Странные сближения. Книга вторая (СИ) - Поторак Леонид Михайлович - Страница 7

— Просит засвидетельствовать его вызов, адресованный господину Соколову.

— Соловьёву, — поправил капитан и спохватился. — Откуда вы узнали? Вы понимаете, что он говорит?

— Понимаю. А вы разве нет?

Орлов, Охотников и Владимир Феодосеевич переглянулись и дружно покачали головами.

— Так передайте ему, что это я вызываю его, а не он меня, — попросил капитан Соловьёв.

— Прппвфффпвф!!!

— Он говорит, что вас-то он понимает прекрасно, и вы можете обращаться к нему. И настаивает на том, что это он вызвал вас.

— Так, — Орлов приобнял капитана за плечи. — Хватит. Вы из-за чего дерётесь?

— Он издевается.

— Как именно?

Капитан замялся.

— Невнятная речь? Ну так вы теперь видите, что Иван Петрович исполняет долг чести. А ты, — он отпустил капитана и похлопал по руке Липранди, — из-за чего собрался драться?

— Прпф!!

— Он говорит, что его оскорбило нежелание капитана понимать его слова.

— Так ведь твои слова, Иван Петрович, никто не понимает. Кроме Пушкина. Так что, господа, миритесь и забудем об этом.

— Ещё семьдесят четыре дня, — сказал Липранди, когда они с Пушкиным вышли от Орлова. То есть, конечно, слова Ивана Петровича звучали буквально «пррпвввпфпф!!!», но Пушкин, как оказалось, был наделён таинственным даром, позволяющим свободно понимать хрюканье и бухтение, доносящееся из-под монументальных усов Ивана Петровича.

— Вы ведёте счёт? — Александр тут же понял, что любой бы на месте Липранди вёл счёт до того дня, когда долг будет считаться выплаченным.

Усы Липранди поползли набок, так что кончик левого уса совсем немного не достал до уха: Иван Петрович усмехался. Его неправильное лицо делалось от этого ещё более необычным, но, несмотря на усы, будто бы немного красивым. Окажись Липранди в Петербурге, в нём без труда признали бы итальянца, но в Бессарабии никого нельзя было удивить южными чертами лица, чёрными глазами и смуглой кожей. Пушкин с Иваном Петровичем оба сходили за молдаван.

— Познакомились с Раевским?

Пушкин вздрогнул:

— А, с Владимиром. Да. Везёт мне в жизни на Раевских.

— Не только вам, Александр, но и всей Коллегии. Не самая, казалось бы, распространённая в империи фамилия, а вот поди-ка… — и, видя в глазах Пушкина изумление, Липранди выдернул из рукава свёрнутый в трубку лист. — Познакомимся и мы ещё раз?

Пушкин взял бумагу, помявшуюся от ношения в рукаве, развернул и вперил взгляд в буквы.

— В прошлый ваш приезд мы занимались разными делами, — Липранди поднял меховой воротник, защищаясь от налетевшей мороси. — Я следил за «Союзом благоденствия», вы ловили турка. А ныне, как мне сообщают, работа общая.

Печать и подпись под документом, выданным в сопровождение сотрудника Коллегии Иностранных Дел Ивана Петровича Липранди, свидетельствовали о том, что оный документ выдан лично его сиятельством графом Нессельроде.

— Моя агентурная кличка Диего, — давясь усами, продолжал Липранди. — Вашу я знаю.

Пушкин поскользнулся на замёрзшей луже и едва не упал в снег.

— Давно вы узнали о моём поручении?

— Задолго до вашего первого визита.

— Безумный день, — Александр подбросил в руке трость и, перехватив её, как шпагу, поймал на себе заинтересованный взгляд Липранди. — С утра я встречаю ещё одного Раевского, будто мне мало моих, а теперь вот узнаю, что мой добрый знакомец — агент Диего.

— Это всё ничего, — Иван Петрович нахмурился. — Скажите главное — Инзов жив?

Он знает?

— Да, как ни странно. Владимир Феодосеевич видел его, и говорит, что Инзова укусила змея.

— Что вы сказали?! — длинные пальцы Ивана Петровича сомкнулись на запястьях Француза не хуже каторжных цепей. — Змея? Кто придумал эту змею? Басаргин? Охотников?

А я-то, дурак, надеялся, что имена заговорщиков известны мне одному.

Поняв, что скрывать что-либо бессмысленно, Пушкин вздохнул:

— Охотников.

— Чёрт его дери… — поморщился Липранди. — Рассказывайте всё по порядку.

— Плохо дело, — Иван Петрович и Пушкин сидели в знакомой уже нам турецкой кофейне. — Как же всё отвратительно выходит, а!

— Но он выжил.

— Если бы, — Липранди яростно обрушил чашку на стол. — Все эти бравые вояки хорошо умеют саблями рубить, а когда дело доходит до яда — тут им подавай представление, — и Иван Петрович, выпучив глаза, захрипел, изображая отравленного. Вышло недурно, но почти неотличимо от обыкновенной речи Ивана Петровича. Пушкин хмыкнул.

— А что не так с ядом?

— Змеиный яд! — вслед за чашкой по столу громыхнул стакан. — Да ещё и степной гадюки. Где они только её раздобыли зимой? Давно она его укусила?

— Вчера.

— И сегодня Раевский видел опухоль? А Инзов сказался больным? Поздравляю, Александр. Всё сходится: сперва отёк, потом жар, боли, затруднённое дыхание. Вечером, или, может быть, завтра утром Инзов умрёт.

Глава 4

Встреча в лесу — немного информации — бессмертный губернатор — о снах — штурм — пробуждение

Зачем нам спать, когда потом

Мы вдоволь выспаться успеем? П.А.Вяземский

Ствол короткого кавалерийского ружья, упёршийся в подбородок Охотникову, давил и мешал говорить. Отойти бы хоть на полшага, но сзади — он научился это узнавать, кожей чувствовать, ещё будучи во французском плену, — на него был нацелен другой ствол, и стоит отступить, колечко дула коснётся спины чуть пониже левой лопатки.

— Ну, — перебирая в уме знакомые молдавские слова, сказал Охотников. — Ну требуе. Вряу сэ… ворбеск ку атаман. Ынтцеледжець? Еу Константин Охотников. Охот-ни-ков.

— Кямэ-л пе Бурсук, — сказал человек с ружьём кому-то, стоящему за спиной Охотникова. — Кред к-а венит де ла Орлов.

— Орлов! — обрадовался Охотников. — Да, десигур.

— Эй ну, — скептически ответил сзади молодой голос, но тут изъеденная червями дверь сторожки открылась и в проёме встал коренастый мужичок в огромной овечьей шапке.

— Здравствуй, — сказал он по-русски. Глаза его были почти не видны из-под кустистых чёрно-серых бровей. — Как нас нашел.

— Добрый день, домнуле атаман, — Охотников сверкнул глазами на парня, не думающего убрать ружьё. — Я не знал, где вы, но решил попытать счастья здесь.

Атаман покачал головой, оценивая слова Охотникова и произнёс, глядя исподлобья:

— Ласэ-л сэ ынтре, — Охотников не понял сказанного, но парень перед ним наконец-то отпустил ствол и отошёл в сторону, пропуская пришельца.

— Чего тебе надо, — казалось (из-за акцента, что ли?), что гайдук Бурсук не знаком с вопросительной интонацией. Каждая фраза звучала лениво, но веско, как приговор. Блики под бровями перебежали вбок — гайдук взглядом указывал гостю на стул.

— Не мне, а Орлову, — Охотников подошёл к стулу, но не сел.

— Не помогу, — Бурсук встал по другую сторону грубо сколоченного стола. Он был почти одного роста с Охотниковым, но сутулился и оттого казался ниже. Вообще в фигуре атамана было мало воинственного — не слишком крупный, не слишком плечистый, — он мог бы сойти за крестьянина, если бы не сабля на боку и пистолеты, заткнутые за вылинявший, местами побуревший кушак. — Скажи Орлову: больше не встретимся. Мы на турецкую войну уходим, не будем больше в Бессарабии грабить. Так и передай — кто захотел, ушёл в отряды Владимиреску, а кто остался в Кишинёве, я тебе не скажу.

— Нет покамест турецкой войны.

— Будет, — уверенно сказал Бурсук.

— Михаил Фёдорович просил передать, — Охотников наклонился к атаману через стол, — можем заплатить, если вам нужны деньги.

— Гайдуки — не наёмники, — возразил Бурсук. — Деньги всегда нужны, но я с Сорокой и ещё парой человек ухожу к Владимиреску, а там, фрате, в кабаке не погуляешь. Можешь спросить у моих людей, кто захочет остаться, чтобы вам помочь, но — сам понимаешь, — на то они и пришли сюда, что не хотят видеть над собой власти. Так что нас просьбы Орлова не интересуют, капитан.