К морю Хвалисскому (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев" - Страница 20

– Они от моря Хвалисского пришли, – отозвался Лютобор, всматриваясь из-под ладони вдаль. – Я знаю этот парус, – пояснил он. – Это Бьерн Гудмундсон, викинг из Ютланда. Он прежде служил басилевсу, а теперь его пригрели хазары.

– Да как такого молодца не пригреть! – подал голос с высокой скамьи у прав и ла дядька Нежиловец. – Сразу видно, мастер своего дела. Так наехать на корму – это надо постараться!

– А рубят-то кого? – потирая глаза со сна, недоуменно заморгал Путша.

– Кого-кого, – без тени улыбки проворчал сидящий с ним на одном весле Твердята. – Мала рубят! Больше некого.

Теперь снекка подошла ближе, и стало видно, что это действительно Мал. Дела его были плохи. Примерно половина его людей лежала на залитой кровью палубе, чтобы вряд ли когда-либо подняться. Остальные, оттесненные на нос, продолжали обороняться. И хотя делали они это куда лучше, чем можно было предположить, поглядев, как бестолково они штурмовали этой весною соседский забор, силы их были на исходе.

Сам Мал, притиснутый к мачте, держался только силой своей воли. Его правая рука, пронзенная двумя стрелами, отказывалась служить, и он подпирал ее левой, думая, вероятно, только о том, чтобы не выронить из немеющих пальцев скользкий, пропитанный кровью черен меча. У его ног лежал раненный копьем в грудь Соколик.

Пересчитав количество весел на драккаре и помножив это на число сидящих у одного весла гребцов, Талец потрясенно взъерошил пятерней волосы на затылке:

– Мал что, рехнулся принимать бой? У него же вполовину меньше людей.

– Похоже, ему не предоставили выбора, – презрительно скривив рот, отозвался с соседней скамьи Лютобор. – Сколько я знал Бьерна, он всегда нападал без предупреждения, а иногда перед тем специально выставлял белый щит. Думаю, не было бы несправедливым, кабы и над ним кто-нибудь когда-нибудь учинил подобное.

Он вопросительно посмотрел на Вышату Сытенича, но тот молчал. Дружина тоже безмолвствовала: от Бьерна Гудмундсона они пока никаких обид не видали, зато у всех до сих пор свистел в ушах ветер ненастного весеннего дня и слышался рев оголтелой толпы, требовавшей расправы.

Дядька Нежиловец прочистил горло:

– Табань, ребята! – скомандовал он. – Парус убрать!

– Я, кажется, такого приказа не давал, – сухо заметил боярин.

– А какой еще может быть приказ? – обиделся старик. – Велишь ради этого гуся Мала животом своим рисковать? Да ему и его умникам давно было пора задницу надрать! За все хорошее!

– Да как же так можно говорить, дяденька! – попыталась пристыдить старика Мурава. Девица смотрела на побоище огромными, широко распахнутыми глазами, закусив губу, чтобы не дрожала. – Коли не вмешаться, их же всех порубят!

– И они бы нас весной порубили, не задумываясь, кабы не посадник.

– Они же наши, новгородские! Соседи и братья кровные!

– Хороши братья, – хмыкнул боярин. – Дом чуть не спалили.

– Так это же не они! Это Соловьиша! – Мурава едва не плакала.

Тороп ожидал от нее многого. Девка жалостливая она и есть. Но чтобы до такой степени не помнить зла! Будто не нынешним утром еще Малов Соколик ее ромейской ведьмой обзывал.

Вышата Сытенич посмотрел на приблизившиеся на расстояние пары перестрелов медленно качающиеся на воде корабли, прошелся взглядом по своей ладье, полюбовался на сидящих у весел в ожидании приказа храбрых гридней, многих из которых сам взрастил, затем перевел глаза на дочь:

– Вот, что я тебе скажу, Мурава Вышатьевна, – проговорил он в наступившей тишине, нарушаемой только шумом приближающейся битвы. – Этой ладьей пока я командую, – он выразительно посмотрел на дядьку Нежиловца, – и я решаю, рисковать моим людям животами или не рисковать. Поэтому, краса моя, иди-ка ты к себе да сиди тихо, не высовывайся. Будет бой!

Он распрямился резко и упруго, как тугой лук, когда с него слетает стрела, скомандовал:

– Весла на воду, брони надеть! Думаю, с этими хазарскими ютами нам все равно встретиться придется. Так чего же медлить?!

– Может, еще удастся договориться? – протянул дядька Нежиловец.

Но, будто в ответ на его слова, с урманской ладьи и насада полетели стрелы. Ослабленные противным ветром они не причинили особого вреда, только штевень снекки стал похож на нос молодого пса, который по неопытности влез в колючий кустарник или понюхал ежа.

– Ну и наглецы! – в голосе старого кормщика звучала обида.

– А ты думал застать викингов врасплох? – рассмеялся боярин. – Плес, чай, просматривается на десять перестрелов вдаль.

Он прошел на нос и приложил ладони ко рту.

– Эй вы там! – крикнул он. – С вами говорит Вышата сын Сытеня Серого, боярин новгородский. Вы напали на моих земляков и соседей! Отпустите их с миром, и мы не причиним вам никакого вреда. Иначе нам придется говорить на языке мечей!

Его слова подхватил ветер, и они достигли слуха викингов без особых помех. Стрелы посыпались гуще, пришлось укрыться за щитами, а к борту насада приблизился человек, облитый дорогой броней, вероятно, вождь. По виду это был настоящий северянин, ибо только северное небо и море может придать глазам подобную синеву, только бескрайние снежные просторы наделяют кожу подобной белизной, и только могучие корабельные сосны и обглоданные морем железные утесы наделяют тело таким ростом и крепостью. Он тоже приложил ладони ко рту, но сильно надсаживать горло ему не пришлось, корабли и так уже достаточно сблизились.

– Язык мечей – самый понятный для меня язык! – услышал боярин его ответ. – Эта ладья твоим соседям уже не принадлежит! Убирайся отсюда подобру-поздорову, пока с тобой не приключилось то же самое! Я вижу, ты тяжело нагружен, надеюсь, в твоем трюме найдется, чем поживиться!

– Как бы тебе не подавиться, Бьерн! Один пирог не доел, а уже на другой готов наброситься?!

Это уже говорил Лютобор. Он покинул свое непочетное место и встал рядом с боярином. Датчанин внимательно посмотрел на него из-под руки, и его лицо загорелось странной смесью ненависти и зловещей, не предвещающей ничего хорошего радости.

– Хельгисон? Ты ли это!? – проревел он. – По-прежнему советы даешь!? Не много же пользы тебе самому принесли эти советы, как и твоя хваленая верность басилевсу, коли тебе нынче приходится служить гардскому вождю, у которого, небось, никакого добра и нет, кроме вонючих скор! Когда я пущу его посудину ко дну, я прибью твою голову у себя на мачте! Хочу посмотреть, будет ли она, подобно голове Мимира, давать советы, когда ее отделят от тела.

Русс осклабился в холодной улыбке.

– Меня зовут Лютобор! – ответил он. – И я твою голову отвезу царю Иосифу. Стоит ему узнать, как ты, служа басилевсу, вместо того, чтобы гоняться по морю за арабскими галерами, вместе с пиратами абу Юсуфа грабил ромейские торговые суда и разорял храмы.

Гудмундсон рванулся вперед, чтобы на подобные речи ответить мечом, но хирдманы его удержали. Корабли еще не сошлись достаточно близко, а гибель в реке между двух судов выглядела бы бесславно и глупо.

Лютобор снова посмотрел на Вышату Сытенича, и на этот раз боярин едва заметно кивнул.

***

Славно, когда битва начинается с поединка, в котором два лучших бойца решают, чей вождь более удачлив и кому боги больше благоволят. Иногда победы единоборца бывает достаточно, чтобы доказать противнику силу стоящего за ним войска, и потому своим умением он спасает не один десяток жизней. Лютобор это отлично понимал.

Бьерну Гудмундсону, похоже, на все и на всех было наплевать, но он страстно желал поквитаться с руссом за какие-то старые Царьградские обиды. Потому, когда снекка ударила драккар в грудь, и вырезанный на ее штевне с благословения отца Леонида Святой Георгий вонзил свое разящее копье дракону в пасть, датский вождь заорал своему хирду:

– Не трогать! Он мой!

Воины обеих дружин, стягивавшие железными крючьями борта кораблей, едва успели посторониться: иначе бойцы сшиблись бы прямо у них на головах.