Странные сближения. Книга вторая (СИ) - Поторак Леонид Михайлович - Страница 23

Почему письмо адресовано Инзову и написано одним Рыжовым? Оно!

Узнать о том, что Француз раскрыт, в принципе, можно. Скажем, не дошло письмо. Если секретные шифрованные письма теряются — это риск. Агента не отзовут, но велят затаиться надолго. Но Пушкин таких инструкций не получал. Что это всё значит? О разоблачении Француза узнал один Рыжов и по каким-то причинам не стал делиться с сотрудниками, а обратился даже не к самому Французу, а к Инзову? Причин могло быть несколько, но суть одна: записка от Рыжова, счастливо успевшая попасть в руки губернатору, спасла Пушкину жизнь. Доверять можно одному Рыжову. Или нет? Что же за странная игра происходит у них в Коллегии?

— А я тут на досуге стишки твои почитал, — сказал Инзов.

— Правда? — рассеянно отозвался Пушкин. Он покосился на Волошина, икающего в сторонке, и подумал, что, пожалуй, объяснять некоторые вещи придётся долго и по нескольку раз.

— Многое я упустил, — медленно, словно подбирая понятные молодёжи слова, продолжал Инзов. — Но у тебя есть талант… Кураж какой-то есть… Ты не думал, что занимаешься в жизни не тем?

— Всё, чем я занимаюсь, мне зачем-то нужно.

Инзов чуть поморщился.

— Всё так, но ты ведь и погибнуть можешь. А вот эти твои сочинения кто за тебя напишет? Я?

— Хоть один нормальный человек тут есть? — взмолился Волошин. — Или я последний, кто не связан с тайной службой?

— Кред кэ нумай еу, — невозмутимо сообщил Ралли, поправляя булавку в шейном платке.

Ещё через два часа всё оружие Карбоначчо перешло во владение запасливого Инзова, лист с именами сегодняшних посетителей был вырван из журнала и сожжён, а Пушкин с Марусей нашли общий язык на почве любви к варенью, котам и стрельбе. Потом Афанасий выглянул за ворота и вернулся с известием: вдалеке видны крытые повозки цыган или беженцев.

— Собираемся, — скомандовал Инзов.

И от почтовой станции потянулась вереница экипажей: карета Инзова, две каруцы его слуг и одна — Карбоначчо, и лёгкая повозка Липранди. Позади ехал, фальшиво напевая французские песенки и перекрикиваясь с Пушкиным, Константин Ралли. Оказалось, что Ралли — старший сын местного боярина, владельца Долны и, в отличие от консервативных соплеменников, большого любителя всего европейского. Детям, однако, Европа привилась не до конца, и с той же лёгкостью, с какой он разбавлял молдавскую речь русскими словами, Константин Замфирович вплетал ядрёные бессарабские ругательства в речь французскую.

Когда Раевский пришёл в себя, он некоторое время слушал сбивчивый рассказ о том, что культурный человек должен уметь постоять за честь дамы, и вот Ралли однажды постоял и отхватил ущиганий, но до сих пор горд собою, хотя ухо болело. Всё это, в сочетании с довольно приятным французским выговором рассказчика, заставило А.Р. трижды себя ущипнуть, чтобы убедиться, что он не спит.

Нашарив под воротником чудом уцелевший пузырёк с мятной настойкой, Раевский зубами выдернул пробку, вылил себе в рот мутно-зелёную жидкость и закашлялся.

— Э, э, что это у вас? — испугался Волошин. Как и многие тихие и уступчивые люди, внезапно проявившие храбрость, он пребывал в оцепенении и стучал зубами, переживая минувшую опасность.

— Любопытство вас погубит, — сказал Пушкин.

— А что, — у Волошина подёргивалось веко, — осталась ещё какая-нибудь тайна, в которую вы меня не впутали? Так вы уж молчите…

— Слава Богу, — Пушкин, не обращая более внимания на помощника судьи, помог Раевскому сесть. — Как ты? Живой?

— Я что-то говорил? — обводя пассажиров повозки туманным взглядом, поинтересовался Раевский.

Его успокоили, рассказали о спасительной армии Инзова, познакомили с Константином Ралли и уложили обратно.

— Всё, — устало сказал Раевский. — Нет больше твоего задания, Пушкин.

— Как посмотреть… Зюден, очевидно, с прочими турками ничего не согласовывает. Если он сейчас один и в бегах, то есть шанс догнать его.

— Как? — А.Р. поискал очки, убедился, что их нет, и в сердцах стукнул по бортику экипажа. — Патрули расставят, но турки были предупреждены о нашей поездке, подсунули нам ямщика… Что же, по-твоему, они знали, а Зюден не знал?

…А революция будет уже через месяц. Пестель не знает о Зюдене, Нессельроде не знает о Пестеле. Хорош Пушкин, нечего сказать. Хотел спасти и друзей, и Россию, а в итоге просрал всех разом.

— Да что вы заладили: «Зюден, Зюден»? — неожиданно рассердился Волошин. На смену его оцепенению пришла лихорадочная суетливость. — Кто такой это Юг, и где его нужно догнать?

Раевский закрыл глаза, глубоко вдохнул и сказал:

— Лучше расскажи ему, он и так почти всё знает…

Пушкин подумал и согласился.

— Турецкий шпион. Настоящий. Сегодняшней парочке не ровня. Сейчас он бежит за границу, может статься, прямо в эту минуту.

— Трудненько ему придётся. По границам-то сейчас солдат без счёту.

Не было ни сил ни желания рассказывать ему, что приграничные дозоры, естественные в военное время, и специальные секретные патрули для поимки перебежчика — мягко говоря, не одно и то же. Примерно то же подумал Раевский и вздохнул так выразительно, что Волошин всё понял.

— И не боится же, душегуб, — пробормотал Волошин и слабо сжал кулак, грозя невидимому Зюдену. — А Инзов этот ваш, — робко поинтересовался он через минуту, — он кто?..

— Очень важный человек, — ответил за Пушкина А.Р.

— Да я уж понял… — он вновь задумался, потом поглядел на Раевского, как бы извиняясь за глупость, которую готовился произнести. — А Зюден этот ваш, он уже точно сбежал?

Раевский хмыкнул.

— Не точно, — сам толком не поняв, почему, ответил Француз.

Волошин прикусил губу, видимо, чтобы не выдать дрожи. В багровом свете гибнущего за Кодрами солнца стало особенно видно, что помощник судьи гораздо старше, чем казался. На лбу и под глазами у него нарисовались тёмные морщины, уголки рта превратились в треугольные тени.

— Не бойтесь, — сказал Александр. — Кстати, ваши часы! — он достал из кармана «луковицу», блеснувшую серебром. — Выпали у вас, я и забыл…

— Благодарю, — Волошин схватил протянутые часы за цепочку и покачал в руке, как маятник. — Что вы так смотрите?

Пушкин встряхнулся и отвёл взгляд от рук Волошина.

— Так, задумался. А Зюдена не бойтесь. Вы с ним не встретитесь. Он одиночка и ни с кем не встречается.

— Э, сударь, вы тут недавно… Это Бессарабия, тут у всех есть друзья, кумовья, кузены, племянники, нанаши, крёстные… А в военное время бегут к нам с турецкой стороны. Никак не от нас.

— Quel est le lien?^[4]

Раевский вдруг заинтересованно поднял голову и попробовал сесть, но зашипел от боли.

— Ну пусть одиночка решит перейти границу. Его кто-нибудь да приметит. А кто таков? А откуда? Коли он так хитёр, то один на люди не сунется. В Бессарабии первое внимание к одиноким. Нет, он с большой компанией поедет, родственников или друзей…

— Интересно, — Раевский близоруко щурился. — А если, предположим, у него нет тут никого?

— Тоже не беда, — ответил Волошин. — С цыганами, значит. Табор через границу ходит свободно, ни нашим, ни туркам цыганы не нужны, власти над ними нет. Хочешь бежать, приходи к цыганам. Вместе они и ходят за кордон — частью цыганы, частью всякий сброд.

— Чёрт! — заорал Пушкин, так что к нему обернулись из каруцы едущей впереди. — Чёрт бы вас побрал, Волошин, вы гений! Есть поблизости цыганы?

Волошин что-то крикнул Николаю Ралли, тот ответил, и помощник судьи перевёл:

— У Долны сейчас стоит табор.

— Эге-ге-гей! — закричал Пушкин, встав в экипаже во весь рост и размахивая руками. — Стойте! Поворачиваем! Иван Никитич, поворачиваем!

Повозки ехали на закат.

— В чём дело? — высунувшись из каруцы, спросил Афанасий.

— Поворачиваем! В Долну! Немедленно!

— Что? — проснулся Липранди. — Где я? — он облизал верхнюю губу. — Где мои усы? Почему я могу говорить?

— В Долну! — вопил Пушкин, подпрыгивая в повозке и держа над головой Овидия. — Ничего не потеряно! Слышите?! Зюден будет наш! Ничего ещё не потеряно! — он наклонился и расцеловал Волошина, Липранди и Раевского в обе щёки.