Дезертир (СИ) - Ахметшин Дмитрий - Страница 65

   - Ну надо же, куркума! Хозяйка здесь была затейницей... и откуда только здесь, в глуши, взялись такие вещи? Ведь раньше её не так просто было достать.

   -- Вы не думаете, что я мог привезти что-то с собой, уже после их смерти? -- не слишком приветливо спросил Вячеслав.

   -- Так это вы?

   -- Не я. Почти ничего здесь не трогал с того момента, как умерли дядя с тётей. Здесь и без моих инициатив неплохо.

   Когда в жерле печи заморгали сонные глаза живого огня, стало уютнее. В паутине по углам засеребрился странный свет, Вячеслав было хотел её убрать, но потом передумал. Он вычистил умывальник на веранде, выбил клеёнку и решил поговорить с Мариной начистоту. Вернувшись в дом, он спросил:

   -- Послушайте. Будет неплохо, если вы расскажете мне, что ищете.

   Женщина отставила очередную баночку в сторону:

   -- Я никоим образом не хотела нарушить ваш покой. Если хотите, я прямо сейчас исчезну.

   Вячеславу стало неуютно под пристальным взглядом зелёных глаз. Нет, пожалуй, первый раз он не ошибся: ей не может быть меньше сорока. Не двадцать, нет. Такой взгляд, взгляд, исполненный какой-то мудрой усталости, не может принадлежать молодой девушке.

   -- Вы достаточно хорошо знаете историю своей семьи? -- спросила она.

   -- Ну... я уже говорил, что семья, которая здесь жила, к моей имеет мало отношения. Моя мать умерла при родах. Отец много мотался по тюрьмам и в конце концов в одной из них и сгинул -- ни разу его не видел. Даже фотографий. Я вырос у бабушки с дедушкой по материнской линии -- они-то и стали мне роднёй.

   Вячеслав говорил торопливо, сутулясь и недоумевая: почему он так боится? Женщина слушала, склонив голову набок, а потом выдохнула:

   -- Жить в доме и не знать его истории...

   -- Я просто за ним присматриваю. Этот дом -- как живое существо. Только беззащитное, знаете... беззубое. Он, как старуха... да, точно, старуха, которой нужен уход. Если хотите, я проведу для вас небольшую экскурсию. Большая не получится, по той лишь простой причине, что смотреть здесь решительно не на что.

   Она встала со стула, с которым, казалось, была связана какой-то общей тайной, вроде как убийца с местом убийства, -- от неожиданности Вячеслав шарахнулся назад и больно ударился головой о дверной косяк. Потянулась через стол к дальнему его концу и, взяв двумя пальцами, как икону, продемонстрировала небольшую фотографию в овальной рамке.

   -- Кто это?

   Вячеслав прищурился. С чёрно-белой фотокарточки на него смотрела старомодно одетая женщина лет пятидесяти, с морщинами вокруг глаз и неожиданно улыбчивым, светлым лицом. Из-за монохрома её кожа имела оттенок свежевыпавшего снега. Возможно, это просто игра света, причуды чёрно-белого снимка, но скорее всего женщина на самом деле очень бледна. Вячеслав узнал спинку стула -- на нём только что восседала Марина, -- а также окно за спиной женщины, в которое стучались ветвями сливы. Конечно, сейчас никаких слив там нет. Те невероятные заросли, в которые они превратились, Вячеслав вырубил лет пять назад. Кудрявые её волосы, ничем не сдерживаемые, потоком спускались на грудь, и Вячеславу вдруг показалось, что эти пряди касаются его затылка и щекочут шею. Будто женщина с фотографии, вытянувшись в высоту раза в полтора-два, склонилась над ним и хочет прошептать что-то на ухо. Или смотрит на саму себя через его плечо.

   Конечно, это всего лишь просочившийся через приоткрытую дверь холодок. Вот и огонёк лампы пустился в пляс, как будто надеялся таким образом сбросить свои стеклянные оковы...

   Вячеслав повернулся и захлопнул дверь. С расстановкой сказал Марине:

   -- Я знаю эту женщину. Вытащите фотографию из рамки и посмотрите на обороте: там есть имя и дата съёмки.

   Марина последовала совету. Кажется, глаза её совершенно не нуждались в свете. Даже скрючившись в тёмном углу, она прекрасно разбирала текст в книгах, учитывая, что влага и перепад температур оставили от типографской краски лишь бледные силуэты.

   -- Марта Елисеева. Пятьдесят третий.

   Вячеслав прочистил горло:

   -- Как я уже сказал, мой дядя -- дядя Василий -- увлекался фотографией. У него была мастерская -- вон там, за огородом, -- но к тому времени, как я здесь появился, лес уже разобрал её на дощечки. Странно, что он не сломал дом. Обычно он скор на расправу...

   -- Это его жена.

   -- Верно. Они жили здесь до самой смерти -- она умерла в восемьдесят седьмом, он в восемьдесят девятом. Детей у них не было.

   -- Как ваш дядя мог жить здесь два года после её смерти? В полном одиночестве. В окружении этих больных деревьев. А зимой... -- Марина поводила в воздухе пальцем, словно хотела попробовать его на густоту. -- Зимой, наверное, здесь такая стоит тишина, что кажется, будто ты оглох.

   -- Недолго, -- буркнул Вячеслав. Ему не слишком нравился их разговор. Будто со всех сторон к дому приближаются призраки бесед, которые здесь вели двое забравшихся в кокон одиночества людей, и бесед, которые вёл сам с собой дядя, когда остался один; с чавкающим звуком выкапываются из земли, с ватным шорохом рвут над собой пласт хвои, и вот они прижимаются к стеклу, погружая комнату в подлинный мрак. Даже дышать стало труднее. Всего лишь облака стадом грязных овец закрыли солнце. -- Он умер в декабре, и тело, почти сразу замёрзнув, не успело разложиться. Нашли его в конце зимы. К дяде съезжались фотографы со всей страны. Фотографы -- чудаковатый народ, они готовы ехать в гости к такому же чудику -- и, конечно, ради хорошего кадра -- в любую глушь и в самый неурочный час. А дядю уважали. О нём ходила слава как о прекрасном пейзажисте.

   Хотя прошло уже больше двадцати лет, в памяти Вячеслава живы были подробности той зимы... О, что это была за зима! Делегация, члены которой не раз и не два бывали в гостях у Елисеевых, два раза прошла мимо дома, прежде чем кто-то понял, что этот снежный холм и есть пункт их назначения... Стоило снять снегоступы, как ты погружался по самое горло в пухлый, холодный снег, будто в наполненную ледяной водой яму.