Дезертир (СИ) - Ахметшин Дмитрий - Страница 53

   В следующий миг он получил удар в череп.

   - Ох...

   Что это? Почему трава щекочет ноздри? Должно быть, у него сотрясение. Но нет, пахнет мокрой землёй и на языке внятный ореховый привкус... Том где-то читал, что при сотрясении запахи уловить не так-то просто. Или это при раке мозга?

   Казалось, будто к вискам прикручены две ручки, и Том поднимает себя, схватившись за них руками. Как же вокруг темно... нужно добраться до крыльца, под колпак света, и... Кто-то задел его голову, с шумом рухнул в кусты бузины. Только теперь Том увидел: крылья. Они везде вокруг. Это не ветер и не летучие мыши. Это птицы. Воздух метался от одного крыла к другому, будто загнанный в ловушку зверь.

   Том обрёл способность думать. Вороны не видят в темноте, наверное, поэтому так неуверенно себя ведут. Скорее всего вороны - потому что светлую окраску чаек Том сразу бы разглядел.

   Где-то разбилось стекло, и птицы закричали. Меньше всего это было похоже на крики птиц. Можно было подумать, что отчаянно, навзрыд плачет младенец. Далеко слева, возле ярких фонарей, как будто бы парят хлопья сажи - это тоже птицы.

   На каких-то древних, глубинных инстинктах, пробудившихся в нём, Том сделал вывод - к источникам света лучше не приближаться. Лучше укрываться в тени и ползком-ползком, как кошка... в ночи он видит едва ли лучше ворон, и им, таким разным, лучше не встречаться.

   Что их сюда привело? Может, где-то не хватает пищи, и вся популяция этого вида решила склевать клубничку со сдобного, ещё горячего и такого ароматного пирога южных штатов? Что ж, добро пожаловать, гости дорогие. На урожаи мы здесь не жалуемся.

   Ранило: к затылку и длинным волосам, казалось, лип сам воздух. Том пополз, держась к земле как можно ближе. Про язык он совершенно позабыл, а тот трепался о нёбо без продыху, облекая словами весь этот взявшийся из ниоткуда стресс.

   Хорошо хоть, птицы не слышали его голоса. Может, не смогли распознать, откуда он доносится, а может, не рискнули прерывать молитвы.

   Пробравшись в дом, Том стал дожидаться рассвета. Постепенно небо начало сереть. Птицы (а это были действительно вороны) никуда не делись: разве что, больше не метались. Они расселись по высоковольтным проводам, по гребням крыш, на грибках на детской площадке - на любой удобной поверхности. Было часов пять, а около шести группами по нескольку десятков особей они начали сниматься с насиженных мест и устремляться куда-то прочь.

   Том позволил себе пошевелиться, кажется, впервые за несколько часов. Суставы скрипели, как будто части несмазанного механизма. Он проследовал к окну на кухне, откуда можно было наблюдать за полётом крайнего клочка стаи, как будто лоскута исполинской тучи, который оторвал разбойник-ветер; проводил его глазами до самых гор на той стороне озера. Там формировался туман, расползался по склонам, словно яичный белок на сковородке.

   Неосторожное движение - зазвенела посуда, оставив от тщательно возводимого карточного домика тишины лишь руины. И внезапно отозвалось в комнате жены, как будто там поселилось своё собственное эхо. Надо полагать, похожее на чёрный, растрёпанный ком перьев. Дверь туда не открывалась уже несколько месяцев - с тех пор, как Том последний раз протирал пыль, страшно подумать, сколько всего произошло. Страшно подумать, сколько важных дел отвлекало его от уборки в доме...

   На самом деле сердце начинает колотиться, даже когда просто проходишь мимо этой двери. Том переставил всю мебель, даже картины снял и убрал в чулан, завесив открывшиеся, будто шрамы, тёмные пятна на обоях драпировкой, но когда не надо, память работает очень хорошо. Новая обстановка была мёртвой - на этом диване всё равно никто не спал, на столе не побывало даже крохи, или, скажем, брызг от кофе с молоком.

   Том открыл дверь в комнату жены. В какой-то мере кто-то внёс в обстановку живость.

   Подушка была изорвана и валялась на полу. На туалетном столике, откуда многочисленные фарфоровые фигурки каждое утро наблюдали за преображением Вэнди из сонной женщины в женщину-кипящую-делами, Содом и Гоморра. Стекло разбито. Пол усыпан осколками, похожими на брызги дождя. Как-то раз, восемь или девять лет назад в этих краях прошёл ржавый дождь - капли его имели красноватый оттенок, а лужи выглядели так, как будто их дно и берега состояли из красной глины. Тому виной было, как говорили, обильное цветение каких-то водорослей на морском побережье. Или же, как шутливо, но с намёком уверяли представители мэрии, обильные винные излияния в регионе. Представителям никто не верил, так как эти пухлые одышливые дядьки сами любили заложить за воротник...

   Так вот, осколки стекла на полу выглядели точно как тот самый красный дождь. Том проследил за зёрнышками крови и увидел наконец виновницу разрухи. Покачал головой.

   - Не задалось утро, да?

   Ворона хрипло, даже как-то буднично каркнула. Ни намёка на вопль, который издавали эти птицы ночью.

   Том сунулся в дверь, и гостья отпрыгнула, вжалась в свою тень на стене. Каким-то чудом она балансировала на одной лапе, прижимая вторую к животу. Одно крыло у неё было переломано сразу в нескольких местах. На боку рваная рана. Перья разлетелись комнате, точно не знающие покоя мысли, они кружили на невидимой карусели, оседали тут и там и снова поднимались в воздух.

   Было ясно, что она не жилец.

   Том глянул в окно, где по-прежнему висело молчаливое свинцовое утро, опустился на корточки, привалившись к дверному косяку.

   - Что с вами случилось, сестрицы? - сказал он в мутный вороний глаз. - Неужели надоело летать и рыться в мусорных баках?

   Том включил радио, настроился на волну Филадельфии. Конечно, там говорили о птицах. Какой-то еврей как раз вещал: "Неясно, чем вызвана такая активность. Сообщают об "очагах" активности птиц по всей Америке, и даже за её пределами. Целые птичьи водовороты можно было наблюдать минувшей ночью в районе некоторых крупных городов и в плотно заселённой сельской местности. Птицы предпочитают собираться на шабаш - так мы окрестили это явление (нервный смешок) именно в местах, где есть люди".

   "Были случаи нападения на людей", - перебил диктор. Он не спрашивал, он утверждал.