Бродячий цирк (СИ) - Ахметшин Дмитрий - Страница 23

Мне начало казаться, что он специально затыкает от меня уши лаем Мышика и собственным командным голосом, точь-в-точь старый флибустьер, что предпочитает не замечать ворчания команды; и это странным образом подслащивает мою горечь. У меня никогда не было взрослых, которые могли бы на меня вот так обидеться.

Наконец мне удалось добиться его внимания, и я выпалил, уткнув глаза землю:

— Мы не хотели красть ту бутылку. Я собирался заплатить, но у меня немного не хватило, а потом вдруг этот Элвис, наверное, подумал, что у меня совсем нет денег, и король, и…

— При чём тут бутылка? Скажи на милость, о чём ты тут талдычишь?

— Об Элвисе…

Аксель расхохотался. Вспрыгнул на подножку повозки, выудил из одной из «гардеробных» коробок крашеный золотой краской высокий парик.

— Вы улепётывали так, что пятки сверкали.

— Так это был ты!..

— Я просто хотел поздороваться! Одна радость: значит, я действительно отлично загримировался.

Аксель порылся в кармане и гордо вытащил большую чёрную трубку.

— Это называется сотовый телефон. Модная штучка. Костя позвонил мне от одной из своих подруг, поплакался, что ты от него сбежал, и попросил тебя разыскать. Анна нашла тебя раньше. А те ребята… сейчас-то ещё всё мирно, но в будущем — для такого, как я, если хочешь знать, заглянуть в будущее, что Косте проинспектировать чью-нибудь юбку, — мы с ними довольно крепко поцапаемся. Так что всё одно, мне с ними лучше не встречаться.

Но встретиться пришлось.

Мы сильно затянули со сборами. Почему-то у людей (здесь я могу вам рассказать только о своих попутчиках, потому что больше ни с кем не путешествовал; однако подозреваю, что большой разницы нет), умеющих намотать на ладонь в качестве поводьев пучок дорог, вещи всегда расползаются, словно котята из коробки. Тем более что их, этих вещей, мерено-немерено.

Темнело. Мы почти уже были готовы двинуться в путь, когда за столиком у пана Жерновича вдруг возникли гости. Я узнал их сразу и попытался ретироваться.

Их трое. Король, которого только сегодня мы с Акселем видели меряющим шагами площадь. Без белого масляного грима, без позолоты его лицо похудело, хотя и не утратило аристократических черт. Впалые щёки, нос с горбинкой, аккуратные, будто газонная травка, баки и буйные кудри — всё это можно увидеть в неспешных английских сериалах про жизнь лордов, где такие вот люди играют в гольф, а в перерывах плетут интриги. Одет, правда, не по-королевски: линялые джинсы и синий дождевик с капюшоном. В его спутнице, потрясающе некрасивой женщине с мясистым, обветренным лицом, я узнал французскую воительницу. Плечи у неё и впрямь казались плечами воина, распирали блузку, будто уродливые наросты на стволе дерева; шея походила на перезрелый кабачок, рот то и дело стремился к недовольному и воинственному выражению. Третьим был не кто иной, как человек из машины, страж, которого мы ошибочно приняли за труп. Король очень органично смотрелся рядом с этими двумя — будто в компании старой няни и уродца-охранника, малой свиты, вышел прогуляться по улицам своих владений. Дочь хозяина, не проникшаяся, видно, торжественностью момента, сонно выставляла на стол салаты, и их, швыряя выцветшие руки в родимых пятнах и рытвинках-оспинках, подгребал к себе бродяга. Половина лица его по-прежнему отливала синевой, будто бок гнилого фрукта.

— Сегодня представлений не будет! — пропела Анна, ведя под уздцы одного из наших здоровяков-тяжеловозов. Тяжеловоз ступал следом степенно, покачивая лощёными боками, отгоняя одним лишь движением мышц назойливых мух, и на каждый его шаг приходилось полтора шажка дрессировщицы.

— Мы не за представлениями, — робко сказал король. Я, ожидавший услышать что-то, что стиснет всю эту игрушечную площадь с игрушечными вагончиками и крошечными стульями между двух ладоней и встряхнёт так, что птицы будут шлёпаться прямо в фонтан, а мы улетим в небо, подумал сперва, что то говорит пухлая дочка пана Жерновича или на худой конец няня-Д'Арк. — Нам нужен пан Аксель.

— А, так вы знаете Капитана! — обрадовалась Анна. Она их не узнала. Похоже, события той ночи полностью вымылись из её головы. — Вам повезло, сегодня же мы уезжаем.

— Ну, да, — совсем смутился король.

— Аксель! Аксель, к тебе здесь гости! Не представляю, куда он запропастился, — она увидела меня и сказала: — Беги-ка, позови Акселя.

Капитана я нашёл в автобусе. Заглянул в салон, собрался уже пойти поискать в одном из фургонов, но мокрый нос моего хвостатого друга, словно металлическая стружка в полированный бок магнита, ткнулся в рукав капитанской рубашки. Рукав, извиваясь и скребя пуговицей на манжете, уполз в полумрак под водительским сиденьем.

Я наклонился и сказал:

— Тебя там спрашивают странные люди. Кажется, те, с кем ты выступал вчера ночью.

— Передай им, что я занят… Нет! Нет! Скажи, что меня нет совсем. Что я сегодня утром бросил вас и уплыл в шлюпке на Аляску.

— Я не могу. Анна уже сказала, что вы где-то здесь. Кроме того, мне кажется, они видят сейчас через окно, как я с вами говорю.

Аксель выползает из-под сиденья, растерянно выуживая из рукавов и брюк похожие на мышат комочки пыли, и я устремляю ещё раз взгляд в полутьму — быть может, там какая-то ниша? Как он смог туда поместиться? Но никакой ниши нет, узкое пространство, где может спрятаться разве что средних размеров кот. И мой трепет перед этим человеком с глядящими словно из глубины веков из-за пыльных стёкол глазами снова достигает невиданных высот. Одно слово — фокусник. Резиновый человек. Я видел как-то по телевизору, что такие люди могут завязаться вокруг себя в узел, и позвоночник с рёбрами у них не твёрже, чем велосипедная покрышка.

Он выглядывает наружу и хватается за голову:

— Какой кошмар, ты слышишь, Шелест! Они привели с собой зомби!

— Это не зомби, — возмущается король. Эмоциональный возглас Акселя достигает его ушей. — Это Юзеф.

Возмущение спускает, как проколотый шарик, когда Анна снова глядит на него. И король бормочет, изучая бороздки на поверхности стола:

— Юзеф. Он не слишком-то социо… социален, но очень хороший человек. Плохому человеку мы не доверили бы сторожить ценные вещи под дождём в холодной машине…

Окончательно запутавшись, он замолкает. Зато поднимает голову бездомный. Оторвавшись от кружки с пивом и от салата, тычет в Акселя вилкой:

— Точно, он. Этот. И вот тот сопляк, — на этот раз вилка указывает на меня. Глаза его близоруко ворочаются в глазницах, будто бы каждый глаз сам по себе. — И ещё один господин, такой, весь из себя обросший и мелкий, с таким — Хафф! — грубым голосом. Германец. Наверное, какой-нибудь музыкант. Поверьте мне на слово, они вечно такие-сякие, и в носу у них волосы. Воображают себе невесть чего, думают, раз закончили свою санаторию, так могут будить усталого человека… ага! Вон он! Всё сходится, говорю я вам.

Мы все посмотрели на Мышика, который в центре всеобщего внимания расцвёл и разразился довольным ворчанием, предполагая, что теперь ему даже не обязательно выступать, чтобы заслужить аплодисменты и что-нибудь вкусное на ужин; а бродяга снова уткнулся в тарелку с салатом.

Некоторое время висит мёртвая тишина, которую в конце концов решается надрезать Король:

— Это… приятель… не заглядывал ли ты… — он смотрит на Анну, которая, прислонившись к крупу меланхоличного тяжеловеса, насмешливо следит за развитием диалога, и окончательно скисает.

— Ты хочешь узнать, не был ли я сегодня где-нибудь около двенадцати дня на одном пустыре, — услужливо подсказывает Аксель.

Жанна Д'Арк, всё время хранящая царственное молчание, видимо, придаёт королю здоровенными туфлями под столом какое-то ускорение, потому как слова вылетают, словно из пушки:

— И… именно так, я…

— Я там был, — кается Аксель. Он приосанился, будто на него направлена дюжина телекамер, или… нет, не камер — десятки глаз со зрительских лож. — Мы с моим юным другом, вот этим славным юнгой, совершенно случайно заглянули туда и совершенно случайно нашли кое-что занимательное. Интересно, кто это мог оставить?