Дело о светящихся попрыгунчиках (СИ) - Щепетнёв Василий - Страница 4

Иные камни опаснее змей.

— Благодарю вас, — убрал блокнот Арехин.

— Надеюсь, у меня будет повод сказать вам то же, — ответила актриса.

— Мы постараемся. Бриллианты — не дрова. Дрова, признаюсь, вернуть куда труднее. Раз — и сгорели в печке. А бриллианты вечны… — и Арехин откланялся.

Выйдя из подъезда особо одаренных артистов, он вместе с тезкой Он пошел к артистам обыкновенным — именно к ним относились Валентина Куксина и Ангелика Вайс.

Обыкновенные артисты жили шумно и тесно. Как и допрашивать?

А никак. Слушать, и больше ничего. Комната, где жили Валентина и Ангелика (а вместе с ними еще две артистки, а, может, и не артистки) в эти часы стала местом паломничества. Всякому обыкновенному артисту интересно было услышать высокохудожественное повествование о чрезвычайном происшествии. Сам по себе грабеж — случай заурядный, но вот электрические попрыгунчики, бриллианты, автомобиль делали его Событием, и Валентина с Ангеликой раз за разом пересказывали его желающим слушать. А желающих было немало.

— Антракт, — громко и четко сказал Арехин. — Уважаемые граждане, прошу очистить помещение. Сейчас с потерпевшими будет работать Московский уголовный сыск.

Зрители расходились неохотно. Как так — сыщики пришли, интересно, а — не увидишь ничего. Потом, конечно, Валечка и Алечка расскажут, так то потом…

Зато Валентина и Ангелика были в восторге: для них Событие продолжалось, и они оставались главными действующими лицами.

О случившемся они рассказывали с упоением. В рассказе было и Мрачное Предчувствие, и Жуткий Ветер, и Бездонное Черное Небо и еще много, много чего.

Арехин не перебивал, напротив, прилежно стенографировал.

Вопросы он начал задавать после того, как актрисы закончили свое повествование на том, как потрясенные случившимся они, наконец, добрались до Родного Очага.

— Нападавших, вы говорите, было двое?

— Двое. Или трое. Из автомобиля не разберешь, кто-то мог и прятаться. А когда вышли наружу — ветер, снег в лицо, а еще — страшно очень, не до счета.

— И они действительно были в саванах, светились, и вместо головы у каждого — голый череп?

— В саванах, не сомневайтесь. Шелковых саванах. Черепа самые натуральные, безносые, одни глазницы и рот. И светились, но несильно, как будто под саваном свеча горела.

— А у вас… У вас что-нибудь пропало? Драгоценности? Одежда?

— Мы девушки честные, откуда у нас драгоценности? И с мехами тоже как-то не густо. Вот, у Вали муфточка меховая, белочка, но ее попрыгунчики не взяли. Нет у нас ничего, потому и не взяли.

— И они — прыгали?

— А куда же они делись, если не упрыгали на пружинках? Вспышка была сильная, просто ослепительная, но потом-то они следы видели. Вернее, отсутствие следов.

— Вы сами обратили внимание на следы?

— Ну, вообще-то Матильда Даниловна указала. Мы были настолько потрясены, что сами бы никогда на такие пустяки не отвлеклись бы.

Арехин задал еще несколько приличествующих случаю вопросов, потом сложил блокнот и предложил девушкам проехать на место преступления.

— На авто? На извозчике?

— На лошадях, но не верхами, а в санях.

Четверть часа спустя они уже были на Большой Незнамовке. Снег падал скупо, путь был свободен вплоть до сугробов — тех самых, заставивших остановиться наркомовский автомобиль.

— Здесь, здесь, — подтвердили артистки. — Вот, рядом с деревом все и случилось.

Рядом с деревом…

Следы, разумеется, замело — снег, хоть и небольшой, все падал, а ветер гонял его по улицам.

Арехин посмотрел вверх, потом по сторонам. Магазин «Дамское счастье», закрытый после октябрьского переворота, высотой в четыре этажа. Напротив — доходный дом в пять этажей, но этажи эти были пожиже, так что крыши оказались на одном уровне.

— Благодарю вас за неоценимую помощь в проведении следственного эксперимента, — церемонно сказал он артисткам. — Сейчас вас отвезут домой.

— Мы… мы больше не нужны? — непритворно огорчились артистки.

— Вы можете понадобиться в самое ближайшее время, — ободрил их Арехин.

Извозчик гаркнул «Гей, залетные», и только снежная пыль из-под копыт полетела. Все-таки молодые артистки — порыв, вдохновение, стремительность. Или просто весят мало по молодости, худосочные, а лошади, напротив, упитанные, им пробежаться одна польза.

Арехин посмотрел вслед экипажу, потом перевел взгляд на дома. «Дамское счастье», пустое, холодное, не манило. Магазин, как водится, пограбили в революционные дни, владелец куда-то скрылся — не то в Париж, не то в могилевскую губернию, новые учреждения сюда пока не добрались — еще дворцы не все уплотнены. К лету, разве что…

Подумав, Арехин пошел к доходному дому. Дворник медленно, с достоинством расчищал дорожку — узенькую, запросто не разойтись. Тезка Он по-простому толкнул дворника в снег.

— Ты чо? — обиделся дворник, но не очень: маузер обиды не жалует.

— Работай лучше, вот чо. Самый последний буржуй лучше снег чистит, чем ты.

— А мы для этого и революцию делали, чтобы буржуи черную работу исполняли. Хватит, попили кровушки.

— Ты революцию делал? Правда? На каком фронте воевал? — бледнея, расстегнул кобуру тезка Он.

— Я… Я по возрасту негодный.

— А раз негодный — молчи лучше. Это сегодня я спокойный, а то бы…

Дворник заработал усерднее.

— Ты вот что… Вчера чего видел? Вечером, ночью?

— Ничего не видел, — угрюмо ответил дворник. — Глазная болезнь у меня, куриная слепота. Как вечер, ночь — будто в угольной яме и без свечи.

— А слышал?

— Да и не слышал ничего… такого. Обыкновенный шум. В каждой комнате по семье, все с утра до ночи промеж себя собачатся, да и с ночи до утра тоже… Ребятенки грудные, поносные, один заорет, все подхватывают, матеря кто баюкает, кто бьет, кто тоже орет… Что ж тут услышишь? Засрали дом, а я один разгребай, да? Уйду из дворников, как кончатся дрова, так и уйду… — пригрозил неведомо кому дворник. — Курьером в Уползаг.

— А с крыш вы снег счищаете, любезный?

— Прежде обязательно. А сейчас — дураков нет. Сверзишься еще, и вообще — ну, как кровлю попортишь, кто теперь починит? Нет, не старое время — крыши чистить.

— Ладно, тогда проводи туда.

— Куда?

— На крышу.

Дворник воткнул лопату в сугроб. Потом, подумав, вытащил — неровен час, утащат. Так с лопатой и шли по лестнице — разумеется, черной. Замок на чердак был вырван с мясом.

— Это они умеют, — заметил дворник. — Это не воду за собой сливать.

На чердаке было пусто — старый хлам разбили на дрова, нового накопить еще не успели. В углу на веревках сохло белье, совсем плохонькое.

— Все равно стащат, — усмехнулся дворник. — Ничем не брезгает народ. Третьего дня одна жиличка обосранные пеленки повесила, пусть, мол, просушатся — и те пропали.

Он подвел к другой дверце, выходящей на крышу, открыл. Открывалась дверь вовнутрь, и видно было — открывали ее недавно. Возможно, ночью. Потому что у входа был снег, а на крыше виднелись ямки следов.

— Ходят же, — неодобрительно сказал дворник, — а что ходят? Упадут, людям беспокойство — жилплощадь делить.

— А барьеры? — выглянул Арехин наружу. — Есть заградительные барьеры.

— Есть, — подтвердил дворник. — Только если кто захочет полетать, никакой барьер не удержит.

— Ну, я летать покамест не хочу, — сказал Арехин и осторожно зашагал по крыше. Снегу было чуть ниже колен, держал он прочно, солидно, но все равно Арехин шел с оглядкой, тихонько-тихонько. У кирпичной трубы остановился, поманил тезку Он.

Сашка шел поувереннее, кавалеристу крыши не страшны. Но у трубы остановился, как конь перед кикиморой.

— Это… Это что, Александр Александрович?

Труба была небрежно обвязана куском бельевой веревки, но то пустое. Главным было другое: к веревке были столь же небрежно привязана дамская сумочка.

— Судя по всему, похищенное. Арехин разрезал веревку вдруг появившимся швейцарским ножом Закрыта сумочка. Ну, ну.