Новый мир. Книга 1: Начало. Часть первая (СИ) - Забудский Владимир - Страница 40

Когда большая часть учеников с горем пополам «отстрелялась» и место перед учительским столом занял несчастный Серафим Флоря, пытавшийся пересдать предмет уже третий раз, педагог Александр Кириллович повернулся к дежурным, нетерпеливо дожидавшимся на галерке и сказал:

— Ну, вы это, начинайте. А мы с Флорей пока поговорим. Так-с, тяни билет, Серафим!

Пока одноклассник невнятно мямлил что-то имеющее отношение то ли к Тридцатилетней войне, то ли к Французской буржуазной революции, а учитель со стоически-страдальческим видом слушал его, временами покручивая седые и пышные, как у моржа, усы, мы с Костей принялись за дело, выметая из-под парт накопившиеся за день плоды жизнедеятельности побывавших в классе истории школьников.

— Как у твоей мамы здоровье? — когда мы сошлись в конце рядов, шепотом осведомилась Констанция.

— Спасибо, уже намного лучше! — улыбнулся я в ответ.

Вопрос был скорей данью вежливости, чем проявлением заботы — особенно близки мы с ней никогда не были. Я даже подозревал, что это Костя распускает слухи о папиной протекции, которая якобы служит причиной особенного расположения ко мне учителей. Не будучи особенно одаренной, румынка, тем не менее, прилежно зубрила предметы, подлизывалась к учителям и очень хотела стать круглой отличницей, что ей никак не удавалось — в отличие от меня. Я уже не раз убеждался, как людям иногда сложно совладать с завистью к более успешным — и на своем примере, и на примере родителей. Тем не менее у нас с Ионеску никогда не доходило до открытых перепалок — сохранялась видимость ровных нейтральных отношений.

— Мне очень жаль, что она заболела… — Костя сделала долгую многозначительную паузу, и в душу мне вдруг закралось неприятное предчувствие какой-то гадости. — … и что у нее так произошло с твоим папой.

— Как — «так»? — я ощутимо напрягся и сдавил веник в руке.

— Ой! — Костя картинно прикрыла рот ладонью — актриса из нее была хреновейшая. — Извини, может, я что-то не то ляпнула. Просто хотела сказать, что я искренне сочувствую…

В ее словах был оттенок какой-то мелкой пакостности, который неожиданно вывел меня из себя. Я почувствовал, как кровь в жилах начинает закипать.

— Спасибо за сочувствие, — прекратив мести, отчеканил я, вперив в лицо одноклассницы пристальный взгляд. — Только вот у моей мамы с моим папой никак не «происходило», так что я не очень понимаю вторую часть твоей фразы!

Я и сам не заметил, как тон моей речи заметно повысился, так что даже Александр Кириллович, усыпленный было бормотанием Серафима, встрепенулся и ласково пожурил меня:

— Войцеховский, ну что ты, имей совесть-то, мы же здесь еще не закончили.

— Извините, Александр Кириллович.

Глянув на Костю, я заметил, как она опустила глаза с нарочито невинной улыбочкой, под которой проглядывалось что-то желчное и жеманное. В этой улыбке читалось ядовито-ироничное: «Ой, ну конечно, конечно, у твоих родителей все в порядке. Как же!» В этот момент мне так захотелось пройтись метлой по ее лицу, что я едва совладал с собой. До самого конца дежурства я думал лишь о ее словах, но гордость и чувство собственного достоинства не позволяли мне возвращаться к этой теме и выпытывать у малолетней стервы детали мерзких сплетен, которые она насобирала. Плевать, что она там, где слышала! Мало ли гадостей мне доводилось слышать о себе и о своих родителях?! Будь хоть что-нибудь из этого правдой, люди бы произносили это в лицо, а не шушукались бы за спиной!

Впрочем, ее слова потому так меня задели, что ударили по больному месту. Ведь я и раньше чувствовал, что у мамы с папой произошла какая-то ссора. Просто старался не придавать этому значения. В последнее время мамино выздоровление отставило все прочее на второй план, в нашей семье царило полное благополучие, и я и думать об этом забыл. Но Костины слова разбередили старую рану. И что она могла об этом знать?! Скорее всего, подслушала что-то у себя дома. Ее мама вроде работает в нашей администрации — кажется, каким-то там бухгалтером или секретарем. Должно быть, это там курсируют какие-то слухи о личной жизни моих родителей. Но мало ли о чем судачат эти противные тетки, которым нечем больше заняться?!

Все это кипело во мне, пока я не завершил уборку. Но даже когда мы с Ионеску выходили из класса, с моего языка не слетел мучивший меня вопрос. Нет уж, я не обрадую сплетницу тем, что покажу, как ее слова меня уязвили.

— Пока! — помахала она мне рукой со всем возможным показным дружелюбием. — Хороших праздников!

— И тебе того же, — пробубнил я, когда спина одноклассницы уже скрылась за углом коридора.

Ее родители не разрешили ей принять участие в воскресной экскурсии, да и сама она не слишком туда рвалась, так что для нее на этом учебная неделя закончилась. Мне же предстояло еще пройти медицинский осмотр — сущая формальность, учитывая мое здоровье, но все-таки обязательная для всех.

Когда я подошел к нашему медицинскому пункту, там было практически пусто. Большая часть одноклассников уже прошла осмотр и отправилась предаваться пятничным развлечениям. В небольшой очереди остались Серафим Флоря, Карол Дэнуцеску и Вита Лукьяненко.

Вита, как всегда, сидела в одиночестве. В ее бирюзовых глазах застыло такое же задумчиво-отрешенное выражение, какое бывает у людей при просмотре видео через сетчаточник — только вот у Виты никогда не было сетчаточника.

Серафим и Карол, прислушиваясь к звукам из-за закрытой двери медицинского кабинета тихо шептались о чем-то и периодически давились приступами хохота. Флоря совершенно не выглядел расстроенным из-за очередной провальной попытки сдать историю — похоже, в его крошечном мозге просто не умещалось понимание причин и последствий своих действий.

— Над чем ржете? — поинтересовался я.

— Ой, не могу, — сгибаясь пополам, Карол махнул рукой в сторону двери. — Коваль там минут двадцать уже перечисляет свои болячки! Дебил! Его не то что из селения выпускать нельзя — надо прям сейчас в больницу отправлять!

— Тоже мне, хохма, — пожал плечами я, не разделив их веселья. — Ты-то, Флоря, чего ржешь? Чтоб ты не сомневался, тебя тоже сейчас забракуют. Или тебя в спецмедгруппу по физре из-за богатырского здоровья записали?

— Да я сам мамку попросил меня записать. Впадло мне напрягаться!

— Да что ты говоришь?! — с презрительной усмешкой передразнил его я. — Да ты задницу свою еле по коридору волочешь! Ладно бы еще ты был при этом зубрилой — так ты ж ни на одном уроке двух слов связать не можешь!

Серафим обиженно потупился, но вступать со мной в перепалку не решился. Даже не знаю, чего я на него так набросился — вообще-то в мои привычки не входит вымещать свою злость на слабаках и неудачниках. Это все из-за Кости, этой сучки с ее ядовитым языком!

Карол засмеялся пуще прежнего, с легкостью приняв своего приятеля за новый объект насмешек. Я посмотрел на него неодобрительно. Его сухощавое остренькое веснушчатое личико, обрамленное рыжими волосами, да еще и мерзкий непрекращающийся хохот — ну прям вылитая гиена. Мне захотелось сказать ему что-нибудь не менее обидное, чем Флоре. И уж я бы отыскал подходящие слова. Но как раз в тот момент, когда они готовы были сорваться у меня с языка, дверь медпункта открылась и оттуда грустно выбрел Боря. Своей медленной походкой вразвалочку и ссутулившимися плечами он напоминал мультяшного медвежонка.

— Как дела, дружище? — пока Карол поспешил шмыгнуть в медпункт, дружелюбнее обычного обратился я к однокласснику, потрепав его по плечу. — Чего пригорюнился?

Немного удивленный этим жестом, Коваль посмотрел на меня с благодарностью и, как обычно, с тенью смущения. Бедный Боря, наверное, испытывал смущение даже когда спал.

— Не пускают, — опустив глаза, шепнул он. — Я ее как только не пытался уговорить — ничего не помогает. Говорит, что с моей астмой и аритмией мне туда нельзя.

— Не расстраивайся. Думаешь, это прямо так сильно интересно — пройтись туда-назад строем под дудочку физрука и посмотреть на старые развалины? — попробовал утешить его я, хотя заверения мои прозвучали, пожалуй, без должной искренности. — Мы наснимаем там видяшек — увидишь то же, что и мы, но не придется плестись по бездорожью под горку!