Царская свара (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 5

— А здесь что произошло?

— Одна рота восставших не успела выступить, да к ней еще около полусотни измайловцев из первого батальона примкнули. Приказал им сдаться! В ответ стали стрелять по нам, собаки! Тогда приказал всех перебить, яко злодеев и изменников — как раз весь батальон преображенцев подошел сюда. Вот дома и загорелись, сам приказал их запалить — там инсургенты засели, те, кто сдаваться не пожелал.

Алехан ухмыльнулся, глядя на посеревшее лицо генерал-аншефа. Тот даже задыхаться стал, не в силах вымолвить ни слова. Орлов прекрасно понимал это волнение — впервые затаенная вражда между гвардейскими полками вырвалась наружу и сразу пролилась кровь. Столбовые и выслужившиеся дворяне схлестнулись между собою, решая силой вопрос кому править — императору Иоанну или императрице Екатерине.

Сошлись в страшной бескомпромиссной схватке, как всегда водится у русских, и началась бойня на истребление, которой Алехан был рад до глубины души. А потому негромко произнес:

— Да полноте, Захар Григорьевич, незачем горевать, что от предателей избавились, смерти их предав. Зато теперь в верности преображенцев уверены будем, что на посулы царя Ивашки не подадутся. Пролитой кровью теперь повязаны насмерть с императрицей Екатериной Алексеевной, измены ей теперь не будет!

Алехан громко озвучил то, о чем думал военный министр — все мысли прекрасно читались на его растерянном лице. Тут все правильно — вначале нужно всех пролитой кровью повязать, чтоб пути отступления ни у кого не было, а то ловкачи всегда найдутся.

— Объявлю в указе, что твои действия всецело одобряю! И приказываю всех восставших, кто оружие не сложит, казнить смертью на месте! Так, а где сейчас Василий Иванович?

— Первый батальон к «повторной присяге» сейчас приводит, — ухмыльнулся Алехан, все прекрасно поняв — граф Захар Григорьевич Чернышев, после такого своего приказа, как не крути, но тоже повязан кровью. А потому отступиться не может. Да и не будет такой шаг делать, от матушки царицы ему сплошные милости идут.

Невдалеке прогремел слитный залп, послышались громкие стоны, которые сменились предсмертными хрипами, вскоре оборвавшимися. Генералы переглянулись, оба воевали, а потому моментально поняли, что произошло. Однако Чернышев предпочел уточнить:

— Военный суд хоть собрали?

— Так точно, господин генерал-аншеф. Василий Иванович подполковник полка Измайловского и вправе сам решать судьбу полдюжины изменников, присягу нарушивших. Собрал суд быстро, офицеры вынесли приговор — подвергнуть злодеев и предателей расстрелянию. По жребию отобрали от всех рот солдат и капралов в команду. Вот саму казнь провели перед строем оставшегося верным императрице батальона.

Алексей Григорьевич насупился — все же на измайловцев он бы уже не полагался. Солдаты смотрели зверьми на преображенцев, во взглядах офицеров он чувствовал тщательно скрываемую ненависть. А то, что их заставили расстрелять собственных товарищей, верности не добавит, наоборот — перейдут на сторону Ивашки, как только удобный момент выпадет. Видимо, о том же думал и граф Чернышев, негромко сказавший:

— Батальон сей влей в свой полк, Алексей Григорьевич, и поставишь первым в линию. Если вздумают изменить — отдай преображенцам приказ стрелять в спину. И пусть о том измайловцы знают. Через час гвардия выступит на Шлиссельбург — в авангарде семеновцы. А вон и их командир — сейчас узнаем, что там с конногвардейцами произошло!

Подъехавший верхом на гнедой кобылице гвардии подполковник и генерал-поручик Вадковский был хмур, лазоревый мундир порядком запылен. Но 52-х летний генерал живо спрыгнул с седла, поводья тут же подхватил один из трех его адъютантов, следовавших за фактическим командиром полка — полковником у семеновцев была сама императрица.

— Ушел к Иоанну Антоновичу весь четвертый эскадрон Конной гвардии, и половина одной роты пятого. Остальные остались верны присяге Екатерине Алексеевне данной — многие недовольны гибелью своих товарищей в Шлиссельбурге. Рубка даже между ними случилась, на командире полка князе Голицыне шляпу раскромсали. Шибко на них Петр Яковлевич озлобился — сгоряча приказал седлать коней и долго преследовал изменников. Почти догнал, но те влились под защиту измайловцев — так что пришлось разворачивать лошадей обратно.

Орлов с Чернышевым переглянулись, хмурые лица прояснились — с княжескими родами Голицыных и Долгоруких Иоанну Антоновичу будет не совладать — уж больно те ненавидят его бабку царицу Анну Иоанновну, за те казни и ссылки, что та обрушила на эти две знатнейшие фамилии. Так что на Конную гвардию можно положиться — она в надежных руках. А те, кто пожелал изменить, уже ушли к Ивашке.

— Федор Иванович, твой полк ведь выступил уже под командой генерал-аншефа Панина, — граф Чернышев внимательно посмотрел на Вадковского. Тот взгляд понял правильно — и чуть скривился в гримасе. Еще бы — в его чине вполне можно самостоятельно командовать авангардом.

— С утра-пораньше поднялись, даже обозные чины не подвели. Дружно выступили — с нами идут лейб-кирасиры цесаревича Павла Петровича. Думаю, не подведут в бою.

— Передайте мое пожелание Петру Ивановичу. Ему нужно находиться вместе с главными силами. А вы принимайте командование авангардом. И поскорее идите на Шлиссельбург — там генерал-прокурор князь Вяземский порядком заморочил голову Иоанну Антоновичу, и вряд ли мятежники ожидают скорого появления наших войск…

Шлиссельбург

Иоанн Антонович

ближе к полудню 6 июля 1764 года

«Вот тебе и царь — хочу мороженое, хочу пирожное, как сказал недотепа школьник в советском мультфильме. А каши из солдатского котла не желаешь, ваше императорское величество?! Да уж — есть с чем сравнить. На заставе кормили плотно, но тут убоины и сала явно не жалеют — мяса больше чем гречки, ложка не поворачивается».

Мысли текли размеренно, и так же поступательно поглощалась и каша. Ложка медленно сгребала ее в глубокой жестяной миске, а он машинально отмечал, что в каземате кормили с внушительных, но плоских тарелок. Так что, если прикинуть объемы порции, то выходило примерно одинаково. А вот качеством лучше — тут поварам стараться нужно, чтобы эту самую тарелку с кашей им на голову не надели.

Господа офицеры, сидевшие рядом с ним за накрытым столом, поглощали завтрак размеренно, но быстро — крепость готовилась к осаде, а потому время было на вес золота. Каша, караваи ржаного хлеба, соль и горячий чай с медом — вот и весь завтрак, никаких тебе кушаний типа буженины с хреном, окорока с чесночком или паровой стерляди. И все правильно — в каземате на довольствие тратилось копеек сорок в день, а полтину с гривной клали в свой карман надзиратели. А тут семь копеек в день на офицера и по две на солдат — какие уж тут разносолы с лукулловыми пирами.

Походное довольствие плюс осадное положение! Великолепная композиция для прежде серых будней!

Дома офицеры только ночью побывали, на пару часов тревожного сна забывались. И то вряд ли — слишком бурно пошло время после его освобождения из «секретного каземата».

Комендант подполковник Иван Бередников с лица спал изрядно, в глазах красные жилки проявились, лицо осунулось. Но бодр и энергичен, в любое время в крепости виден, возможно, за прошедшие сутки с двумя ночами еще и не спал даже вполглаза.

«А ведь с момента моего освобождения прошло всего сорок часов — а как много событий в это время уложилось. Пьянящий воздух свободы без зловонного запаха, что стал привычным. Потом баня, от которой нахлынула слабость от чистоты собственного тела, нежность Машиных ручек — и перестала чесаться голова от вшей.

Поздно вечером на мою сторону перешел полковник Александр Васильевич Римский-Корсаков, со всем своим Смоленским пехотным полком. Затем ночной штурм в тумане предприняли братья Орловы с конногвардейцами и измайловцами — несколько десятков остались лежать под стенами мертвыми вместе с самим Григорием Орловым, любовником Екатерины. Большинство гвардейцев переметнулось на мою сторону вместе с двумя галерами со всеми их морскими командами. Удачное начало для первых двенадцати часов обретенной свободы!