Сапер. Том II (СИ) - Линник Алексей - Страница 5

— Да нет, пиздё@$%шь, — опять повторил Тупиков. — Если Гудериан рискнет так растянуть коммуникации, Еременко легко подрубит этот клин.

Кирпонос взял мой рапорт, вчитался. Потом просмотрел документы фон Брока. Задумался.

— Этот Еременко больше трепаться мастер, чем дело делать, — комфронта бросил бумаги на стол, яростно почесал в затылке. — Ничего он никому не подрубит.

— Весь блицкриг фашистов прахом идет, если они повернут к нам, — заметил начштаба. — Окружить нас теоретически можно, но практически — это срыв зимней кампании. Какая уж тут Москва до холодов. Да и зачем мы им?

— Фон Брок говорил, что Гитлер не верит во взятие Москвы без поставок топлива из Румынии. А ее нефтяные поля уничтожают наши бомбардировщики из Крыма. Для атаки Москвы, — тут я кстати вспомнил бред полковника, — нужно тридцать составов с топливом в сутки. Сейчас поставки уже 27, дальше будет только хуже. А сколько топлива сожрут танки в условиях городских боев — не мне вам рассказывать.

Я подошел ближе к столу, продолжил:

— Крым не взять без решения вопроса с юго-восточным фронтом. А тут у нас выступ, войска за Днепром — такой подарок немцам.

— Нет, не верю, — покачал головой Кирпонос. — Надо этого фон Брока повторно допросить.

Комфронта поднял трубку, попросил его соединить с Чхиквадзе.

— Реваз, я хочу допросить фон Брока. Лично. Тот такие сказки рассказывает Соловьеву… — Михаил Петрович переменился в лице — Как умер?! Не может такого быть… Да я знаю, что он в грудь раненый, но Соловьев же… Ладно, понял. Да, хорошо. Что фон Брок рассказал Петру? — Комфронта задумался, разглядывая меня. — Я тебе потом перезвоню. Информация такая… ну странная очень. Да, я знаю, что ты спец по странным сведениям, обожди, мне переварить все надо.

Кирпонос посмотрел на Тупикова, как бы спрашивая, что ему делать. Новая реальность с трудом, но все-таки «входила» в мозги военачальников.

— Ну теоретически мы можем послать авиаразведку в сторону Брянска, — наконец прервал молчания начштаба. — Но если Гудериан повернул… Михаил Петрович, это же катастрофа! У 21-й армии 9 танков, не больше сотни пушек… Она ослаблена и растянута!

— Танковые группы немцев пройдут через 21-ю как раскаленный нож через масло, — мрачно произнес Кирпонос, взял карту. — Даже не заметят. И остановить их негде. Одни поля.

— Ну теоретически есть где, — не согласился Тупиков. — Мосты через Десну и вот через эти небольшие речки, — карандаш начштаба ткнулся в несколько мест карты. — Можем перекинуть еще три стрелковые дивизии на Чернигов и Конотоп. Последний так и вовсе успеем укрепить и зарыться в городе.

— Гудериан легко обойдет его и отрежет эти дивизии.

— Тогда надо усилить танками. Чтобы они делали из города вылазки, били коммуникации.

Военачальники склонились над картой, начали спорить, а я тихонько вышел из кабинета. Буквально стек на стул. Неужели сработало и мне поверили?

— Ну что там? — Масюк буквально лучился любопытством.

— Жопа, там Аркадий. Огромная такая, бугристая.

*****

Долго сидеть мне не дали. Да и Масюку тоже. Сначала адъютанта заставили дернуть начальников разведки фронта и 21-й армии. Потом прибежал обеспокоенный Чхиквадзе, зыркнул на меня подозрительно.

И уже через пять минут — добро пожаловать обратно в кабинет комфронта.

— Я вот хочу понять, — особист крутил мой рапорт так и сяк, чуть ли не на зуб его пробовал. — Почему фон Брок решил тебе, Петр, вдруг признаться?

— Не знаю, — пожал я плечами. — Мне кажется он уже, так сказать, «смотрел в вечность». А в такой момент люди многие свои тайны готовы раскрыть.

— Поэтично, поэтично, — кивнул Чхиквадзе. — А ну-ка, расскажи еще раз. Этот фон-барон точно доверенное лицо Гудериана?

— Главный снабженец, — я поднял глаза, как бы вспоминая. — Я так понимаю, фон Брок ехал к Клейсту договориться "на берегу", чтобы в ходе наступления не драться за поставки топлива. Чтобы без подковерных игр.

Военачальники переглянулись, опять схватили карту.

— Надо усилить наблюдение за Кременчугским плацдармом, — Тупиков стал себе что-то записывать. — У Клейста самые боеспособные танки во всей немецкой армии. Никаких чешских трофеев, почти одни троечки и четверки.

Кирпонос начал что-то уточнять у начштаба, в кабинет повалили полковники из разведки, меня попросили вон.

В оборот меня взяли тут же, даже перекусить не дали. Чхиквадзе, вовсе не такой благожелательно настроенный, каким был всего час назад, коротко бросил «За мной!» и потащил меня в особый отдел. Когда они переименовались обратно, я внимания не обратил, просто заметил, что с какого-то времени в документах они снова не третье управление, а особисты, как и раньше. Не до смены табличек было — война.

Мы прошли по коридору, по лестнице, еще пара поворотов — и оказались в уже знакомый мне кабинет.

— Садитесь, — кивнул Чхиквадзе на стул. — Вот бумага, ручка, пишите.

— Что писать? — удивился я. — Я же командующему…

— Не валяйте дурака, товарищ старший лейтенант! — в принципе, пока всё неплохо, я еще товарищ и у меня даже оружие не изъяли. — Всё пишите, с той секунды, как мы с вами расстались, до того момента, когда вы прибыли назад в управление. Даже самые мелкие подробности. Если кто-то почесал голову или испустил газы — это тоже не забывайте. Вам понятно?

— Понятно, — безо всякого энтузиазма ответил я и пододвинул лист писчей бумаги поближе. — Ручку замените, здесь же перо с заусенцами какими-то, писать невозможно, — добавил я после попытки написать первое слово.

Чхиквадзе подал мне другую ручку, с новеньким пером, выудив ее из ящика своего стола и я приступил. Сейчас, Петя, ты узнаешь, каково это: двигать историю.

Самое главное во вранье — ни на шаг, ни на полшага не менять свои показания. Этому меня учил старый вор в следственном изоляторе. Он снизошел до общения со мной не сразу, дня два блатная служба безопасности проверяла, «прозванивала», кто такой, этот новый сиделец. Ничего в нем не было такого, что показывают в фильмах и книжках про доблестных милиционеров — ни дешевого форсу, ни высокомерия. Простой с виду дядька, похожий на бухгалтера из мелкого колхоза. Морда толстая, лоснящаяся, будто и не в тюрьме сидит. Вот это у меня и были первые занятия в тюремном университете. Та еще «школа жизни»…

Вот я и писал сейчас, медленно, будто и вправду вспоминал прошедшие события. Понятно, что эту писанину заберут и заставят написать еще раз. И еще раз. Пока перо из рук падать не начнет. Потом будут сравнивать, где что написано, есть ли разногласия, после этого пойдут вопросы с подковыркой, где меня будут пытаться подвести к неточностям и раскручивать эту ошибку. Вот сейчас, уже пора поторопить меня, чтобы писал быстрее и времени на раздумья оставалось всё меньше. Видать, Реваз Давидович учился в той же школе, что и следаки, пытавшиеся расколоть моего знакомца, потому что, не успел я закончить первую страницу, как он буквально выдернул листочек из моих рук и сказал:

— Петр Николаевич, вы там что, «Войну и мир» писать собрались? Мы так до утра не закончим. Поторопитесь!

— Сами же сказали, любой чох вспомнить, — возмутился я. — А как раз это труднее всего дается.

— Ладно, подробностей про то, как водитель раскурил цыгарку со второй спички и жаловался, что газетная бумага слишком воняет при использовании на самокрутки, не надо, — смилостивился Чхиквадзе. — Только про госпиталь.

— Хорошо, — кивнул я и приступил к новой главе печальной повести.

Вскоре к моему старому знакомому подключился совсем невежливый коллега — представляться мне он посчитал лишним. Впрочем, как и разговаривать со мной. Лет сорока, ничего примечательного, петлицы батальонного комиссара. Они с Чхиквадзе сидели в углу, как голубки, Реваз только успевал дергать из моих рук новые листики, из чего я сделал вывод, что этот новенький — его начальник и они продолжали шушукаться, склонив головы друг к другу. Их понять тоже можно. Весь ход войны меняется. Целые фронты сдвинутся с места, люди получат новые звания, ордена. Ну а кого-то закопают.