Кровь над короной (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 52

В последнее все верили сразу же — не было в истории такого, чтобы убийцы монарха вкладывали собственные деньги в процветание государства, а вот совсем наоборот — сколько угодно примеров!

Так что в народе всегда жаждали, чтобы «добрый царь» вернулся, призвал народ к топору и уселся на трон — и тогда наступит всеобщая лепота. Черногорцы и сербы не были исключением — за столетия османского ига они уповали исключительно на Россию, единственную православную страну, что воевала с магометанами. Так что с быстротой молнии пронесся слух — император Петр Федорович сбежал из России и скрывается на территории одной из православных стран.

А какая страна не покорена турками в отличие от прочих?! Правильный единственный ответ — Черногория!

Так что на нетривиальное поведение незнакомца обратили пристальное внимание. И первым «узнал» в нем императора капитан Марко Танович, находившийся в Петербурге в свите митрополита Василия Петровича десять лет тому назад. Тоже подтвердил архимандрит Феодосий Мркоевич и иеромонах Вукичевич, бывшие вместе с ним в том посольстве.

Слухи о том стали стремительно расширяться, в монастыре Подмаине был найден портрет императора Петра Федоровича. Вердикт всех рассматривающих сию нарисованную парсуну и знавших «незнакомца Степана» являлся однозначным — «кто бы он ни был, его физиономия весьма сходна с физиономией русского императора Петра, третьего этого имени».

И вот тут Черногорию тряхнуло знатно!

Именно в этот момент времени и прибыли два авантюриста, и на них обрушили эти новости. Алехан только крякал, вспоминая как сам задушил «голштинца», но о том заикнуться было смерти подобно. Потому и направился в Маини, где имел долгий разговор со Степаном — тот действительно был похож на убитого императора. Но только походил — разговорная речь, манеры держаться, походка — все было иным. О том честно и прямо заявил лекарю, открыв, кем он является на самом деле.

Странно, но первым делом целитель принялся за его лечение — и через месяц, взглянув в зеркало, Алексей Григорьевич признал себя прежнего. И даже получил два глаза — взамен выбитого, ему вставили из горного хрусталя хорошо выточенное новое «око». И вот тут потрясенный до глубины души бывший русский граф и новый германский барон откровенно рассказал «лже-Петру» о своих замыслах.

Алехан без обиняков предложил самозванцу научить немецкому языку — на французском и итальянском Степан говорил вполне свободно. А заодно привить манеры настоящего императора, научить поведению и походке, любимым высказываниям. И приготовился к долгим рассказам, когда Степан дал свое согласие…

— Завтра, Емельян Иванович, ошарашу самого митрополита, владыку Савву на исповеди! Прости меня, Господи! Но ложь та во благо! Скажу ему, что я, граф Алексей Григорьевич Орлов по тайному приказу императрицы Екатерины Алексеевны не стал убивать ее супруга, императора Петра Федоровича! Изуродовал его слугу, чтоб не признали подмену, переодев в царскую одежду. А государь Петр Федорович дал «матушке» слово, что никогда не вернется в Россию и не станет требовать себе престол. Найдет себе новое православное царство! И вот мы с тобою, во искупление греха тяжкого, вернулись сюда, чтобы верно служить будущему черногорскому царю и помочь людям сбросить османское иго!

Глава 10

Выборг

Иоанн Антонович

утро 20 февраля 1767 года

Тяжелые пушки одна за другой, с интервалом в минуту, стали изрыгать грохот и пламя, подпрыгивая на тяжелых дубовых лафетах корабельного типа. Было хорошо видно, как большие бомбы буквально сокрушают борт ветхого линейного корабля, отслужившего свой срок и ставшего жертвой эксперимента. Пару раз из открытых орудийных портов обреченного на гибель судна вырывались огромные клубы дыма и яркие языки пламени от взорвавшихся внутри бомб. И через час обстрела большой линейный корабль объял уже яркий огонь.

Огромный погребальный костер, вмороженный в лед залива, наводил ужас на собравшихся у береговых пушек военных. Зрелище не для слабонервных, кто реально представлял, что могут натворить такие бомбы.

— Зело впечатляет, — пробормотал Иван Антонович, прищуривая глаза — пламя, отражаясь на белом льду, неприятно слепило глаза. Представление впечатляло — с дистанции в пятьсот метров в корабль попало двадцать три бомбы при четырех промахах. Девяти залпов трех орудийной батареи хватило, чтобы превратить старый линкор, внутри которого матросы сотворили ледяную корку, в пылающую руину.

— На море наступят плохие времена для ваших врагов, государь! Если мы установим на нижние деки новых кораблей эти чудовища, то за нами превосходство! Точная стрельба превратит в развалину любого противника, она станет подавляющей! Неприятельскому кораблю, пусть даже в сто пушек, с нашими судами никак не справиться!

Контр-адмирал Спиридов смотрел на пожарище вытаращенными глазами, в которых плескалось восхищение увиденным зрелищем. Да и на самого Ивана Антоновича, далекого от морских баталий, стрельба из бомбических орудий произвела неизгладимое впечатление.

Одно дело прочитать, как такие пушки русских парусных линкоров сокрушили в Синопском сражении турецкий флот, а другое воочию увидеть и представить, как все происходило в реальности.

— Государь, все просто, — граф Яков Брюс буквально светился от радости. — Увеличив калибр пушки почти до десяти английских дюймов, ввели полые бомбы в два пуда, снаряженные порохом. Именно за счет веса такого снаряда борт корабля проламывается даже с дистанции в двести пятьдесят саженей, хотя наша 36-ти фунтовая пушка, что на линейных судах, его едва пробивает обычным ядром с сотни.

— А своим ядром как бьет, Яков Александрович?

— А никак, Григорий Андреевич, — отмахнулся Брюс, — мы облегчили вес орудия со станком до двухсот пудов. Если отливать более толстый ствол для стрельбы ядром и делать его длиннее, то вес станет в триста с лишним пудов. И как такую пушку на корабле ставить?!

— А далеко ли бомбой стрелять может, чтоб борт проломить? Коротковат ствол ведь?!

Моряк возбужденно говорил и Иван Антонович его прекрасно понимал — любой военный с древности мечтает овладеть то «мечом-кладенцом», то «вундерваффе», все от запросов идет.

— С версту, но промахов много будет. Эта дистанция выгодная, но если в бою ее вдвое сократить, то промахов не будет. Только для воспламенения трубки надо ставить в бомбы короткие. Но сразу скажу — только на нижних деках новых кораблей их установить можно, и не более восьми штук — по четыре на каждый борт.

Брюс, как истинный художник, полюбовался на собственное творение, идею о котором два с половиной года тому назад ему подал Иван Антонович, а затем посмотрел на догорающее дело.

— На нижний и средний дек можно установить еще сорок тридцати шести фунтовых пушек и единорогов — итого по двенадцать орудийных портов на каждый дек. Да еще в корме и носу по два единорога. Получится пятьдесят два орудия, и еще «кара-надо».

Иван Антонович незаметно хмыкнул — изобретенная в Англии карронада, названная так по заводу в Шотландии, в устах потомка древних королей Скоттии, прозвучала совсем по-русски и легко воспринималась на слух. Правильно — «кара» и «надо».

Покарать, то есть!

— А сколько их будет? Не эти ли «огрызки», что на старую шняву нацелены? Пятьдесят саженей всего расстояния, «кара-надо» ничего ей не сделают, Яков Александрович!

— Не судите опрометчиво, Григорий Андреевич! Ваше императорское величество, дозвольте приказ к стрельбе отдать — хочу их в деле показать!

— Приступайте!

Ивана Антоновича самого пробрало любопытство — пять кургузых пушечек на колодах без колес. Тумбочки с батоном колбасы, право слово — не серьезное впечатление производили!

Довольный шотландец взмахнул шляпой и тут же грянул залп. От шнявы полетели в разные стороны щепки — было хорошо видны отметины от попаданий. Несерьезные на первый взгляд стволики выбрасывали очень тяжелые ядра для крупнокалиберных орудий, что только на линейных кораблях устанавливали, и то не на всех флотах мира. Так на французском ВМФ самые тяжелые пушки были всего в тридцать фунтов.