Струны - Дункан Дэйв - Страница 17

• Предыдущая
• 17/97
• Следующая

— Какая пресс-конференция?

На исчезающе малую долю секунды в глазах Фрэзера мелькнуло настоящее, искреннее чувство. Очень мерзкое чувство. Затем — полная непроницаемость.

— О, ты что, не слыхала?

— Не слыхала — о чем?

— Сама директорша! Матушка Хаббард лично пригласила все средства массовой информации! За двадцать лет ее царствования — первая пресс-конференция. Зуб даю, старая курица снесла очень любопытное яичко, а иначе — зачем бы ей кудахтать?

Клаус может и поспеть до полудня, но подготовить передачу за какие-то там минуты, пусть даже за час… Нет, ничего не выйдет. Все, что остается Пандоре — это сопроводить объявление о пресс-конференции стандартным, до дыр затертым: “Согласно сведениям, полученным из надежных источников, главной темой…»

Десять миллионов гекто за мелкий слушок, который просуществует несколько часов — и которым сразу же воспользуются все остальные агентства. Воспользуются абсолютно бесплатно.

Не приходится сомневаться, с какой именно целью Хаббард созвала журналистов. Пандора знала все цифры наизусть. За тридцать лет своего существования Ми-квадрат обследовал пятьдесят тысяч миров. Жизнь, какая ни на есть, обнаружена на полутора тысячах миров, но даже эти полторы тысячи не пригодны для колонизации. И нигде никаких следов разума. Нигде — пока не выплыл этот самый каменный топор. Только одно из этих двух открытий могло подвигнуть старуху на личное выступление перед прессой, и как-то сомнительно, чтобы оба они были сделаны в течение одной недели — после тридцати-то лет бесплодных поисков.

Катастрофа!

Подстроенная? Ну откуда Институт мог знать, что WSHB знает?

— Ну что, Пандочка, пойдешь? — Франклин Фрэзер прямо сочился сахарным сиропом. — Или будешь корчиться в схватках, рожать своего миллиардодолларового бэби?

Самп, 7 апреля

— Дай-ка мне свои часы!

— Чего?

Вертолет неторопливо полз на юго-восток; высоко в небе выписывали круги и петли узкие хищные машины сопровождения. Выжатый как лимон, с красными от недосыпа глазами, Седрик намертво прилип к иллюминатору. Телевизор давал цвет, объемы и звук, но реальность, включающая в себя и запахи, и дрожь пола под ногами, и ощущение полета, была несравненно больше, интереснее. Яркая, несмотря на пелену дождя, зелень травы и листьев заставляла вспоминать Мидоудейл как нечто вроде пустыни. Новостройки больше не попадались. Проплывавшие внизу поселки выглядели уныло и запущенно, находились, похоже, при последнем издыхании.

А вот это, наверное, запах моря, решил Седрик, почувствовав в воздухе что-то незнакомое.

— Ты что там, спишь или оглох? Часы свои давай.

Толстяк, долго хранивший мрачное молчание, уставился на запястье Седрика.

Удивленный и настороженный, Седрик расстегнул ремешок. Багшо сцепил руки, зажал часы большими пальцами и крепко, скрипнув от усилия зубами, надавил. Противопылевой, противоударный, противочегоугодный корпус сплющился и треснул, на пол посыпались какие-то детальки. Не обращая внимания на протесты Седрика, Багшо отшвырнул изуродованные часы в угол.

— Да какого хрена? Бабушка подарила их мне на…

— Следилка, — буркнул немец.

Седрик почувствовал, что краснеет. Три побега из Мидоудейла — теперь понятно, почему его неизменно, и очень быстро, ловили.

— Маяк? Так вот, значит, как ты меня нашел.

— Не-а. — В голубых, узко прищуренных глазах — веселый, издевательский блеск. — Я и без того справился.

Немного подумав, Седрик решил, что так получается еще хуже. Его поведение было абсолютно предсказуемым — скорее всего, этому типу не пришлось даже изучать психопрофиль своего подопечного. Недотепа! Господи, ну бывают же такие идиоты! Вырвался, называется, на свободу, а у самого инициативы — что у дрессированной морской свинки. И бабушка все это знает — ну как, спрашивается, буду я смотреть ей в глаза?

Совершенно уничтоженный, с горящими от стыда ушами, он снова повернулся к иллюминатору, но пейзаж утратил уже все свое недавнее волшебство, стал серым и будничным. Недотепа! Недотепа! Недотепа!

Ну а если бы он не показал себя таким идиотом, не испортил бы все с самого начала — что там такое планировала бабушка? Она не захотела вдаваться в подробности, сказала только, что для него есть работа. Разведчики проходят длинную программу обучения и тренировок, а бабушка ни о каких тренировках и не заикалась. Багшо снова молчал, недоброжелательно изучая радужные потеки масла на истертом металлическом полу.

Поселки, в которых теплилась хоть какая-то жизнь, исчезли, потянулась голая, опустошенная земля. Невысокий извилистый вал, состоящий из вырванных с корнем деревьев, обломков зданий, искалеченных механизмов и прочего хлама, отмечал крайний предел, до которого дохлестывают волны при ураганах. Седрик напомнил себе, что это не просто деталь рельефа, а дома, где когда-то жили люди, автомобили, возившие их по дорогам, имущество, накапливавшееся поколениями, — все, с чем связывались людские мечты и надежды. Коряги, покореженный асфальт, обломки бетона, мусор, мусор, мусор. Некоторые нагромождения мусора дымились. Седрик знал, что мусор обязательно поджигают, как только он высохнет, — в этих кучах попадались трупы животных. И не только животных. Каждый шторм передвигал гряду чуть подальше в глубь материка — а штормы становились все чаще и чаще.

Дальше — хуже. За грядой раскинулись бесплодные, насквозь пропитанные солью равнины. Ни кустика, ни травинки, только рваные нагромождения бетона — все, что осталось от самых прочных, надежных зданий, — перемежающиеся со странными, прямоугольной формы, болотами — подвалами, залитыми морской водой. Кое-где земля смыта напрочь, до подстилающих скальных пород.

— А куда это мы летим? — с подозрением спросил Седрик. , Институт явно находился в другой стороне.

Багшо оглянулся и небрежно махнул рукой:

— Изоляционисты устроили где-то там ракетную базу. Чем переться прямо, проще обогнуть их стороной.

Седрик разинул рот, пытаясь сообразить, всерьез это немец или прикидывается.

— Они что, стали бы в нас стрелять?

— Во все, что направляется в Институт или из Института.

— И это сходит им с рук?

— До поры до времени. В какой-нибудь момент мы взбесимся окончательно, поднимем звено штурмовиков и выжжем это клопиное гнездо. А они соорудят новое. Упрямые, сволочи.

Седрик проглотил последние остатки своей гордости.

— Там, в гостинице, голо было очень резкое, совсем без тумана. И показывали вещи, каких я раньше не видел. Секс и все такое. И новости шли сплошь, безо всяких кусков, когда из-за тумана ничего не видно и ничего не слышно.

Багшо окинул Седрика взглядом, коротко кивнул и вернулся к созерцанию пола.

— Наше голо проходило цензуру? Зачем? Завернутая в одеяло туша пожала плечами. Чем меньше детишки думают о подобных вещах, тем легче с ними справиться. Особенно — со взрослыми детишками.

Седрик пережил за последние часы столько унижений, что это, новое, почти ничего не меняло.

— А новости? Я никогда не знал, что изоляционисты держат Институт в осаде. У нас про них почти ничего не сообщали.

Багшо окинул своего подопечного равнодушно-насмешливым взглядом:

— Ты, Шпрот, не знаешь очень многих вещей.

— Это каких же?

— Проще перечислить то, что ты знаешь. Тебя учили чему-нибудь, кроме сшибания тарелочек?

— Да чему угодно. Фермерскому хозяйству, верховой езде.., и обращаться с каноэ, и жизни в лесу, охоте. И скалолазанию.

— А что, у вас там, на западе, все еще сохранились леса?

— Есть немного. Там, где посуше. Говорят, пустынная растительность лучше сопротивляется ультрафиолету. И щелочные почвы не так размываются дождем.

— Думаю, совсем не те леса, что были раньше. — Багшо задумчиво поскреб спину. — Ну никакой тебе со всего этого толк? Травы на Земле считай что не осталось, самое время учиться на ковбоя. Скоро вся пища будет синтетической.

• Предыдущая
• 17/97
• Следующая