Разведка боем (СИ) - Щепетнев Василий Павлович - Страница 40

— Ну, вот…

— Но он мог проникнуть методом подбора ключа, еще раньше, а в ту ночь прийти повторно. Поэтому и спрашиваю.

— Нет, никаких пропаж, — повторил я. — Я оставлял домоправительнице, Вере Борисовне Лассо, двести рублей — на непредвиденный случай, но деньги на месте. Так что…

— Так что? — переспросил капитан с интересом.

— Может, он вовсе не мной интересовался, этот Никторкин?

— А кем?

— Как вы знаете, я соседствую с дачей первого секретаря обкома партии, членом ЦК КПСС, товарищем Стельбовым Андреем Николаевичем. И этот Никторкин мог наблюдать за ней, за дачей товарища Стельбова отсюда, в смысле — с приусадебного участка.

— Эта версия тоже отрабатывается, — поскучнел капитан и, собрав бумаги, попрощался. Даже не дал мне расписаться в протоколе. Видно, просто опрос населения. И я не свидетель. Что я могу свидетельствовать? Был в Чехословакии. В Праге. Да и состава преступления-то нет никакого. Максимум — административное правонарушение, и то…

Капитану я немножко соврал. То есть то, что ничего не пропало — не соврал. Но в доме есть интересные вещички. Драгоценности, деньги. В хороших укромных местах, но для квалифицированного домушника, возможно, и недостаточно хороших. Теперь один домушник ослеп. Причем непонятно почему. А домушники, как и прочий люд, непонятное не любят. Так что вряд ли полезут вдругорядь.

Почему ослеп? Вдруг да и Васин пособил? Он пообещал присматривать за домом, Николай Васин. Галлюцинация, призрак в моей голове.

Но я думаю, всё проще и никакой мистики. Дачу большого человека охраняют не абы как. Какую-нибудь хитрую технику приспособили, отпугивать соглядатаев. Нетравматическую. Вспышку в глаза, например. Лазерную или что-то вроде. Да хоть и мощную фотовспышку, посреди ночи мало не покажется. Ожог сетчатки, отсюда и слепота. А поскольку сетчатку гражданам, даже гражданам-рецидивистам жечь вроде бы нехорошо, пишут, что токсический неврит. Что в органах скажут, то в больнице и напишут, сомнений у меня нет. В интересах государства.

А вот почему капитан меня насчет денег расспрашивал, драгоценностей, радиоаппаратуры импортной? Из любопытства, не иначе. Очень ему интересно, как Чижик живет. Некоторые представляют, что у меня тут магазин радиотоваров. Магнитофонов импортных три, вертушек четыре, в каждом углу телевизор и много-много японских радиоприемников.

И не сегодня, так завтра капитан Лисицын в кругу сослуживцев будет рассказывать, что самое ценное в доме Чижика — это старый рояль и телевизор «Горизонт». А деньги он хранит в сберкассе. И нечего туда ходить. Не на рояль же смотреть.

Так, не так, рядом или в сторонке, но мне пора в институт. Капитан пришёл с утра, первая пара лекция по гигиене, и я её пропустил. За лекцией следует хирургия, хирургию по учебникам не выучишь. Поэтому хирургию я посещаю непременно, и пропуски из-за турниров не нравятся ни мне, ни преподам. Вы уж выбирайте, Чижик, кто вы, врач или шахматист, говорят их глаза. А вслух — ни-ни. Я гордость Чернозёмска, победитель Фишера, лауреат премии Ленинского комсомола, из-за границ не вылезаю, с Брежневым на короткой ноге. Такому нужно улыбаться и ставить отлично. Ну, разве иногда показать полную несостоятельность Чижика в медицине. Случайно. Если получится.

У входа в больницу заметил «Панночку». Ага, девочки уже здесь. Ну, кто может ездить в третью клиническую больницу на собственном автомобиле? Три-четыре человека. Заслуженных, возрастных. И вот теперь студенты.

Нонсенс.

Или просто — времена меняются.

В учебной комнате обрадовали: меня поставили на операцию. Меня и Шишкина. Крючки держать. И потому — немедленно мыться.

Мытье в хирургии — ритуал. Моем только руки, но как моем! Со щетками, неистово, долго и тщательно. По Спасокукоцкому — Кочергину. Моем с мылом, отмачиваем аммиачным раствором, протираем спиртом, смазываем ногти йодной настойкой. Никаких ногтей, никаких маникюров! Потому в хирургии по-прежнему больше мужчин, чем женщин. Женщины о красоте заботятся: лаковые коготки, бархатные ручки, а у хирургинь руки как у прачек. Изношенные и выщелоченные. В тридцать лет — как у пятидесятилетних. Не все женщины готовы на жертвы.

А вот Игнат Шишкин о хирургии только и мечтает. Я ему отдельно привёз из Праги руководство, правда, не на чешском, а на немецком: в Праге много книг из Германской Демократической Республики. Тесные связи. Игнат всерьёз налёг на немецкий. Я как-то посоветовал, и он запомнил. Немецкий язык превыше всего!

Рядом с нами мылись настоящие хирурги, Шпильман и Савченко. Они и будут оперировать, а мы даже не на подхвате, а просто будем рядом стоять и смотреть. Дадут подержать ранорасширитель или еще что-нибудь, а общий смысл — приучить к виду операционной раны. К её запаху. К точности, ответственности, добросовестности. Хирургия небрежности не прощает.

Некоторые при виде крови даже сознание теряют, и уж точно выключаются из процесса, таким хирургия не показана. То есть будь на дворе война, гражданская или отечественная, никто бы и спрашивать не стал, но сейчас-то войны нет, выбирай, к чему душа лежит. Хочешь — в терапевты, хочешь — в акушеры-гинекологи, а хочешь — в хирурги. Ты выбираешь, тебя выбирают… Но начала хирургии знать обязан каждый. На всякий случай. Объявится война, и никто смотреть не будет, окулист ты или дерматолог. Пилу в руки, и вперёд. Почему пила? Потому, что война. Сам не хочу — войну.

Но пока мы только учимся. И всё бы хорошо, одно нехорошо: мне Шпильман не понравился. Серый, уставший, мешки под глазами и пот по лицу стекает. Он с ночи, мне Игнат сказал. Ну, то есть вчера работал, ночь дежурил, и сейчас работает. Полуторасуточная смена. В медицине — обыденное явление. Если для обычного гражданина сорокачасовая рабочая неделя — закон, достижение трудящихся, то на медиков это не распространяется. И по шестьдесят часов работают, а порой и больше. То коллеги в отпуске, в декрете, на усовершенствовании, на больничном, на сборах, то деньги нужны (это всегда), то просто по приказу.

Вот и устают люди. И Шпильман устал. Не острой, но хронической усталостью. Но если я ему скажу «Игорь Абрамович, вам бы отдохнуть месяца четыре» — он меня послушает? Он меня пошлёт, не посмотрит на лауреатство и гроссмейстерское звание. Он и сам знает, что ему бы отдохнуть, однако до пенсии далеко…

И вот мы в операционном зале, как на сцене. А зрители, наша группа и вторая, занятие совмещенное — наверху, смотрят сквозь стекло фонаря. Видно сверху, если честно, не очень, тут бы театральный бинокль пригодился. Который может сквозь спины оперирующих смотреть.

Больной уже на столе. В зале прохладно, бестеневая лампа светит мягко, кожа бледная. А мы её йодом, йодом!

Фторотан — газ без цвета и запаха, кажется так. Но я его слышу, в смысле — чую. Наркозный аппарат современный, полузакрытого типа, но всё равно в операционный зал попадает немало фторотана. Я-то ладно, проветрюсь, а вот хирурги, анестезиологи, медсестры дышат этой радостью постоянно. Анестезиологам за это копеечку доплачивают, а остальным — обойдутся.

Не мне жаловаться.

Я мельком гляжу наверх. Смотрят. И Лиса с Пантерой.

Ну, смотрите, смотрите.

Я тоже преимущественно смотрю. Только с близкого расстояния. С расстояния вытянутой руки.

Смотрю, но безо всякого интереса. Крови не боюсь, но кровь не люблю.

Сегодняшний случай — аппендэктомия. Операция считается рядовой, но это для мастера — рядовая. А вообще-то штука сложная и обманчивая. Аппендикс — он то тут, то там, то вообще не поймешь где.

Но в нашем случае — на месте. Студенческая классика. Игорь Абрамович удаляет явно воспалённый отросток, и тут всё идёт не по плану. Скальпель причудливой траекторией впивается в крупный сосуд брыжейки, кровь толчками выходит из поврежденной артерии, заливая операционное поле, а Шпильман складывается на пол. На колени, потом садится, потом заваливается на бок.

Ассистент Савченко заметался. У больного кровотечение, у хирурга… у хирурга не понять что.