Весна веры (СИ) - Гончарова Галина Дмитриевна - Страница 43
- Предыдущая
- 43/83
- Следующая
– Пойдем, Аннушка. У меня чаек душистый, мне чабреца сушеного привезли. Как заваришь, так и кажется, что лето рядом.
– А я… вы… я вас не отрываю?
– А и ничего. Потом доделаю. Ты же потом приехать не сможешь, а Псалтырь и не убежит, – улыбнулась женщина. Тепло так, по-доброму.
Анна вздохнула. Опустила плечи.
– Спасибо вам…
– Идем, детка. Идем…
Чай действительно был выше всяких похвал. А еще к нему предлагался в этот раз мед необычно темного цвета (гречишный, как пояснила матушка) и батон. Самый обычный, нарезанный ломтиками и чуточку подсушенный.
Но как же это было вкусно!
Анна жмурилась от счастья, слизывая мед. Матушка наблюдала за ней с теплой улыбкой, и не торопила. Наоборот, разговаривала о самых обычных, посторонних даже вещах.
О погоде, о весне, о первоцветах, о мусоре, который обязательно надо убирать, да и бордюры подновить не помешало бы, о Багире…
Багира к Анне на колени не пошла.
Но третий стул был оставлен для нее.
И кусочек колбаски, аккуратно нарезанный на тарелочке, тоже был подвинут поближе к кошке. А что она – не человек уже?
Может, еще и побольше некоторых… тварей Божьих!
Наконец Анна решилась.
– Матушка Афанасия, только не считайте меня сумасшедшей. Мне правда поделиться этим не с кем…никому довериться не могу. Знаю, что и вы мне можете не поверить, но так получилось, ближе вас у меня сейчас никого нет.
– Есть ведь… и сын, и отец…
– Я не могу взвалить эту ношу на их плечи.
И поэтому берешь все на себя? Так ведь и рухнуть можно, и подняться не получится. Но монахиня не стала спорить.
– Мне – можешь. Я тебе сейчас на иконе поклянусь, что тайну твою сохраню.
Анна качнула головой.
– Не надо. Слова достаточно.
Благородства в этой женщине было как бы не больше, чем в любимой подруге матери – Зиночке Валенской. Порядочности, и внутренней, сдержанной силы. Словно стремнина подо льдом.
Пока – подо льдом.
– Обещаю никому и ничего без твоего разрешения не рассказывать, – просто ответила матушка.
Анна поверила.
И ринулась, словно в пропасть.
– Мой сын был обречен. Полгода назад мне предложили обменять мою жизнь, на его. И дали ровно год. Через полгода я умру.
Чего уж она ждала?
Возмущения? Отрицания?
Ответом ей было пожатие плечами. Очень спокойное, очень уверенное.
– Разве хоть одна мать примет иное решение?
– Примет, – вспомнила свою мать Анна.
– А это не мать. Это утроба. Которая выносила, но и только. Как котенка из авоськи вытряхнула, но не полюбила. И матерью не стала.
– Может, и так. Я согласилась на этот размен.
– Спрашивать, кто тебе предложил – не стоит?
Анна пожала плечами.
– Это не то, что вы называете темными силами. Или сатанинскими. Она не имеет к ним никакого отношения. Никогда не имела.
– Ведьма?
– Нет. Скорее, наоборот.
Назвать богиню ведьмой?
Анна никогда бы так не поступила. Да и благодарна она была Хелле. За все – благодарна.
И тут произошло крохотное недопонимание. Была ведь и Матрона Московская, и другие праведницы. Матушка Афанасия попросту решила, что Анна к такой и обращалась. А тем женщинам виднее…
Им многое доступно. И коли уж так сказано, значит – неспроста…
– Если тебе год отпущен, тебе надобно о сыне подумать.
– Я о нем и думаю. Деньгами он обеспечен…
– А близкими людьми? Цыплятам защита нужна, пока они не вырастут. Не то их даже другая курица заклевать может.
Анна кивнула.
– В корень смотрите. У Гошки есть дед. Я хотела за этот год найти ему опекуна. И… я так запуталась! – почти стоном вырвалось у нее, – я уже ничего не понимаю! Ни в себе, ни в ситуации! Мне иногда просто кричать хочется.
– Вот кричать не надо. Багире это не нравится. Она подойдет и тебя укусит. Или оцарапает, – предупредила матушка Афанасия.
Да, такой кошачий «Антискандал». В элегантной черной шубке и с зелеными глазами.
Анна невольно фыркнула. Оказывается, и так бывает?
– Ты попробуй начать сначала. Или с конца? Может, так и лучше получится…
С конца, определенно, было начать попроще.
– Помните того мужчину? С которым мы здесь были? С его дочерью?
– Да, помню. Твоя подопечная и ее отец.
– Я с ним… мы с ним…
Выговорить слово «переспала» было так же сложно, как и слово «люблю». Но матушка и так все отлично поняла.
– Он ведь не женат?
– Но собирается. И слово дал… а я… подло это! Гадко!
Матушка Афанасия помолчала пару минут. А потом повела рукой.
– Скажи мне, кому с того хуже будет? Может, и неправильно так говорить, не по-божески, а может, и правильно. Ты от него какой выгоды ищешь?
– Никакой.
– Может, зло ему причинить хочешь?
– Нет.
– В жизнь его вмешаться?
– Я же умру через полгода.
– Вот именно, – приговорила матушка. – Почему нехорошо то, что вам двоим счастье принесло? Ты ведь любишь его, я вижу. А он тебя?
– Не знаю… это он начал. Не я…
Рассказать ситуацию с Олегом тоже было несложно.
– Вот видишь. Тебя уже любят, защищают, в тебе тоже выгоды не ищут. Разве это плохо?
– А Лиза?
– Лиза-Лиза… Аннушка, так ведь через полгода у нее и причин для ревности не будет. Верно?
– Да.
– Так позволь себе хоть немножечко счастья. И себе, и ему… лЮбите вы друг друга? Я же вижу, горит огонек. А значит – любИте. Бог есть любовь, только люди об этом частенько не помнят.
– Но не плотская же?
– Так в том и разница. Между козлячьей похотью и искренними чувствами. Вот ежели «Ромео и Джульетту» вспомнить, так там страсть была. И препятствия были. А была ли настоящая любовь?
– Автор пишет, что была.
– А выдержала бы она испытание временем? Или это как взрыв? Вспыхнуло, да и погасло. И разрушило многое? Сложно сказать, Аннушка. Но настоящей любовью люди, как костром, греются. А похоть – она только пачкает многое. И тело, и душу…
– Христианство ее осуждает.
– Только ли оно? И у предков-славян считалось достойным мужчины хранить целомудрие. Достойным женщины не гулять. А если уж случалось чего… так все мы люди. Но ворота-то дегтем гулящим девкам мазали. И с парня спросить могли, уж ты поверь. Удаль молодцу не в укор куда как позже родилось, а раньше люди строже были. Правильнее. Жизнь их заставляла, и спрашивала – строго.
– Допустим, – Анна как-то о таком не задумывалась.
– Вот ежели у вас не похоть, а любовь, так пусть она у вас будет. Любовь нам от Бога дана, убить ее в себе – грех великий.
– Да?
– Конечно, Аннушка. Заблуждаются люди, всякое бывает. Но ведь у вас-то не с бухты-барахты?
– Нет.
– Тогда позволь себе хотя бы эти полгода любить. Пусть и он будет счастлив, и ты…
– Но я же потом умру! А ему будет плохо!
Матушка подумала, что не ошиблась в этой девочке. Если бы она сказала о себе… тогда это не любовь. Где есть эгоизм, там она не вырастет.
Анна сказала о любимом человеке. Все правильно.
– Во-первых, пути господни неисповедимы. Так что не загадывай заранее.
– Ладно. А во-вторых?
– А во-вторых, ты будешь счастлива, он будет счастлив, так тепла в мире и прибавится. И все правильно будет, не сомневайся. Ты ради сына на смерть пошла, ты и сейчас думаешь и о сыне, и о любимом человеке, и об отце… не о себе. Так что все правильно, Аннушка. Не обделяй ни его, ни себя…
– А Лиза?
– Ежели я в твоем мужчине не ошиблась, он сам разберется. И с Лизой, и с подлизой…
– Вы как Кира, – хихикнула Анна. – Та ее иначе не называет.
– Вот и подумай, будет ли твоему любимому плохо, если он с этим сокровищем расстанется? Видела я ее, девочка может, и хорошая, да уж больно незрелая. Ей как раз трудить ничего не надо. Ни душу, ни ум, ни тело… ей все уже готовенькое принесли. Вот и получается… такое счастье. Кому попадется, так тот не отплюется. Много-то меда, небось, и несладко будет. А много такого счастья?
- Предыдущая
- 43/83
- Следующая