Новый мир. Книга 1: Начало. Часть первая (СИ) - Забудский Владимир - Страница 44

— Откуда тебе знать, что может быть, а чего не может, Димитрис? — не разделила моего убеждения мама. — Вера — непростая вещь. Наука всего не объясняет, и рано или поздно ты столкнешься с вопросами, на которые не найдешь ответов в Википедии. Тогда ты и вспомнишь о Боге. Но я не хотела бы навевать тебе какое-то представление о нем, как это делает мама Виты. Ты познаешь его сам, когда наступит нужное время. Я за свою жизнь насмотрелась на разные проявления веры. Фанатичная вера способна творить чудеса и придавать человеку невиданные силы и мужество. Но порой она способна нести зло вместо добра и невежество вместо просветления.

— Ну да, как все эти наши сектанты, — кивнул я.

— Наших сектантов — человек семь. Это безобидные и наивные люди, Дима, и никакого вреда от них нет. Зинаида Карловна — добрая женщина, познавшая много горя. Но она не всегда была их лидером. К счастью, ты не застал того, что повидали мы с папой, когда поселились тут.

— Я слышал об этой сумасшедшей «матери Марии».

— Хорошо, что только слышал, Дима, — заверила мама.

— Ты была знакома с ней?

Тяжело вздохнув, мама замолчала. Я запоздало пожалел о своей извечной любознательности, заставившей меня снова бестактно ворошить мамино прошлое. Но миг спустя Катерина Войцеховская ровным голосом завела речь:

— В темные времена мир представлялся таким мрачным, что многих охватила религиозная истерия. Был момент, когда я и сама упала духом. А в такие моменты хочется искать спасения в молитвах. Роль «церкви» в лагере исполняла обычная палатка. Люди собирались помолиться и послушать отца Прохора — большого, печального бородатого мужика средних лет, который называл себя батюшкой из Ровного. Но косноязычный добряк Прохор недолго продержался у алтаря. Очень быстро его оттеснила горластая и напористая пожилая женщина с горящими глазами, которую называли вначале «Марьей», а затем и «матерью Марией». Вспоминая теперь о тех собраниях, я ясно понимаю, что в них совершенно не чувствовалось истинного Бога, доброго и милосердного, в который мне хотелось веровать. Службы не приносили успокоения, которого жаждали люди — на них властвовали ужас и безысходность. В тесном и душном помещении, слабо освещенном несколькими свечами и заполненном людьми, слышались громкие бабьи рыдания и причитания. Резкий, обвиняющий голос «матери Марии» проникал людям прямо в души. У этой женщины была изумительная способность приковывать к себе внимание людей, держать слушателей в напряжении и повиновении. Став для отчаявшихся прихожан полновластным диктатором, она фанатично вещала о справедливости и неотвратимости Божьей кары, призывала к покаянию и самобичеванию. Она проповедовала, что христианам пристало вновь жить по всей строгости Ветхого завета, отринув любую ересь, и лишь тогда они получат шанс на спасение. Прихожане, в основном женщины, многие из которых приводили с собой детей, исступленно молились, часто падали на колени и набожно крестились…

Видимо, в этот момент описанная картина особенно ярко предстала перед мамиными глазами. Она сделала небольшую паузу, но я не осмелился перебивать ее своими вопросами или торопить.

— В какой-то момент я поддалась инстинкту толпы и едва не потеряла рассудок, растворившись в этом групповом помешательстве. Но какая-то внутренняя сила все-таки остановила меня на краю безумия. Людей в «церкви» становилось все больше, но я держалась в задних рядах и не чувствовала больше упоения от участия в мрачных молебнах. Вслушиваясь в увещевания безумной старухи о Великом Потопе и том, что грешное человечество заслужило свою гибель, я вспоминала вооруженных громил в балахонах, преследовавших нас по дороге из ПСП № 452 и называвших друг друга «брат». И до меня начало доходить, что устами полоумной Марьи говорит кто-то иной, а не Господь. Тогда, набравшись смелости, я вышла к людям и попыталась воззвать их к благоразумию. Я была тогда совсем юной, Дима. Не владея ораторским искусством, стесняясь и краснея, я простыми словами пыталась достучаться до отчаявшихся людей, вывести их из состояния безысходности, близкого к суицидальному. Я говорила о доброте, о прощении, которые лежат в основе христианства. Призывала людей помогать друг другу, не утрачивать надежды на спасение. Много я сказать не успела. Марья подвергла меня всем возможным проклятиям, назвала «глашатаем Сатаны» и «адовым отродьем». Обезумевшие бабки, стенавшие в первых рядах, набросились на меня, плевались в лицо, царапали лицо и руки. Их перекошенные лица напоминали хищные морды демонов, и сложно было поверить, что этими людьми движет христианская вера, которая зиждется на любви и милосердии. Под неприязненный ропот прихожан меня, заплаканную, вышвырнули из «храма», едва не покалечив. Мне еще посчастливилось, что не забили до смерти. Папы тогда не было рядом — он пропадал в нескончаемых экспедициях. Я часто вспоминаю о том дне с сожалением. Жалею, что не смогла найти нужных слов.

— О чем ты говоришь?! Ты поступила невероятно храбро! — восхитился я. — Я не за что не решился бы пытаться переубедить целое собрание сектантов, да еще и таких агрессивных!

— Спасибо, Дима, — Катя Шевченко улыбнулась. — Жаль только, что от моих слов не получилось толку. Паства матери Марии постоянно росла вместе с ее безумием. В пиковый момент сектантов стало нескольких сотен и мать Мария по своему влиянию едва ли не сравнилась с самим комендантом. Она, словно энергетический вампир, питалась человеческим отчаянием и страхом. Ошалелый от голода народ кормился ее мрачными пророчествами вместо еды и приходил в еще большее исступление, а она, наоборот, наполнялась силами, молодела на глазах. Никто не видел, чтобы она не спала, но она не выглядела от этого изможденной. Наоборот, ее переполняла неумная энергия, она отличалась прекрасной памятью и была дьявольски прозорлива, так что о ней шептались, что она может читать мысли. Никто не способен был выдержать ее взгляд — в нем словно пылал обжигающий огонь…

Глядя на мамино лицо, все еще худое после болезни, едва различимое в приглушенном свете ночного светильника, я различил на нем выражение настоящего страха. Это выражение стало для меня открытием — никогда раньше я не видел маму напуганной.

— Сейчас-то я понимаю, что была свидетелем психического заболевания. Но тогда… я считала ее ведьмой. Я боялась ее, Дима, как не боялась ни одного человека за всю свою жизнь. И даже до сих пор еще боюсь.

— Но ведь она умерла, да?

— Да. Ее нет, — кивнула мама. — Но сколько мы от нее натерпелись! Когда мы основали школу, а особенно после того как рядом несколько переселенок соорудили греко-католическую часовенку — адепты «матери Марии» объявили нам настоящую войну. Она никому не желала уступать в безжалостной битве за человеческие души. И борьба велась вовсе не духовная — доходило до избиений и поджогов, не говоря уже об анафемах и родовых проклятьях. Бойцам полковника Симоненко много раз приходилось разборонять противоборствующие стороны, чтобы не дошло до смертоубийства. Если бы не Маргарита Петровна, для которой это противостояние стало делом принципа, просветительские начинания никогда бы не получилось довести до завершения.

Задумавшись на некоторое время, будто решая, как будет лучше окончить эту историю, мама через какое-то время продолжила:

— Даже не знаю, чем бы все кончилось, если бы свои коррективы не внесла судьба. Безумная предводительница сектантов слегла от «мексиканки». Ее проводили бурной литургией и всенощными бдениями. Ее похоронили в огромном кургане за холмами на юге, где вместе с ней зарылись живьем несколько самых ярых последовательниц. Володя, помнится, всё порывался откопать их, уверял, что те наверняка передумали, но сектанты готовы были защищать курган с боем, чтобы не позволить помешать «спасению» своих сестер.

— Это все просто ужасно, — я тряхнул головой, прогоняя из него дурные видения о задыхающихся под землей сумасшедших тетках. — И через столько лет ее секта до сих пор существует? Люди даже сейчас не поняли, какое это было сумасшествие?