Экстрасенс разбушевался - Дроздов Анатолий Федорович - Страница 11
- Предыдущая
- 11/15
- Следующая
– Какой-нибудь нормальной еды, – попросил я. – Никаких немецких специалитетов, вроде запеченной рульки или горохового супа.
– Понял, – улыбнулся он. – Есть вкусные сосиски с капустой. Натуральные, из свежего фарша. Крем-суп, ржаной хлеб, десерт выберете позже.
– Тащите! – велел я, рассмотрев одобрение в глазах членов делегации.
– Напитки?
– Для начала всем по кружке пива. Далее посмотрим.
Марко кивнул и умчался. Очень скоро вернулся с пивом. И вот тут все случилось. Мы едва омочили губы в пенном напитке, как приперся Слизень. И откуда принесло? Куратор быстро вошел в зал, покрутил головой, разглядел нас и подлетел к столу.
– Товарищ Мурашко! – почему-то обратился ко мне. – Я звонил в посольство. Сообщили, что вы с женой не покидали СССР.
– Но мы здесь, – улыбнулся я.
– Вы выехали нелегально.
– То есть как? – хмыкнул я. – Через колючую проволоку на границе перелезли? Не гоните пургу, Вилор Кимович. Лучше выпейте пива – здесь оно отменное.
– Покажите свой паспорт! – протянул он руку.
– На каком основании? – поинтересовался я. – Кто вы такой, чтоб его требовать? Вот сидит руководитель делегации, – я указал на Воронова. – Между прочим, министр и доктор медицинских наук. Если он попросит меня показать паспорт, я, возможно, соглашусь. Вы же для меня – никто.
– Не забывайтесь! – взвизгнул Слизень. – Вы прекрасно знаете, кого я представляю. Паспорт!
– А вот этого не хотел? – я сунул ему в нос кукиш. – Пошел на хрен, шестерка кагэбэшная! Не порти людям аппетит.
– Вы… Ты пожалеешь! – выплюнул он, повернулся и выбежал из зала.
– Суп! – раздалось сбоку.
Я повернул голову. Марко стоял с подносом, уставленным тарелками. Наверняка, все слышал.
– Раздавай! – кивнул я. Югослав расставил тарелки, подмигнул мне и скрылся.
– Приятного аппетита, товарищи! – пожелал я.
Обед прошел в полном молчании – Слизень все же испортил людям настроение. Когда все встали, я попытался дать Марко на чай.
– Не! – покачал он головой. – Все оплачено.
– Даже чаевые?
– Да, – кивнул. – А еще лепо было поглядать, ако вы гнали того педера[12].
Микроавтобус отвез нас в клинику. К показательному выступлению целителя немцы подошли скрупулезно. Перед сценой конференц-зала стояли десять инвалидных колясок с детьми и подростками. Проходя мимо, я привычно просканировал их. Есть пара тяжелых, но с олигофренией не наблюдается. Справимся. Людей в зале заметно прибавилось, что не удивительно.
– Вы готовы, герр Мурашко? – спросил Шредер.
– Да, – кивнул я. – Пусть коляски развернут лицом к залу. Объявите пациентам, что они будут чувствовать холод в затылке. Чтобы не пугались. Это нормально.
Управляющий отдал распоряжение. Подбежавшие служители развернули коляски, и я начал. Рука на затылок пациента… В этом нет нужды, но зачем немцам знать? Жара больше нет, следующий… Я работал привычно, переходя от коляски к коляске. Детки вели себя смирно – ну, так немчики. Наши иногда начинают дергаться и спрашивать. Возле двух тяжелых задержался подольше: загасил сначала жар в коре головного мозга, после в позвоночном столбе.
– У меня все, – объявил, закончив с последним пациентом.
– То есть как? – вскочил в зале тот же встрепанный. Как его? Хофман? – Неужели дети здоровы? И часа не прошло!
– Можете проверить, – улыбнулся я. – Нервные связи восстановлены, рефлексы в норме. Ходить им пока трудно: мышц почти нет, да и связки не готовы к нагрузкам. Понадобится реабилитация. Проведите ее правильно, и через год дети будут бегать.
– Не верю! – замотал головой профессор.
Я пожал плечами и подошел к ближней коляске. В ней сидел мальчик лет двенадцати.
– Как тебя зовут? – спросил.
– Курт, – ответил он.
– Ты ходишь, Курт?
– Только с мамой, – покрутил он головой. – Она меня держит. Одному не получается.
Значит, мышцы есть, да и связки выдержат.
– А теперь сможешь сам. Встань!
Я протянул ему руки и помог выбраться из коляски.
– Иди! – сказал, отпустив его.
Он сделал осторожный шажок. Покачнулся – и второй. А затем – сразу несколько по направлению к залу. Чуть вихляя, подволакивая ноги, он шел – и довольно уверенно.
– Мама! – восторженно закричал Курт, остановившись и высматривая кого-то среди публики. – Посмотри! Я могу ходить сам!
Из зала к нему метнулась женщина. Подскочив, обняла и залилась слезами. Эта сцена будто взорвала собрание. Все вскочили с мест и загалдели. К пациентам побежали родители и врачи. Если первые пытались достать детей из колясок, то вторые им препятствовали, что-то объясняя. Воцарился бедлам. Шредер попытался звонить в колокольчик, но его не слышали. Мне это быстро надоело, и я вскочил на сцену.
– Тихо! – рявкнул изо всех сил.
В зале замолчали и уставились на меня.
– Дорогие родители пациентов, – я приложил руку к груди. – Не пытайтесь заставлять детей ходить. Они к этому еще не готовы. Пусть их обследуют доктора клиники и назначат курс реабилитации. Выполняйте указания врачей, и увидите результат. Он будет скоро. Данке.
– Благодарю, герр Мурашко, – подключился управляющий. – Надеюсь, все слышали нашего гостя? Попрошу увезти пациентов.
Указание выполнили, и в зале на короткое время установилась тишина.
– Дамен унд херрен! – обратился к присутствующим Шредер. – Герр Мурашко предложил нам показать еще один аспект своего дарования. Речь идет о слепоте.
По залу будто пробежал ветерок.
– Наш гость, – продолжил управляющий, – пообещал исцелить детей, у которых сохранилось хотя бы несколько процентов зрения. Мы нашли таких пациентов. Попрошу их ввести.
Отворилась задняя дверь, и в зал вкатили три коляски. Спрашивается, на фига? Можно ведь и за руку. Любят здесь эти агрегаты. Следом за пациентами ввалилось несколько человек с фотоаппаратами и вспышками.
– Это кто? – спросил я Шредера, указав на группу.
– Репортеры, – объяснил он. – Услыхали, что какой-то русский будет творить чудеса, и пожелали присутствовать. А что делать, герр Мурашко? Германия – свободная страна, я не в силах запретить.
Ой, темнит немец! А, с другой стороны, почему бы и нет?
– Попрошу репортеров с фотоаппаратами подойти к сцене, – объявил я.
Подчинились.
– После того, как исцелю детей, не бейте их вспышками в лица, – попросил я. – Можно обжечь ярким светом сетчатку глаз ребенка. Договорились?
Репортеры закивали. Надо же, какие послушные!
– Вас можно снимать? – спросил один, с седыми волосами.
– Сколько угодно. С детьми будьте осторожны.
Я спрыгнул со сцены и подошел к коляскам. Деткам завязали глаза – это хорошо. Заранее попросил. Что имеем? Два мальчика и одна девочка в возрасте от семи до четырнадцати лет. Нормально. Просканировал – атрофия зрительного нерва у всех. Причины разные, но работать будем.
Я положил руку на глазницу девочки.
– Будет немножко покалывать, но ты терпи, – попросил.
– Гут, – ответила она тихо.
Начали. Работал я не так быстро, как с пациентами с ДЦП – ну, так опыт совсем небольшой. Повозился. Да еще фотографы крутились вокруг, слепя вспышками. Но справился.
– Все, – сказал, обернувшись к залу. – Попрошу задернуть шторы – яркий свет детям сейчас противопоказан. Репортеров прошу снять вспышки с фотоаппаратов.
Удивительно, но все подчинились без звука. Немцы… Я по очереди стащил повязки с глаз детей. Они встали и закрутили головами. Люди в зале начали подниматься с мест.
– Как тебя зовут? – спросил я стоявшую рядом девочку.
– Лотта, – отозвалась она.
– Видишь того дядю? – я указал на надоевшего Хофмана.
– Да, – кивнула она. – У него волосы встрепанные. Ходить непричесанным неприлично, – добавила важно.
Зал взорвался хохотом. Хофман смутился. Воспользовавшись моментом, к детям подбежали родители. Пациенты стали им что-то говорить, тыча во все стороны пальчиками. Матери вытирали слезы. Ко мне подошел седовласый репортер.
- Предыдущая
- 11/15
- Следующая