Лунная дорога. Часть 2 (СИ) - Герцик Татьяна Ивановна - Страница 22

Так что отдыхаю. Сначала в Вене, как мечтала почти всю сознательную жизнь, посвятив две недели ее памятникам, паркам и театрам, а потом вместо того, чтоб отправиться на Черное море с бабушкой и дедушкой, приехала на дачу, где плотно устроились тетя Нина с дядей Славой.

Они мне обрадовались, но некоторое стеснение все же присутствовало. Они на даче обосновались как хозяева, и тут вдруг я, настоящая владелица дачи, падаю им на голову. Нет, мое появление было согласовано еще в конце весны, когда они начали активно осваивать дачные просторы, высаживая в теплицу уже готовую рассаду и копая грядки под овощи, но тем не менее, похоже, надеялись, что я здесь вовсе не появлюсь.

Но мне отчаянно захотелось сюда, в наш дачный кооператив, где я провела столько счастливых дней. Понимаю, что вернуться в прошлое невозможно, но сердце с этим не согласно. Вот для того, чтоб убедить упрямое сердце, что оно ошибается, я сюда и приехала.

В день моего приезда шел сильный дождь, который моя сверхрачительная тетушка сочла своим личным упущением и постаралась исправить с помощью вкуснейшего рыбного пирога, испеченного специально для меня. Почему для меня? Да потому что ее домочадцы предпочитали мясные пироги, и с рыбой любила только я одна. Хотя ели его все с удовольствием.

Сашка с Иринкой стали тише и вели себя за столом вполне пристойно: то ли подросли, то ли их так моим приездом настращали. Надо будет выяснить потихоньку. Дети любят делиться своими новостями.

Вот и теперь я вполуха слушала, что они делали на даче, изредка улавливая хозяйское «на нашей даче». А что, все правильно. Я здесь хозяйка только номинально, все делают они. Может, мне дачу им подарить, если уезжать буду?

От этой мысли сердце сначала остановилось, а потом протестующе забилось: это же бабушкина дача и к моим родственникам с маминой стороны отношения не имеет! Бабушка была бы недовольна таким решением. Решив подумать об этом как-нибудь потом, я постаралась сосредоточиться на детской болтовне, тем более что от меня то и дело требовали подтверждения их деловитым выводам.

Зато на следующий день солнце засияло так, будто на дворе не конец лета, а начало. Взяв полотенце и крем для загара, я отправилась на пляж. Сначала со мной пошли все домочадцы, но быстро ушли, потому что вода была холодная и купаться было нельзя. А просто так сидеть на берегу и смотреть на изменчивую реку, как это делала я, им было скучновато.

Оставшись одна, я села на отшлифованное временем и задами отдыхающих бревно, и залюбовалась играющими на воде бликами солнца. На мне были предусмотрительно надетые солнечные очки, так что ослепнуть от яркого солнца я не боялась.

Становилось все жарче, но на нашем диком пляже так никто и не появился. Правильно, что тут делать? После Ильина дня народ здесь не купается.

А вот меня неожиданно потянуло в воду. Так захотелось окунуться, что я скинула халат и, оставшись в синем раздельном купальнике, быстро забежала в воду и поплыла. Вода была холодной, а мне, разогревшейся на солнце, показалась вообще ледяной, но я упорно плыла, не обращая внимания на холод, надеясь энергичным движением разогнать кровь.

Отплыла я уже прилично от берега, когда снизу ударил замораживающей струей родник, и я, без того уже изрядно замерзшая, враз перестала чувствовать ногу. Развернулась и быстро направилась к берегу, увы, слишком далекому. Стараясь не паниковать, делала размеренные взмахи руками. Постепенно нога отошла, и я уж было решила, что ничего страшного не случилось, как вдруг икры ног свела жуткая судорога.

Потеряв равновесие, я камнем ушла на дно, не успев даже вскрикнуть. Боль в ногах раздирала, не давая сориентироваться. Отчаянно рванувшись наверх, я вынырнула на поверхность, но удержаться не смогла и снова пошла ко дну.

В голове мелькнула одна мысль: вот и все. И зачем я полезла в холодную воду? На пляже никого нет, спасать меняя некому. Поздно.

Говорят, что перед смертью человек вспоминает все свои прожитые годы. Мне ничего не вспомнилось. Была только жуткая досада на собственную глупость, да еще почему-то Красовский с укором смотрел на меня.

Потом была боль. Раздирающая, острая, невыносимая. И слова «Машенька, Машенька, очнись, не оставляй меня!»

Когда боль немного утихла, я приоткрыла глаза. Передо мной была трава со следами рвоты. Я попыталась вздохнуть, но закашлялась. Легкие и горло жутко саднило, и единственное, чего я хотела – попить чего-нибудь теплого.

Меня рывком кто-то перевернул на спину, и я оказалась на твердых, явно мужских, коленях.

– Маша, тебе плохо? Что мне делать, скажи, ты же врач!

Хриплый испуганный голос был мне знаком. Переведя мутноватый взгляд на лицо держащего меня мужчины, я даже не удивилась, приняв это как данность. Красовский! На душе стало так легко: меня то ли блаженством накрыло, то ли я в эйфорию впала. Может, оттого, что избежала, казалось, неминуемой смерти, может оттого, что лежала на коленях у Красовского. И это мне нравилось.

Он осторожно потряс меня за плечи.

– Маша, ответь! Ты не могла сильно пострадать, я же тебя почти сразу вытащил!

Я открыла рот, но сказать ничего не смогла – жутко закашлялась. Меня снова тошнило, и Леха поддерживал меня, что-то успокаивающе бормоча. Потом я уткнулась лбом в его плечо, категорически не желая покидать столь удобное и теплое местечко.

Он обнял меня за плечи, плотно прижал к себе и принялся согревать, покачивая, как ребенка. Я уже немного пришла в себя и понимала, что сейчас услышу идиотский вопрос «какого лешего ты полезла в холодную воду да еще так далеко заплыла».

Ответа на него у меня не было. Если б я сама понимала, с чего мой хваленый здравый смысл отказал в столь ответственную минуту, было бы куда приятнее. А так чувствовала себя если и не круглой дурой, то где-то около того.

Красовский потянулся куда-то в сторону, и мои плечи окутала сухая футболка.

– Так что мне делать, Маш? – сказано было так, будто речь идет не о чем-то сиюминутном, а о глобальном, о жизни, к примеру.

– Ничего, – еле смогла выдавить из себя я, не узнавая собственный голос. – Сейчас пройдет.

Это было вранье, и Леха это понял.

– У тебя судорога была? Ноги свело?

Я кивнула. Он положил руки на мои икры и быстро их растер. Стало легче. Я даже не понимала, что не чувствую ног. Он велел мне посгибать колени, пощекотал ступни, отчего я дернулась, но не захихикала, потому что болело горло.

– Что ты со мной делаешь, Маша? – он прошептал мне это на ухо, щекоча кожу. Смеяться было больно, поэтому я чуть дернулась, отодвигаясь. – Я так тебе противен? – Красовский на мгновенье сжал меня, но тут же ослабил хватку. – А ведь я тебя люблю. До чертиков, до мути в глазах. Я как увидел, что ты тонешь, чуть не сбрендил. В себя пришел уже когда тебя на берег выносил. Как нырял и к берегу тащил, не помню.

В его голосе еще звучал пережитый ужас, и я утешающе ответила:

– Но ты же успел, любимый.

Он замер, не веря своим ушам. А в моей голове все звенело, слабость была страшная, ни о чем думать не хотелось. Да и не смогла бы я сейчас думать. Наверное, так и действует сыворотка правды, которой раньше в застенках пытали. Да и сейчас не брезгуют в определенных кругах.

– Любимый? – он прошептал это так, будто в ледяной воде побывал он, а не я. – Это ты так шутишь или… – он остановился, не в силах продолжать.

А что, все верно. Если не знаешь ответ, то надежда еще есть. Алексей уткнулся носом в мои волосы и странно запыхтел. Его тело закаменело, превратившись в твердый утес. Мне стало неудобно, и я попросила:

– Слушай, расслабься уже, а? Ну люблю я тебя, что в этом страшного? Или я чего-то не знаю? Может, ты уже женат и ребенок есть? – это меня напрягло, я попыталась спустить ноги вниз и подняться.

Он удержал, смешно хрюкнув.

– Нет у меня никого. Я в одну зазнайку влюбился, и мне больше никто не нужен.

Это он про кого, интересно? Мозги никак не желали соображать, и в голове все так же стоял непроницаемый туман. Слова доносились будто издалека, и рассудок воспринимать их отказывался.