Новый мир. Книга 3: Пробуждение (СИ) - Забудский Владимир - Страница 37

Я ненавидел отдавать приказы вроде этого. Намного лучше себя чувствуешь, когда придумываешь нестандартный, дерзкий и умный ход, чтобы обмануть врага, зайти в тыл, ударить с фланга, получить над ним тактическое преимущество, а не просто кричишь «все вперед!», посылая людей грудью на амбразуру. Впрочем, не в этом ли вся суть этой дебильной операции?! Не для этого ли вперед послали именно «частников» — камикадзе, которых не жалко?!

— Все слышали?! — взбудораженный предстоящей схваткой, прикрикнул на своих бойцов лейтенант Буллет.

На моих глазах высунувшийся из-за угла легионер из 3-го батальона буквально взорвался от прямого попадания импульса из микроволновой пушки. Кровавые брызги медленно осели на пол по наполненному газом воздуху. Сцепив зубы, я покрепче сжал винтовку. Обменялся кивками с майором. Пора.

— Вперед! — крикнул майор, и через миг перекресток огласила канонада.

§ 28

Десять минут спустя мы продолжали свой путь по Заводской. Я шел в середине колонны, рука об руку с Берном. Мы оба хранили гробовое молчание. Нарастающий гром перестрелки впереди возвещал, что мы приближаемся к тому самому месту, где остатки 7-ого батальона ведут яростные бои на подступах к новомосковской ТЯЭС.

— Лучше пошли с нами, капитан, — наконец нарушил молчание комбат. — Там, впереди, на счету каждый ствол. Речь сейчас даже не о штурме станции! Если комми выбьют 7-ой батальон с занятого плацдарма — то вы, куда бы вы там не пошли, окажитесь отрезаны, и долго не проживете!

Идя мрачнее мрачного, я ничего не ответил. Штурм опорного пункта евразийцев стоил моему и без того крохотному отряду четверых убитых и семерых тяжелораненых, которых пришлось отправить в тыл. Потери среди бойцов 3-го батальона были еще больше. Цель, впрочем, была достигнута. Легионеры всегда достигают своей цели. Если только они не умирают.

Микроволновое орудие было уничтожено. Ополченцы на мостике — перебиты. Сам мостик — обрушен. Вражеский ДОТ в конце тупичка — зачищен. Среди легионеров из роты Колда, попавших в мой сборный тактический отряд, очень кстати оказался огнеметчик. С его помощью полдюжины непримиримых «тибетцев», никак не желавших сдавать бункер, поджарили внутри живьем. Слышать их дикие вопли было, мягко выражаясь, не самым приятным занятием на свете. Но в моей памяти сразу всплыли запеченные в своей броне «Крестоносцы». И я припомнил, что принцип «око за око», кажется, был придуман еще в библейские времена.

Я лично убил как минимум двоих ополченцев, засевших на мостике, взлетев туда с помощью остатков топлива в своем двигателе. Обычно это не вызывало у меня особых эмоций. Но один из убитых неожиданно оказался молодой китаянкой из женского снайперского полка. Я заметил это уже после того, как выстрелил. К несчастью, именно в этот раз нас разделяли всего пара ярдов и я мог видеть результаты своих трудов особенно ясно.

После того как гиперзвуковые пули прошибли ее тощую грудь, прикрытую лишь шинелью и хлипкой кевларовой броней, изо рта у нее брызнула кровь. Раскосые глаза безжизненно закатились, а маленькая, как у ребенка, рука выронила винтовку, из которой, как я пытался себя уверить, эта снайперша прикончила не одного нашего. Тоненькое тельце, которое уже покинула жизнь, полетело вниз с шатающегося мостика, где ему предстояло не эстетично расплющиться о бетон и быть изъеденным «Зексом», быстро потеряв все признаки того, что эта девчонка только что была живым человеком.

Казалось, что миг, пока она падала, длился целую вечность. И я вдруг необыкновенно ясно представил себе, что только что сделал. Я вдруг осознал, что у нее есть имя, которого я не знаю. Лет двадцать назад она была рождена на свет матерью, для которой появление здорового ребенка, возможно, было таким же счастьем, как когда-то стало для моих мамы с папой. Родители баюкали ее в колыбели, кормили из ложечки, учили первым словам. Любящими глазами смотрели, как дочь превращается из кричащего розового комочка в крохотного человечка со своими первыми собственными мыслями, привязанностями, радостями и огорчениями, как в ее раскосых глазках появляется свет осознания себя как части этого мира. Смотрели, как она делает свои первые шаги, как у нее появляются любимые игрушки, с которыми она разговаривает, как с живыми. Возможно, в самом детстве ее торжественно приняли в октябрята и взяли с нее торжественную клятву служить партии. Возможно, уже в пять лет она читала наизусть коммунистические речевки и рисовала портрет Мао. Но она делала лишь то, чему научили ее взрослые. И вряд ли понимала, что это такое и зачем это все нужно.

Я не знаю и никогда уже не знаю, где она выросла, кто были её друзья, как она превратилась из маленькой девочки в молодую девушку, была ли она милой и весёлой, либо нервной и замкнутой, какие она видела сны, о чем она мечтала, на что надеялась. Не узнаю, что она любила есть на завтрак и какую музыку слушала, любила ли она петь, любила ли она дождь или снег. Не узнаю, когда она впервые влюбилась, успела ли познать мужчину, любила ли по-настоящему и была ли любимой. Не узнаю, какие жизненные обстоятельства забросили её в Новую Москву и заставили взять в руки винтовку, и что она чувствовала, когда другие умирали от ее руки.

Уверен, что она точно не была среди тех, кто начал эту войну. Погнали ли её сюда силой, не спрашивая, или она вызвалась быть добровольцем, одураченная пропагандой и психотропным излучением, или искренне веря, что защищает свою землю — наверное, не так уж и важно. Возможно, она была очень смелой или глупой и готова была умереть. Но в душе, я уверен, она до последнего надеялась выжить.

Я успел заметить это в тот краткий момент, когда огонёк навсегда гас в её глазах. Успел, к своему изумлению, увидеть неописуемый страх, безраздельное отчаяние, бездонную боль и запоздалую мольбу, которой девушка красноречивее миллиона слов излила просьбу дать ей ещё немного пожить.

Я мог бы утешить себя тем, что это произошло быстро. Но она все равно успела осознать весь ужас и всю необратимость произошедшего. Осмыслить конец своей Вселенной. Почувствовать, как жизнь покидает ее, как глаза навсегда застилает черная пустота, сердце перестает трепыхаться в груди и насыщать грудь кислородом, а нейроны в мозгу посылают телу последние отчаянные импульсы, мечась по нервным узлам, не желая сдаваться. Но за ними по пятам неотвратимо наползают тьма и забвение.

В какой-то момент я хотел протянуть ей руку, схватить ее, не дать ей упасть. Но было слишком поздно. Я ничего уже не мог изменить. Она уже была мертва. А мы не в силах повернуть время вспять.

— Капитан! Ну, что скажешь?! — требовательно обратился ко мне Берн, вытаскивая меня из странного водоворота переживаний, которые так не ко времени меня захватили. — Мы уже близко к станции! Твои парни там очень пригодятся!

Я посмотрел на него непонимающим взглядом. Пауза затянулась.

— Мы направляемся к своей цели, сэр! — ответил вместо меня Буллет, выступая вперед.

Я неуверенно кивнул, не слишком хорошо понимая, о чем они.

— Ну что ж, так тому и быть, — не стал спорить Берн и махнул рукой в сторону одного из узких боковых ответвлений. — Двигайте туда! Где-то там должны быть эти ваши жилые секции. Желаю вам там удачи. Вперед!

— Сэр? Что с вами? — спросил у меня кто-то из моих людей.

«Мой номер — триста двадцать четыре. Я — мясо. И я здесь, чтобы убивать».

— Сэр?

«Я— мясо. Она — мясо. Все мы — мясо. Все это — не важно. Все — тлен».

— Капитан! — Буллет раздраженно помотал ладонью у меня перед шлемом. — Его что там, контузило?! Черт возьми! Я же говорил, что они все в этой чертовой роте «Чарли» — слабаки!

— Я в порядке, — едва сумел выдавить я из себя, удивляясь, что голос дрожит. — В порядке.

«Скольких людей ты убил, Димитрис? Ты хоть когда-то считал, сколько жизней ты унёс?» — продолжал допытываться у меня странный внутренний голос, никак не желавший умолкать. — «За что ты убил их всех? Во имя чего?!»