которого болели зубы. Все.

– Я не говорила, что человеческие жертвоприношения – это гуманно, – возразила я. – Я сказала, что муиски были гуманны с жертвами. Например, для главных праздников издалека привозили мальчика. Его несколько лет кормили лучшими блюдами, купали, носили на руках – буквально. А когда юноше исполнялось шестнадцать, он выполнял свое предназначение. Но если «солнечный мальчик» имел неосторожность согрешить с девушкой, он просто лишался своего статуса и переходил в разряд рядовых работников. Так где условия были гуманнее: у диких муисков или в цивилизованном Риме, где согрешившую весталку закапывали живьем?

– Красивая! – не оставил рисунки без внимания ведущий искусствовед Тавиньо, вернувшийся с дровами.

Он бросил охапку веток на землю и склонился между Додсоном и Уэйдом, завершая скульптурную композицию, посвященную международной мужской солидарности.

Брайан перевернул страничку.

– А почем на ней тунха, как у тебя? – задал вопрос Отавиу Зоркий Глаз, потому что никто до него, включая меня, не потрудился это заметить.

Я растерялась, но тут мужская солидарность пришла мне на помощь.

– Что такое «тунха»? – спросил у колумбийца Брайан.

– Ты что, никогда не был в Музее золота в Боготе? – удивился Ферран так, будто бывал там каждые выходные. – А где ты такую нашла?

– Мне ее подарил один человек. Он что угодно найдет, если потребуется – из-под земли откопает, – честно призналась я, но тут же горько поправилась про себя: «находил», «откапывал». Мозг отказывался принять мысль о том, что папы уже нет.

– А что она означает? – продолжил допытываться Тавиньо.

– Это Юбекайгуайя, богиня женского… плодородия, – вспомнила я из сна.

– А! Это, типа, амулет такой, – сообразил колумбиец. – А для мужского… кхм… «плодородия» какой нужно брать?

Брайан с Эндрю переглянулись и хрюкнули.

– Это я для своего брата. Я к нему на свадьбу еду, – обиделся Ферран.

– «Иду», – поправил его британец.

– «Скоро пойду», – внес свою лепту американец.

Как это им удается? Ведь только что были готовы друг другу глотки перегрызть?

Группа экспертов погрузилась в обсуждение связанных с походом деталей и дел. Скетчбук вернули мне. Невиданная щедрость. Но рисовать сон в их присутствии у меня не получилось. Поэтому я сделала несколько набросков спутников, за что получила целый вагон комплиментов, вроде: «Ничего себе! Правда похоже».

Вскоре туман начал оседать. Брайан сходил на охоту. Ферран распотрошил попугая. Мы сварили его в воде. Еда без соли не лезла в горло. Но все старательно ее туда засовывали.

Наконец, часов в десять мы тронулись. Я накинула на плечи рюкзак с притороченным матрасиком и размышляла над извращенностью подсознания, подсунувшего Апони такую же тунху, что и у меня.

Утро началось ярко. С искр в глазах. От вопля Келли я подскочил и стукнулся о металлический угол кресла. «Десять негритят отправились обедать, один поперхнулся, и их осталось девять…», – напел внутренний голос. Кто-нибудь знает, как пристрелить внутренний голос?

Четверо. После того, как «один поперхнулся», осталось четверо. Зато какое разнообразие вариантов развития событий. Хочешь: «Восемь негритят ушли гулять потом, один не возвратился, остались всемером». Или: «Трое негритят в зверинце оказались, одного схватил медведь, они вдвоем остались».

На ходу, не зашнуровывая, я сунул ноги в ботинки, толкнул дверь салона в сторону и спрыгнул вниз. Мозг с отставанием отметил, что место Отавиу пусто. В ушах всё еще стоял визг девчонки. Я пальнул из ружья, чтобы показать, что спешу на помощь. Густой туман прятал сельву от глаз чужаков. А жертву – от глаз спасителя. Крик не повторялся, и я бросился к костровищу. Одного утра для статистики недостаточно, но вчера она была там. Хоть какой-то ориентир, когда видимость всего пять шагов вперед.

Оказалось, он «просто пошутил»! Я чуть не поседел, пока бежал, а он «просто пошутил». И эта коза тоже! Что ее потянуло на свежий воздух в непроглядном тумане? Что ей мешало в самолете устроиться? И вообще, что это за навязчивая привычка: рисовать по утрам? Нормальные люди по утрам трусцой бегают, зубы чистят, кофе пьют… А не вырисовывают с фанатичной погруженностью полуобнаженных индейцев.

Я еще долго пытался унять сердечную дробь и надеялся, что не очень заметно, как у меня дрожат руки и колени. Впрочем, вскоре жизнь вернулась в обычную колею, если автономное выживание в сельве можно так назвать. Провинившийся колумбиец немного притих и не бузил. Келли меня всё же нарисовала. Правда, Эндрю тоже. И даже Отавиу, хотя он, по-моему, этого вообще не заслужил.

Покидать «насиженный» лагерь совсем не хотелось. Какая-никакая, а цивилизация. Крыша над головой, есть где посидеть. Радовало одно: начнем подниматься в гору – станет холоднее и исчезнет гнус, который донимал нещадно. Благодаря «шутке» одного идиота встали мы рано, и на дорогу был почти весь день. Когда наше вынужденное пристанище скрылось за деревьями, я «вспомнил», что забыл там котелок. Он был заранее припрятан в самолете. Колумбиец на это поинтересовался, не забыл ли я мозги. Я возразил, что даже если и забыл, то у меня они хотя бы есть.

В общем, оставив остальных ждать, я вернулся. Наша компания, расслабившись, хаотично шастала между самолетом, костром и по округе. А мне нужно было проверить тайник. Просто убедиться, что всё в порядке.

Я нырнул в салон, чтобы вытащить из-за заднего сидения котелок, и поспешил в багажное отделение. Тайник был в самом конце, под фальшивой панелью, которая держалась на двух болтиках. Две других головки были приклеены для вида. На первый взгляд панель выглядела абсолютно обычной частью внутренней обшивки. Если не знать, где открутить.

Но кто-то знал. Более того, панель теперь держалась на одном болте. От волнения нож слетал с минусовой головки, но болт всё же поддался. Я облегченно выдохнул. На первый взгляд все пакеты были на месте. Я пересчитал. Ровно столько, сколько было при приземлении. Тогда зачем его вскрыли? Вывод: чтобы убедиться, что груз на месте. А почему он в полной сохранности? По той же причине, по которой я не беру пакеты проверить на отпечатки. Слишком заметная деталь багажа. И слишком опасная. Нет, кто-то вскрыл тайник, проверил и наживил панель, даже не заморачиваясь вторым болтом. То есть был убежден, что никто, кроме него, про секрет не знает.

Я последовал его примеру и на скорую руку прикрутил люк. Выходит, всё же убийца пилота на борту. Если он умел управлять самолетом, почему не использовал свои навыки при аварии? И почему мы еще живы? В общем, вопросов было больше, чем ответов. Но главным из них был: «Кто?» Господи, ну, какой из меня Эркюль Пуаро? Даже с Шерлоком Холмсом у меня теперь общего только гражданство да умение играть на скрипке. Да, есть за мной такой грешок. Я всё же аристократ. И папочка⁵⁶ мой аристократ, и дедушка мой аристократ, и мамулечка моя больна на голову идеей вырастить меня достойным преемником великих предков.