Отражение (СИ) - Ахметшин Дмитрий - Страница 4

— Ты меня помнишь?! — дрожащим от ярости голосом вопрошал де Сицилио второй.

— Помилуйте, — сипел де Жорже, — вы ведёте себя недостойно дворянина. Давайте сойдёмся в дуэли…

Он уже просёк, что имеет дело с кем-то из когда-то обиженных. А то и, того хуже, с одним из забытых кровников. А с кровниками лучше не шутить.

— Дворянин? — хрипло рассмеялся мой двойник. — Я был дворянином, пока моим именем не украсили плиту фамильного склепа, а связанное с этим именем наследство не передали дяде! Впрочем, до него дело тоже дойдёт. И всё это благодаря тебе!

— Но я… никогда…

— Молчи. Ты не дворянин. После того, как на одном из твоих богопротивных балов устроил охоту на человека. С ружьями и собаками. Просто потому — я так думаю — что попросил всё тот же мой дядя. Ты, небось, и не помнишь, когда это было.

Де Жорже помнил, судя по тому, как отхлынула от лица кровь и сжались судорожно толстые пальцы.

— Ты умрёшь, как свинья, от этого ножа!

Де Жорже далеко не тот, за кого стоит лишаться жизни. Но я не позволю тому, кто выдаёт себя за меня, пусть даже он искренне в это верит, рушить мой мир и убивать моих, чёрт возьми, должников!

Я рванулся, какой-то моложавый сеньор кубарем полетел в сторону, его шпага будто сама прыгнула ко мне в руки. Двойник заметил угрозу слишком поздно. Движение ногой, и сапог оставил на его щеке грязный след. Де Сицилио второй отшатнулся, де Жорже на карачках, словно большой свин, ввалился в толпу.

По зале прокатился изумлённый шепоток.

— Зачем ты вмешиваешься? — прокричал двойник, щупая раздувающуюся щёку.

— Слишком многие мне в этом доме должны, и они не умрут! — рявкнул я.

— Кто вы, сеньор? — выкрикнул де Жорже с безопасного расстояния. — Позвольте, я подберу вам достойного вашей храбрости секунданта!..

И растеряно замолк. Тоже заметил сходство между замершими напряжённо друг напротив друга людьми.

Я не стал отвечать.

— В таком случае, я сначала покончу с тобой, — прошипел двойник. — Арвени!

В глазах его читалось отчаяние загнанного в угол волка.

Вынырнул откуда-то слуга, подал оружие. Кончики клинков слились в поединке.

— Они не отражаются в зеркале… — выдохнул кто-то. Посмотрите туда… Смотрите!..

Я взглянул на зеркало, которое занимало почти всю стену справа. Нас двоих там действительно не было.

— Призраки, — надсадно крикнул из толпы де Жорже. Одна из дам охнула и осела на пол.

Толпа завыла на разные голоса, качнулась вперёд, потом назад, отстраняясь от шпаги моего двойника. Ногой он опрокинул стол, в суматохе бросился к выходу. Я последовал за ним.

Откуда-то вынырнул священник, надрывно выкрикивая слова молитвы и потрясая зажатым в кулаке крестом, де Сицилио второй проскочил мимо, едва не опрокинув святого отца.

Догнал двойника я уже на крыльце и толкнул его в сторону сада. На небольшой поляне мы остановились, тяжело дыша.

— Теперь, наконец, мы можем разрешить эту ситуацию.

— Я потерял свою шпагу, — хмуро сказал двойник, — в нее вцепился какой-то сумасшедший из свиты этого борова. Пришлось оставить.

Он сел прямо на траву, погрузил в ладони лицо. Я опустил клинок.

— Бог от меня отвернулся. Я даже отражение своё потерял…

Отражение!

Как я раньше не догадался?.. Всё не случайно, как сказал старый Гоншуа, кладбищенский смотритель. Мир полетел кувырком с приходом двойника-отражения, от меня отвернулась фортуна, моя верная спутница. Возможно, она в недоумении смотрит сверху на столь схожих неудачников и гадает, кому из них подарить своё покровительство.

Значит, надо заставить уйти его обратно. Убить? Или…

— Недавно я напился и вознамерился утопиться, — внезапно признался двойник. — В фонтане. Моя честь тоже иногда сходит с ума. Я, видишь ли, знаю, что ты подумал, когда меня увидел. — Он на миг поднял на меня глаза. Потом продолжил: — Меня вытащил Арвени. — На воду теперь не могу даже смотреть. А к вину, вот странность, тяга не прошла.

Я уже знал что делать. Не мудрствуя лукаво, оглушил де Сицилио второго ударом кулака.

* * *

Скоро от поместья де Жорже, раздирая копытами ночь, неслись повозка, запряженная двумя лошадьми.

Стук копыт стих у пожарища. Оставшиеся от дома стены тускло мерцали в свете полной луны. В озере, как в зеркале, отражалось звездное небо.

Я стянул с повозки мешок и опустил на сырые камни. Фыркнула лошадь, да закачалась с тихим плеском лодка, когда я перетащил в неё тело. Постоял немного, рассеянно ища взглядом границу между небом настоящим и отражённым, вслушиваясь в тихие, почти сливающиеся с шелестом волн, стоны. Сейчас всё закончится, — вертелось в голове, и я упивался этой мыслью.

Потом вёсла упёрлись в густую, будто болотную воду, погнали нас по ночным небесам навстречу луне.

* * *

Уже когда вода поглотила мой страшный груз, я вдруг увидел через расходящиеся круги светящиеся уютом и теплом окна своего дома. Совершенно целого! А в саду качали кронами яблони. Взгляд, мигом ставший тяжёлым и мутным, поднялся и уткнулся в чёрные пни рядом с гнилыми зубами-руинами.

Над водой разнёсся хлещущий болью вопль. Под шумный плеск в городе завыли собаки, качнулась опустевшая лодка.

Возьми меня обратно! Я хочу жить в этом зеркале, не хочу оставаться в этом страшном мире… Не хочу…

С этой мыслью сознание угасло, словно свечка, под потоками холодной зеленоватой воды.

Конец

Лес потерянных вещей

Вячеслав проворно соскочил на перрон. Поезд остановился на двадцать четыре секунды — более чем достаточно, чтобы с него сошёл один человек. Заспанная проводница появилась из своей каморки, вооружённая чашкой с чаем. Было раннее утро, оно, как голосистая пёстрая птичка, свила на голове у женщины гнездо.

— И что вам дома не сиделось? — не слишком-то вежливо буркнула она.

Вячеслав улыбнулся, и тогда она, скорчив гримасу, рывком распахнула дверь. Грохнула, опускаясь, лестница.

— Прошу.

Оказавшись на перроне, Вячеслав помахал проводнице. Поезд тронулся; колёсные пары загудели, вгрызаясь в рельсы. Повернувшись в сторону движения поезда, Вячеслав отвесил шутливый поклон машинисту. Вряд ли тот его видел: поезд сверкающей змеёй убегал вдаль, в сияющий рассвет. Мужчина прикрыл лицо от восходящего солнца рукой.

Было очень холодно. Куртка скрипела и собиралась жёсткими деревянными складками на плечах. В воздухе чувствовалось дыхание зимы: она, видно, прибыла более ранним экспрессом. Ноябрьский лес в пятидесяти метрах от перрона стоял холодный и неприветливый. Вячеслав, закинув на плечо рюкзак, побрёл по едва заметной тропинке в сторону леса.

Станция называлась «Ничейная Роща», и Вячеслав не мог представить, кому (кроме него самого, конечно) могла понадобиться неприветливая тайга. Особенно в это время года. Время грибов ещё не прошло, но все причастные к этому увлечению давно уже выбрались в лес и принесли божеству хвойных иголок и звонких ручьёв положенную дань из собственных сырых следов.

Он вошёл в тень, и сразу стало холоднее. Мороз пощипывал мочки ушей, выглядывающих из-под черной вязаной шапки. Борода трещала, будто по ней пробегали электрические разряды. Меж осин и елей убегала вдаль едва заметная тропка — такая, что не проехать ни на одном транспортном средстве, включая лошадей. Только человек, не перегруженный вещами, мог пролезть между стиснутыми в кулак пальцами тайги. Только егеря, чудаковатые лесные люди, знали, как превратить её в распахнутую для рукопожатия ладонь. Вячеслав не был егерем. Он был учёным, который к тому же оставил почти всю свою науку дома.

Шаркая ступнями по палой листве, Вячеслав расслабленно думал о всяких мелочах, вроде самогонки на еловых шишках, запах которой прокрался незамеченным между суровых стражников-десятилетий и проник прямиком к нему в ноздри, а вот вкус — нет; он тогда был слишком мал, чтобы такое пробовать. Бутылки с запретным напитком стояли на антресолях одного затерянного в дикости дома. Они и теперь там стоят, правда, пустые. Ни дяди, ни тёти уже нет, рецепт погиб с ними. Бесповоротно теряя некоторые вещи, остаётся только смириться.