К морю Хвалисскому (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев" - Страница 62

Прикрепив другой конец аркана к седлу, красавица пустила лошадь бешеным галопом и вскоре скрылась из виду. Когда она возвратилась, по земле волочилось что-то пыльное и окровавленное, с трудом напоминающее человеческое тело. Впрочем, несчастный, похоже, все еще дышал.

– Уберите отсюда эту падаль! – велела она слугам. – Я с ним и остальными потом еще разберусь!

По ладьям пробежал ропот. Суровое воинское ремесло закалило сердца новгородцев, воспитав устойчивость к событиям подобного рода. И все же неоправданная жестокость княжны выглядела противоестественной.

– Ну и зверюга! – с чувством проговорил Твердята.

– Чистая волчица! – эхом отозвался Путша, губы которого предательски дрожали.

– Она просто дочь своего отца, – устало пояснил Лютобор.

И в самом деле, на лице хана Кури появилось выражение отеческой гордости.

– Видишь, молодой Аян, почему я всегда с легким сердцем отправляюсь в поход?! – назидательно произнес он. – Потому, что точно знаю: во время моего отсутствия разумница Гюлимкан и за челядью нерадивой присмотрит, и вежу от врагов оборонит!

– Придет время, – нежным голосом проворковала княжна, – также ревностно я буду заботиться о добре моего мужа, а затем и сыновей! Думаю, у меня их будет много! Взгляни, отважный сын Тобохана! Мои бедра широки, а груди упруги, и они ждут батыра, достойного сорвать с них покров!

И прекрасная княжна в подтверждение своих слов завладела рукой юноши и бесстыдно провела ею по своему телу.

Однако Аян отдернул руку едва не с отвращением:

– Не знаю, что тебе ответить, достойная дочь Кури! Боюсь, челядь дома Органа не привыкла к подобному обращению, а для защиты от врагов в нашей веже всегда остается достаточно мужчин.

Какую другую деву подобные слова, несомненно, задели бы. Но княжна Гюлимкан только звонко рассмеялась и весь остаток дороги весело щебетала о разных пустяках.

Хотя ни новгородцы, ни даже Лютобор понятия не имели, где находится сейчас вежа рода Органа – в степи, как известно, дома на одном месте долго не стоят – приближение человеческого жилья не замедлило о себе возвестить разноголосым собачьим лаем, блеянием овец, восторженным визгом ребятишек, запахом дыма, кислого молока и баранины. Несмотря на то, что подробности битвы были в общих чертах уже известны, а хан Аян послал людей предупредить, что количество гостей нежданно-негаданно увеличилось, завидев ладьи и всадников, почти все обитатели поселения оставили свои дела и устремились навстречу.

Больше всех, понятно, спешили матери, жены и дети тех, кто в сегодняшней битве сражался на левом берегу. Женщины напряженно смотрели вдаль, тщась в пока еще смутно различимых фигурах всадников отыскать знакомые черты. Где он, родимый? Едет ли верхом, красуясь удалью, похваляясь боевой славой и богатой добычей. Или, уязвленный жестоким железом, лежит, страдая от раны, полагаясь на доброту чужих людей. И не сведет ли его эта рана в могилу…

Но вот всадники подъехали ближе, и жены даже не побежали – полетели, как мчащиеся им навстречу птицы-кони. Но быстрее женщин и даже быстрее лошадей оказались крупные, лобастые, ширококостные псы. Бесстрашные хранители стад заливались радостным лаем, их черные губы были растянуты в собачьей улыбке, а крутящиеся во все стороны султаны пушистых хвостов лучше всяких слов выражали всю степень тепла и преданности, которой горели их умные карие глаза.

Тороп обратил внимание на белоснежно-белого мохнатого кобеля, выделявшегося среди собратьев крепостью и статью, а также размером длинных, отменно острых клыков. Выступая с неподражаемым достоинством, он, тем не менее, держался немного позади, видимо, считая недопустимым хоть на миг покинуть ту, которой служил.

Его хозяйка, совсем еще юная девушка, невольно тоже притягивала взгляд. Не выделяясь среди сверстниц какой-то особой красотой – так, девчонка как девчонка: косы до пят, свежее личико, нежный румянец на смугловатых щеках – она поражала своей хрупкостью и совершенно детской беззащитностью. Она двигалась с неуверенностью человека, пробирающегося в кромешной тьме по незнакомой комнате. Ее тонкая, почти прозрачная рука, вокруг узенького запястья которой был намотан кожаный поводок, напряженно цеплялась за белую собачью шерсть. А похожие на опушенные густыми ресницами черносмородиновые бусины глаза глядели прямо перед собой, смотря, но не видя, или же видя то, что недоступно зрячему взору. Она напоминала цветок с надломленным стеблем. Еще не померкли краски, еще пленяют свежестью лепестки, но призрак увядания уже простер над ним свою безжалостную руку. И хочется остановить его и удержать, крикнув: «За что?!». И, осознав свое бессилие, ты отступаешь, сохранив в душе нетленный образ ускользающей красоты.

Но вот, почуяв близость родного пастбища, радостно заржал долгогривый Кары хана Аяна, которому басовитым лаем отозвался верный поводырь, и лицо девушки озарило изнутри сияние такого запредельного счастья, что помнилось пади на землю тьма, его достанет, чтобы озарить весь мир.

Забыв об опасной для нее толчее, незрячая ускорила шаг, чтобы приветствовать человека, который, судя по всему, был ей дороже всех.

Она уже слышала голос молодого хана, приветствовавшего ее ласковым словом «Жар-жар» – милая. И вдруг сияние на ее лице померкло, сменившись выражением отчаяния и боли. Обостренный недугом слух уловил нежный перезвон бубенцов, украшающих налобник лошади и браслеты на запястьях княжны Гюлимкан. Напрасно верный страж, заменявший девушке глаза, нетерпеливо натягивал поводок. Напрасно ластилась пятнистая Хатун, желающая представить подруге хозяина своего отважного жениха. Хрупкий цветок безвозвратно поник, из надломленного стебля крупными каплями, горючими ручьями сочились то ли сок, то ли кровь.

На красивом лице княжны появилось выражение надменного превосходства:

– Бедняжка, Гюльаим! – воскликнула она, с притворной жалостью покачивая головой. – Какое несчастье! В самом расцвете юности лишиться возможности наслаждаться красотой мира! И это в тот самый год, когда доблестный сын Тобохана собирался отпраздновать с ней свой свадебный той!

И еще раз мерянин убедился, что прекрасная воительница обладает каменным сердцем. А ведь даже у мужчин обычно хватает благородства не глумиться над поверженным врагом. Тороп заметил, как при этих жестоких словах помрачнел хан Аян. Но что поделать, разве не сам он пригласил в дом гостей!

С головой погрузившись, в размышления и наблюдения, Тороп не заметил, как на кого-то налетел. В наступившей сутолоке это было немудрено.

– Куда прешь, холопина неуклюжий!

И вслед за окриком в воздух взмыла плеть.

Мерянин успел подставить руку, поймав в кулак обжегшую запястье кожаную змею, исподлобья глядя на ее чрезмерно ретивого хозяина. Перед ним стоял крепкий круглоголовый парнишка лет тринадцати-четырнадцати, обутый в красивые сафьяновые сапожки, одетый в шелковый халат, помимо красивого кушака подпоясанный ремнем, скрепленным бляшкой с изображением Органы Ветра.

По всем правилам воинской науки нынче следовало с силой потянуть руку на себя так, чтобы наглый обидчик потерял равновесие и слетал носом в пыль, но Тороп уже знал, что так не поступит. Белена или какого другого взбесившегося с жиру барчука проучил бы, не задумываясь. Но этот сопляк был уменьшенной копией хана Камчибека, разве что без оспин, а людям старшего Органа, да и младшего тоже, мерянин имел все основания считать себя обязанным.

Что ж, сам виноват. Не поторопился бы совлечь с плеч тяжкую кольчугу, не получил бы. Сбрасывая ремень, ощущая, как сбегают по руке капли крови, мерянин с досадой наблюдал, как расцветает радостью лицо печенежского княжича.

Впрочем, радость оказалась недолгой.

– Улан! Ты зачем вздумал гостей наших дорогих обижать?

Маленькая, но очень ловкая и твердая женская рука отобрала у мальчишки плеть, а цепкие пальцы другой впились ему в ухо. Обиженный парень завопил от возмущения: