Венец терновый (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 22

– Хорошо, князь. Добычу «обманки» мы на свой кошт возьмем, и обоз до Галича доводить сами станем, и обороним его в пути саблей – татары ведь донимают. И беглых тебе переправлять будем безропотно. А ты тогда четверть мельхиоровых монет своих отдавать нам станешь – и казаки охотно их принимать будут, ибо за ружья твои что угодно отдадут! Четверть, на этом разговор о том окончим!

– Хорошо, батька, пусть так и будет.

Юрий мысленно возликовал – условия были предложены более, чем подходящие. К тому же речь шла именно о монетах, он отдаст четверть без обмана – в таком деле даже малейшая ложь не допустима. Вот только не монеты станут главным источником доходов, а изделия. Да та же посуда, которые даже в его времени считались символом достатка и престижности – это вам не ложки из нержавейки, пластмассы или дюраля.

Галицкий прекрасно знал, что такое свободно конвертируемая валюта, «зоны» доллара и евро. И втянуть в орбиту «новой гривны» большую территорию запорожских казаков было выгодно. Для мануфактур Галича открывался огромный рынок, на котором местное, полностью кустарное производство, не являлось конкурентным. Разработка железной руды Приазовья уже должна полностью закрепить этот рынок.

Это и был первый шаг Юрия в реализации своего давно вынашиваемого плана…

– Только у меня, батько, чур, два условия. Рудных дел мастера, а у ляхов они добрые, живо сообразят из чего сплав, мельхиором названный, сделан. И года через три сами его начнут лить – лукавый там народец, грех его недооценивать!

– Может быть, – усмехнулся Сирко, – и не удивлюсь, если сюда «воровские» монеты придут мешками, туго набитыми. И в раз единый всю твою торговлишку порушат.

– А потому за пределы моих владений вывоз этих монет запрещен будет под страхом смерти. Меняй на обычное серебро, выдадут все по счету – за три мельхиоровых гривны две серебряных – там вкупе, и там, по сто двадцать копеек. А опосля уматывай куда хочешь, но без наших денег. Но если у кого на въезде хоть монетку из мельхиора найдут – то считать ее фальшивой станем! Все добро в одночасье конфискуем, а торговца злыднем считать будем. И в каменоломни его, али на шахту отправим лет на пять трудиться на благо Готтии.

– А как же войско Низовое долю свою получить сможет?

– Очень просто, батька. Сумма отчеканенных монет в Казенном приказе будет, и тратьте здесь ее на товары наши. Но лучше сразу написать накладные, что Войску Запорожскому Низовому надобно, и на все деньги оружие, товар всякий и получите в полной мере, по счету. Своего рода кредитование будет. И войсковая старшина сама дела вести будет через казначея – чтоб все по правилам и уряду сговорено было.

– Хорошо, Юрий Львович, считай, сладились с тобою. А каково второе твое условие?!

– Союзниками мы должны стать вечными, иначе быть не может – передавят поодиночке. Ты меня прости, батько, но Запорожская Сечь как таковая не государство, а узаконенная вольница. Оттого вас из края в край кидает – сегодня один кошевой свою линию гнет, а завтра другой. Ты, Иван Дмитриевич, не вечен – и как после тебя уряд соблюдаться будет? И еще одно – я тебе говорил раньше, что войско Низовое погибнет через тридцать лет, ибо не сможете воевать на равных с любым сильным противником – хоть с ляхами, али с крымчаками и московитами.

– А ты, значит, сможешь?!

Глаза кошевого атамана недобро свернули – однако Юрий стойко выдержал тяжелый взгляд. И негромко произнес:

– Сейчас еще нет, но через три года вполне. Народа у меня еще мало, а это мобилизационный ресурс. Сейчас шесть тысяч воев по спискам, половина в поле, а другая в слободах – ее и считать нельзя. С десяток мануфактур – ружьями своими и пушками себя обеспечиваем полностью. Железа года через три вволю будет, а, значит, оружие и инвентарь всякий без ограничений делать начнем, и новые мануфактуры с мастерскими поставим. С продовольствием и фуражом проблем не станет – черноземы тут благодатные, и урожаи богатые уже сейчас снимаем. Надо только на поля удобрения не жалеть, да правильно все выращивать.

Юрий остановился, скрывая неловкость, закурил. За эти три года сделано немало, но еще больше предстоит еще совершить. Пустынный прежде край преображался прямо на глазах. Население росло как на дрожжах – неволя с крепостничеством наводила на всех ужас, от нее бежали массами. Грех было упускать такой момент – люди старались из последних сил, надрывая жилы – но именно здесь обустраивали новую жизнь. И защищать полученную от него «волю и землю» будут люто и отчаянно, а, главное, еще и умело – готовились воевать с охотой и поголовно, к тому же получив в руки оружие, способное сокрушить любого врага.

– Знаю я все хорошо, – хмуро отозвался атаман. – И как тут кукурузу с подсолнечником сажают, и как зимовые казаки все привычки ваши с новшествами перенимают. Да и в самой Чертомлыкской Сечи у тебя сторонников много, и число их увеличивается с каждым днем. Того гляди смуту учинят, и тем разор всему «лыцарству» нанесен будет.

Сирко остановился, губы исказила жесткая гримаса. Атаман раскуривал трубку в полной тишине – Юрий занялся сигарой, отвечать ему было нечего на столь риторический вопрос. Как никак отчеты о состоянии дел на Сечи читал каждую неделю.

– Все ведаю, пан круль, как и то, что ты винтовки свои войску низовому передавать не желаешь, как и «единороги» секретные. Почто договоренности прежние между нами ты злостно сам нарушаешь? И тайны свои от запорожцев таишь с каким умыслом?!

Тяжелый взгляд «характерника» почти придавил Юрия, но он с вызовом произнес:

– Потому что мы договаривались с тобою на «гладкостволы», а по ним все условия я исполнил в тщательности и без обмана. Разве не так, батька?! А насчет нарезного оружия и «единорогов» мы не договаривались, да и не дам я этого оружия на твою Сечь – пользы никакой от него не будет в руках запорожской вольницы. То лишь для одной регулярной армии полезно, что малыми силами, за счет дисциплины и умения любого противника нерегулярного в пух и прах разобьет!

– Так ты и с запорожцами сейчас совладать сможешь?!

– Смогу, не обижайся, батько. За обозы засядете – «единорогами» разобью, причем с такого расстояния, что вы бессильны ответить будете. Крепостицы разорю также, картечью с неба засыплю. А в поле и сражаться казакам с моими стрельцами не стоит, – Юрий остановился, потому что понимал, что нанесет атаману, которого искренне уважал, тяжелую, если не смертельную обиду. Но говорить нужно было.

И он решился:

– Татары уже попробовали с нами в поле повоевать, и не лезут больше, потери кровавые их напугали. Казаки против татар сильны, но боя правильного против нарезных винтовок не выдержат также. Вам в открытом бою и ответить нечем будет! Истребим всех на расстоянии, потерь никаких не понеся, потом подойдем и добьем раненных и уцелевших. Или в полон возьмем, так тоже делаем с татарами часто.

Атаман угрюмо молчал, на скулах старика ходили желваки, сильные пальцы сжимались в крепкие кулаки. Юрию стало жутковато смотреть на знаменитого «характерника», что даже сейчас, будучи стариком по возрасту, мог спокойно нашинковать в капусту пять таких противников, как Галицкий. Конечно, если бы в руках у них по несколько «стволов» не оказалось – тогда хоть были бы какие-то шансы.

Говорить дальше было страшно, но промолчать, не сказав главное – вообще жутко. И Юрий продолжил тем же тоном, предельно серьезным, надеясь, что атаман переборет обиду и все же прислушается к его словам, что произнесены во благо.

– Мы припас артиллерийский из своего чугуна отливаем, и у нас его много. А также плиты и колосники с заслонками, чугунки для варки пищи – все в ход идет. Сколько товаров разных делаем, и всего за три года смогли. Сечь такого не производит, даже оружия доброго не творит, а потому обречена! Ибо нужно работать, всем себя обеспечивать, а казаки от добычи до добычи живут. А для меня добыча как случайный приработок, неожиданный и приятный, а для запорожцев смысл жизни!