Отражение (СИ) - Ахметшин Дмитрий - Страница 27

А вот этот мужчина, прижимающий к груди дипломат и безучастно смотрящий в окно, первым делом подумает: «Чесное слово я буду стараца стать умным штобы мне с нова стало хорошо», а потом встрепенётся, словно задремавший на ветке воробей — откуда бы ей взяться, такой дурашливой и немного грустной мысли, будто составленной из вырезанных из газетных полос и книжных страниц букв? «Стараца стать умным», ну надо же! А вот эта жующая жвачку, судя по тому, как смешно отставлена у неё челюсть, девчонка, сразу, как оттает, вынет из ушей наушники, стряхнёт с себя тонкую корочку льда и уступит кому-нибудь место.

Данил остался один. Он посмотрел наверх и подумал, что одна из дыр в потолке, кажется, стала шире. Ещё немного, и туда сможет протиснуться среднестатистическая ворона. Нужно что-то предпринимать… срочно, потому что над самой головой слышен стук когтей по железной крыше.

Кубарем Данил вывалился наружу, взял в охапку ком снега и бросился обратно. Он успел слепить два снежка и один из них даже зашвырнуть в дыру, прямо в раззявленную воронью пасть, прежде чем случилось кое-что из ряда вон выходящее.

Чертёнок, который неслышно следовал на Данилом по снегу, рысцой, на четверёньках, словно ночной зверь вроде койота или гиены, чертёнок, которого мальчишка искренне считал своим единственным другом, вдруг взобрался по штанине и куртке к самому лицу и одним быстрым движением натянул ему на глаза шапку.

— Ай! — воскликнул мальчик. — Что ты делаешь?

Снежок, уже приготовленный к броску, выпал из рук и разбился о мысок ботинка. Малыш стянул с головы шапку как раз, чтобы увидеть, как чертёнок вытаскивает из сумки женщины с высокой причёской и одутловатым, почти жабьим лицом овальное зеркальце в рамке.

— Ты должен бежать! Это не твой странный мир — хотя твой не менее странный — и опасность караулит тебя здесь на каждом шагу.

— А мне здесь нравится, — сказал Данил, скрестив руки на груди. Я здесь — полезный человек!

Перепрыгивая с одного поручня на другой, как мартышка, чертёнок подтащил зеркало к Данилу и, обхватив его обеими руками, поставил перед мальчиком.

— Выгляни на улицу!

Данил посмотрел. Как быстро, однако, здесь наступает вечер! Сумерки упали на город, как стая ворон… постойте-ка, ведь это и есть стая ворон! Будто почувствовав угрозу своей безраздельной власти, полчища мясистых, злых птиц, казалось, слетелись сюда со всей округи.

— Ты хочешь каждую закидать снежками?

Мальчик ничего не сказал, только упрямо выпятил губу, как делал его отец.

— Беги отсюда, пока не поздно! Говори волшебное слово!

Тимоха повернул зеркало так, что Данил мог видеть своё лицо, с непривычно-алыми щеками (он никогда не проводил на улице времени достаточно для того, чтобы лицо покрыл румянец на морозе), с трепещущими крыльями носа, которые готовы были не выливать, а напротив, впустить в себя кровь всего мира. Струйка подсохшей крови всё ещё тянулась из одной ноздри прямиком к верхней губе.

— Но мышки… их же заклюют до смерти!

— Нет! — сказал вдруг кто-то под самым ухом. Данил завертел головой и увидел Первую Мышь на своём правом плече. Она сидела на хвосте и передними лапками нервно перебирала собственную шерсть. — Почти весь мой народец уже спрятался. Никто не знает почему, но эти отвратительные создания никогда не решаются дотронуться клювом до человека, в голове которого поселился кто-нибудь из нас. Самое большее, на что они способны — это сидеть на плече и каркать, стараясь вывести из равновесия моих сестричек. Но серый отряд не так-то легко напугать!

— Я мог бы таскать по десять мышей в кармане, — грустно сказал Данил. — А если смастерить какую-нибудь корзинку, вроде тех, в которых воспитатели летом выносят нам бутерброды и орехи…

Ему в голову вдруг пришла потрясающая идея. Данил подпрыгнул на месте и захлопал в ладоши, чуть не выбив зеркало из лап чертёнка. Мышка вцепилась в его куртку всеми четырьмя лапками.

— Я мог бы сесть на свободное место и тоже притвориться фарфоровым, — сказал мальчик. — А кто-нибудь из вас, мышей заберется ко мне в голову. Тогда они меня не тронут.

Чертёнок затрясся от гнева.

— Не смей такое даже предлагать! Я-то знаю, что там, внутри, происходит! Любой, кто попробует забраться к тебе в голову, рискует нарушить глубинные процессы, оборвать все струны на гитаре твоего позвоночника, осушить русла глубоко залегающих под плотью течений. Нет, это никуда не годится!

— Твой странный маленький друг прав, мальчик, — сказала Первая Мышь. — Если можешь спрятаться в этой блестящей штуке — лучше прячься. Спасибо, что поддержал нашу веру в то, что мы делаем.

— Я думаю, — сказал мальчик, утирая непрошенные слёзы, — что люди, в голове которых вы поселились, будут самыми добрыми и самыми умными людьми на планете.

— Ещё бы, — пробурчал чёртик. — Учитывая, что у остальных не будет головы. Это, знаете ли, очень важный для сосуществования с другими людьми орган.

Отверстие в потолке уже расширилось достаточно, один из воронов протиснулся в него и, суматошно хлопая крыльями, приземлился на один из поручней. Данил не стал ждать дальнейшего развития событий. Он посмотрел в зеркало, которое покорно держал перед ним чертёнок, и сказал нараспев:

— Ом на фера-а… бурундукум!!!

И снова ожидания Данила не оправдались. То, что должно было случиться незаметно, как первый его проход сквозь зеркало, на этот раз пришло с громом и молниями. Всё вокруг вдруг рухнуло в тартарары — трамвай, вороны, мышка, ветер, врывающийся в открытые окна, само зеркало, и Данил следом. Он схватился за поручень, чтобы не упасть во вдруг разверзшуюся под ногами пропасть. Поручень, как ни странно, остался на месте.

А секунду спустя всё кончилось. Трамвай вдруг сдвинулся с места и покатил по рельсам, причмокивая на стыках и натужно гудя батареями: от них поднимался едва видимый глазу пар. Люди исчезли. Чёртик исчез. Данил был совсем один.

Цепляясь за поручень, он подтянулся и устроил свою пятую точку на сиденье. Сердце бешено колотилось. Выглянул в окно — и обмер. Обомлел. Это точно не тот мир, выходцем из которого он мог себя назвать.

Или же в его отсутствие вдруг (снова!) наступил новый год. Впрочем, нет. Новый год в родном городе он видел уже — дайте-ка подумать! — семь раз, и это было ни капельки на него не похоже.

Всё казалось намного ярче, чем должно быть при самом ярком полуденном солнце — а ведь небо не сказать, чтобы яркое. Оно отрастило косматые брови в виде облаков и смотрело вниз с лёгким укором: «Ну и кто из вас, бездельников-забияк, разбудил старика? Ты, трескучее дерево? Или ты, глазастый трамвай? Или вы, катающиеся с горки дети?..

— Всё дело в краске, — сказал Данил, кивнув самому себе.

Это была всё та же старая Самара, таблички с указанием, что ты, путник, сейчас находишься на улице Садовой, никуда не делись. Те же дома… вот только их уже не поворачивался язык назвать домами-развалюхами. Это пряничные домики, покрашенные в разные цвета; отремонтированные фасады походили на добрые лица карликов из сказки, а стёкла напоминали об утреннем дурмане, когда солнце, врываясь в окно, пытается тебя растормошить, но ты не просыпаешься, а вертишься на подушке в попытке спрятать глаза.

Данил знал, где будет следующая остановка — они с мамой частенько ездили туда на рынок, — потому не больно-то волновался насчёт того, чтобы не потеряться.

Были огромные деревянные резные игрушки, подвешенные к коньку крыш, блестящие стеклянные шары высоко вверху — следы от самолётов, похожие на ледяные ожерелья. Сосульки росли строгими рядами и были столь изящными, будто их выращивали специально. Небольшие латунные статуэтки, которые Данил никак не мог подробно рассмотреть, украшали каждый перекрёсток.

Машин на тротуарах не было, зато были неспешные скрипучие повозки, запряжённые лошадьми в нарядных попонах. На козлах сидели кучера в не менее нарядных одеждах и с одинаково-глуповатым выражением на лицах.